И по-прежнему, люблю кофе, роман, глава 42

42.
Ночевать, все ж-таки хотелось дома. Как мог, извинившись перед несколько раздосадованной хозяйкой, возможно рассчитывавшей на утреннее продолжение столь близкого знакомства, пошлепал домой.
Здесь ночь – складывал и делил я цифры часов, в Аргентине –день. Хотя бы взглянуть, дал я себе задание, и спать.
Все-таки неухоженным и запущенным выглядело мое здешнее жилище. Вон у Светы, какие хоромы, у Дорогушина – теремок, у Ирины –избушка, а у меня? Даже бунгало не назвать, какая-то бытовка как бы хуже того не сказать.
Конечно, без женских рук, уюта настоящего не создать, хотя уют этот будет ей, той женщине под стать, но живал же я и один и выглядели мои жилища под стать мне, были отражением моей индивидуальности, а когда в нем появлялась женщина, мое задвигалось за шкаф, а ее выставлялось на полку, но здесь все зависит от отношений, покуда они в гармонии выставленное на полку ее, не раздражает, а даже греет, дополняет и, иногда  выгодно, оттеняет выглядывающее из-за шкафа твое потертое или как нынче модно говорить «винтажное». А со временем и ты, то, что было тебе так дорого и ценно когда-то перестаешь ценить и замечать, шкаф поглощает задвинутые за него бывшие ценности и обнуляет их и в твоих глазах тоже. Иногда, вдруг, выставленное ею на полку кажется инородным, чужим и лишним и хочется влезть за шкаф и найти в пыли, приставшей к задней картонной стенке свою вещь и обрадоваться ей, как тому самому лифчику, снятому мной с некой девчушки и в пылу задора вышвырнутого ввысь и застрявшего в промежутке между стеной и шкафом, так и не найденному тогда нами и поссорившему нас, потому, что девушка сочла отсутствие детали туалета, моей неудачной шуткой и ушла, в слезах, а предмет был обнаружен мамой, спустя месяцы и преподнесен мне с укором о неуместной в нашем доме находке.
С годами, проживаемыми вместе, желание за шкаф заглядывать возникает все меньше и реже.  Ты забываешь, что когда-то, устраивал сей очаг под себя, со своими понятными и ценимыми только тобой и неожиданными для посторонних мелочей, которые на неокрепшую девичью психику действовали не всегда адекватно не говоря уже о том, что были для них абсолютно непонятными и даже вредными, по сути, лишними.
Однако, покуда здесь ты одинок и планов по созданию чего-то похожего на семью не имеешь, можешь воспользоваться случаем и создать в доме только свой мирок, приятный и удобный.
Внутренний и как всегда брюзжащий голос уже начал убеждать меня, нечего обустраивать быт там, где наверняка долго не задержишься, здесь, можно жить на всем готовом, не заботясь совершенно ни о чем, посмотри кругом, как тебе удобно, попадешь в Аргентину, там пожалуйста, строй свой очаг.
За это голос был послан мною мысленно далеко с указанием места где следует ему успокоится. До объяснений я решил не опускаться, лишь помянув, что жизнь и здесь, и там, на каждом из этапов конечна и не каждому по нраву, хотя бы и временно быть овощем или, скажем хиппи. Жаль, конечно, что в мир этот мы не забираем с собой так ценимые только нами родные мелочи, но вещь не обязательно должна быть идентичной, довольно того, чтобы она была похожей, остальное – забота и работа нашего воображения.
Все эти мысли занимали меня, когда, раздевшись и отправив одежду в мешок для стирки, влез снова под душ и, с блаженством смыл со своего тела все, что за день к нему прилипло, пристало похоже много, выходить из-под теплых струй не хотелось. Мысли ворочались медленно, сказывалось позднее, а скорее раннее время и изрядная нагрузка доставшаяся как телу, так и мозгу. Не вытираясь и не одеваясь, еще один плюс холостой жизни добрел до экрана, краем сознания отметил вывешенный Дорогушиным на экран, интересно, как он это делает, плакат сообщающий, что проводы завтра, в десять утра, ему бы в похоронном бюро работать, перенесся в Буэнос-Айрес.
Мама и Петя сидели на веранде ресторана за столом, как обычно перед наполовину полными, или пустыми? Стаканами. Петя нежно, глядя в глаза гладил мамину ручку, все-таки он ее любил, и своим высоким, придется привыкать голосом, в чем-то пытался маманю убедить.
Она была отстранена и улыбалась едва заметно, мужу ли, мыслям ли, неведомо, при этом не забывая похлопывать Петю по руке.
Подстрочник сообщал, что между признаниями в вечной любви вспыхивали, и экран это подчеркивал, мольбы о том, что им необходим ребенок, наследник и продолжатель, а главное, символ их любви.
-Ох, Петя, Петя, думал я с сомнением, видел бы ты маму, как видел ее я, почему-то больше всего мне запомнились подрагивавшие в такт движениям маленькие, расслабленные ступни на плечах атлета.
Всевидящ и всезнающ! Сомнений в том, что свидетелем данной беседы я стал не случайно не возникло даже в моем нездоровом воображении, понятно, что меня ставят в известность, тем самым намекая на то, что ждут моего «добровольного» решения.
А меня мучит дилемма Петя или Алекс? Хотя, какая мне разница, все равно там, мне об этом не вспомнить. Вспомнишь, не вспомнишь, а гены? Вот и анекдот про негра, «гены» и «мутации», некстати вспомнился.
Я ушел в спальню, бросив аппарат на картинке с изображением тропического города.
Сон пришел сразу, он ждал меня на пороге спальни и, подтолкнув к кровати, одурманил на это потребовался ровно миг, пока моя голова двигалась к подушке, не знаю, известен ли науке столь короткий временной промежуток и как он называется.
Говорят, бывают вещие сны, но это там, где мы не ведаем кто мы, что ждет нас завтра и что будет потом с нашим Я и нас это до дрожи мучает. Здесь на вопросы такие ответ можно получить мгновенно, хотя бы от куратора. Только зачем? Зачем нам знать, что будет потом? Как говорит опыт бабушки, все, что грядет – давно быльем поросло, было когда-то. Так ли иначе ли, но все повторяется, часто в виде фарса, трагедия оборачивается комедией и наоборот. 
Интересно, надо при случае кого-нибудь спросить, люди, которых мы видим во сне и считаем незнакомыми, когда-то были нашими друзьями? Или просто знакомыми, а быть может родными? Кто знает, откуда и зачем выплывают эти лица из глубин нашего мозга, который перед очередным воплощением кастрируется, но при всем том, нагружается задачами, до поры нам неведомыми и, когда станет нужно, при помощи алгоритма, заложенного в нас, будут явлены нам, как собственные наши решения, озарения, подвиги.
Снился мне Дорогушин лежащий в дешевом, обитом кумачом гробу, во фраке и крахмальной манишке, в веночке и очках, а также белом несвежем халате, надетом поверх фрака. Гроб стоял на сцене задрапированной черным бархатом.
Даже во сне, я понимал, что это бред. Я не был на земных похоронах Толяна, думаю, выглядело все иначе и, наверное, предстоящее с ним расставание, которое он пытался обставить как похороны, вызвали в моей уставшей голове подобное видение. 
У гроба, безутешно рыдали идентично-истеричные сестры Валерия и Светлана и непонятно было, которая из них убивается больше.
Оркестр сидевший в партере, не переставая играл Шопена, внезапно траурный марш сменился мазуркой. Ожидая, что теперь то все пустятся в пляс, я взглянул на дирижера и проснулся.
Звуки, принятые мною за мазурку и отчасти ее напоминающие, издавал мой коммуникатор, который, вспомнил я, перед сном показывал мне маму и папу в тропическом ужасе Аргентины. Неужели теперь танцуют мазурку, мелькнула в моей не проснувшейся голове шальная мысль, и за те мгновения, покуда добирался до экрана мне живенько представились мои аргентинские родители, мама, с «мушкой» на шее в сильно декольтированном с кринолином наряде и папа во фраке и штиблетах.
Аргентины не было и в помине на экране был Дорогушин, во фраке, манишке и халате, все как в моем сне, за исключением веночка на лбу и кумачового гроба на сцене.
- «Палысь! Палысь! Ты плидес? Я сегодня», - он запнулся, не сумев сформулировать и назвать предстоящее ему действо и заплакал.
Неясно было как реагировать на слезы, сопровождающиеся мазуркой.
- «Бегу, уже бегу» - соврал я, мысленно ругая себя за то, что не позаботился о своевременном пробуждении.  Успев нажать кнопку кофемашины, впрыгнув в комбез и нацепив тапочки на босу ногу кофе пил на ходу, продвигаясь к двери и глянув мельком в зеркало. Все-таки есть плюсы в молодом возрасте, несмотря на бурно проведенную ночь лицо было лишь чуть припухшим, а стоявшие торчком волосы пригладил на ходу.
Благо до дома именинника было рукой подать. Траурный митинг был в разгаре. Народу было немного, из знакомых мне присутствовали – Валерия и немного утомленная Светлана, Сергей, Тахир и между ними Резеда, так что непонятно было с кем она пришла. Неожиданно для себя, увидел Ирину и Яну, стоящих рядом.
Христофор с распятием на груди и, по-моему, уже здорово выпивши выступал. Он, своим поставленным голосом перечислял заслуги Дорогушина перед всеми нами и человечеством в целом, хвалил его доброту и прочие изюмительные (он так и сказал изюмительные) качества и уповал на то, что теперь, без него все мы осиротеем. При словах осиротеем, Валерия и Светлана синхронно всхлипнули и поднесли к глазам зажатые в кулачке платочки.
- «Но там»! – Христофор поднял палец вверх,
- «Там он нужнее и все мы» - оратор повысил голос,
- «Должны быть благодарны судьбе за то, что хоть и короткий срок были с ним дружны»!
 Дорогушин тоже был слегка пьян. Но держался. Он покусывал губы, пальцами, не снимая протирал очки и кивал, соглашаясь с выступающим.
Глядя на мероприятие мне думалось, вот третий человек, которого я из этого благостного мира провожаю обратно в мир земной, мир, испытаний и страстей. И как по-разному они уходят. Отец умиротворенным и гордым предстоящей ему непростой миссией, Борис, с опаской, но с надеждой и ответственностью, Дорогушин Толян со слезами в горе и печали, обставив свой уход как поминки, на которых не каждому из нас удается поприсутствовать. Вернее, присутствуем мы почти всегда, вот услышать и узнать то, что про нас говорят не удается никому.
Ну почему же никому, вот Толяну – довелось.
Подошел поближе, держался в стороне за спинами массовки, опасаясь слишком бурного выражения чувств, свойственного провожаемому. К тому же, неподалеку был накрыт импровизированный фуршет и я, не успевший позавтракать приглядел там блюдо с канапе, порадовало, что ни кутьи, ни киселя с блинами не предлагалось.  Однако, как только мне удалось приблизится к столу я был замечен виновником торжества, он обрадовался, увидев меня и тут же предложил выпить, выбирая на приставном столике два бокала с чем-то мутноватым. Портвейн натощак, понял я. Но как было отказаться, глядя на умильную рожу с искренними слезами протягивающего тебе пойло. Пришлось глотнуть, зато появился повод закусить. Канапе, как и все, за исключением напитков, у Дорогушина было качественным.
- «Палысь, Палысь» - упал мне на грудь и чуть не выбил из рук канапе Толян.
- «Как зе вы здесь без меня»?
- «Ну - да, ну - да» - повторял я торопливо прожевывая. Мне не совсем понятен был формат мероприятия. По идее, если это поминки, то покойного, прости Господи, положено вынести и после предать земле, однако, как это сделать если он, покойник, розовощек и шумен. Если это проводы, то провожаемого нужно посадить в экипаж, облобызать и, помахав рукой, снабдить пайком и отправить в дорогу. Здесь же по замыслу отправляемого эти два формата, каким-то образом должны быть объединены в один – сначала вынос тела, а затем после лобызания отправление в путь. Чтобы подчеркнуть трагизм и торжественность можно экипаж, например, оформить траурным венком. Но беда в том, что здесь, самым загадочным образом все находится в зоне пешей доступности и пушечному лафету, запряженному четверкой вороных с белыми плюмажами, мне кажется именно таким представлял себе мой друг свой последний экипаж, на этих узких дорожках просто негде развернуться. Не идти же пешком. Пешком – в последний путь, что может быть ужасней.
Выход был найден, предполагаю самим «покойным». После, несколько затянувшейся панихиды, на которой по задумке каждый из присутствующих должен был выразить ему свой респект и соболезнования, Дорогушина – в данный момент молодого здорового мужика усадили в инвалидную коляску, в которой он весь в цветах, медленно двинулся к заветной двери. Толкали экипаж две одинаково одетые и поразительно похожие сестры Валерия и Светлана. После всего произошедшего настроение его улучшилось, он улыбался провожающим и посылал попадающимся навстречу и сторонящимся в недоумении, воздушные поцелуи. 
Достигнув заветной двери Толян встал с каталки, осыпая цветами землю и, вдруг посерьезнев поднял руки и не сумев ничего сказать, спазм перекрыл его горло, мужественно повернулся и шагнул в дверь, которая тут же за ним закрылась.
Провожающие кто с ужасом, кто с любопытством смотрели на нее. Настороженно прислушивались, некоторым мерещились крики, но скорее это были фантазии друзей, не могущих поверить, что друг уйдет без скандала. смотрели на дверь ожидая хотя бы вибраций. Ни те, ни другие не верили, что Дорогушин ушел навсегда. Пара минут тишины и напряженного ожидания. Дверь не отворялась, Толян исчез, по крайней мере для нынешних обитателей сего волшебного мира.
Гости в недоумении смотрели друг на друга, вместе с «покойным» руководителем и организатором исчез и задор, было непонятно что делать дальше. Никто не хотел брать в свои руки руководство этим странным действом, так тщательно организованным, исполненным и доведенным автором до логического конца. Вроде как нужно бы расходится, однако, по традиции после похорон положено устраивать поминки или то, что только что закончилось и было поминками? Гости смотрели друг на друга. Пришлось мне брать инициативу в свои руки.
- «Я, толком не успел позавтракать, пожалуй, пойду в «Райский сад». Кто со мной»?
 Народ как-то оживился и со словами, действительно, почему бы не позавтракать, довольно тесной группой, возглавляемой могучей фигурой Христофора направился в клуб.
Отделились и не поддержали общего порыва только пара Тахир и Резеда, оставившие, в недоумении оглянувшегося Сергея в окружении сестер-близняшек крепко державших его под руки с двух сторон.  Валерию-то понять было просто, не папа, так сын, а вот на что рассчитывала Светлана и подумать неловко.