Я прощаю тебя

- Ванечка, сынок, я в больнице. Ничего страшного, просто старость. Сынок, ты приезжай, мне надо рассказать тебе что – то очень важное. Обязательно надо рассказать, пока я еще могу.
- Мама! Мама! Ты не волнуйся, я обязательно приеду, приеду очень скоро. Ты только дождись мама, дождись меня!
***

Шел тысяча девятьсот двадцать второй год, разгар Гражданской войны. В тот день она пошла в базарные ряды, выменять связанные мамой рукавицы на краюху хлеба. За годы войны, в их небольшом городке не раз менялась власть. В ночь снова пришли « белые». От взрывов и выстрелов они с мамой и дочкой прятались в погребе их маленького домика на окраине города. Они не ели уже два дня, и сегодня она все же решилась выйти, всего – то на часок, попытаться добыть хлеб.
Мама хворала, у неё был жар. Её трясло, жар выжигал влагу. Облизывая пересохшие губы, в бреду, она застонала:
- Пить, пить…
- Сейчас, бабуленька, принесу – прошептала пятилетняя Маша.
Девочка привыкла к выстрелам, привыкла к взрывам и голоду. Она не боялась остаться с бабушкой дома. Она позволила маме уйти, потому что очень хотела кушать.
Маша осторожно вылезла из погреба, взяла со стола железную кружку и пошла в сенцы к ведру с водой.


Она возвращалась с рынка. Ей осталось лишь перейти улицу. Мимо их дома шли военные обозы с оружием. Молодой мужчина, в форме белого офицера, направив ствол пулемета на черные глазницы окон, неожиданно пустил очередь по их дому.
Она вскрикнула, выскочила на дорогу, прижимая к груди краюху хлеба, бережно завернутую в холщовый лоскут. Белогвардеец оглянулся на крик, и их глаза встретились. Она увидела его спокойное, безмятежное, красивое лицо. Он смотрел так, как  будто ничего не случилось.
Не случилось?!
Она в беспамятстве распахнула дверь дома.
- Мама? Маша! Машенька!!! Нет!!!


Её осунувшееся лицо, искажала злобная гримаса. Впалые, бледные щеки подчеркивали большие, серые, горящие глаза. Нет, нет, она не плакала, она не могла выдавить из себя и слезинки. Всё её существо пронзала одна единственная мысль, одно непреодолимое, навязчивое желание – отомстить, поселилось у неё в голове, в сердце, в теле. Оно жгло, съедало всё живое, било набатом в висках, не давало уснуть. Превращая, некогда цветущие сады, в выжженные пустыни. В пустоту… В пустоту, наполненную до краев ненавистью.
- Я найду его, Машенька! Я найду, и месть моя будет страшной и беспощадной – клялась она на свежей могиле дочери, которую сама выкопала несколько дней назад, в которую бережно уложила свое дитя, своего чистого, ни в чём не повинного ангела.
- Почему не дано ей жить? Разве имеет право ходить по земле тот, кто лишил жизни её ребенка?


Вскоре она попросилась в красноармейский отряд. Ей выдали оружие, чтобы бить контру, крушить их до последнего, всех до единого, до одного того, чьё лицо она не забудет никогда.
В ночи было не разобрать что это за здание. Скорее всего, разрушенная войной дворянская усадьба. В лунном свете виднелись разбитые пушечными выстрелами стены. Длинные ночные тени плясали при каждом порыве ветра.
Она вглядывалась в темноту. Вдруг, послышался шорох, и показалась почти незримая, крохотная фигурка.
- Тетя, тетенька – чуть слышно зашептал кто – то из глубины аллеи.
Идущий позади солдат, испугавшись, молниеносно поднял винтовку, вздернул затвор, и выстрелил.
Она обернулась и инстинктивно взмахнула рукой, защищая ребенка. Пуля пронзила плечо, и прошла на вылет. Всё случилось внезапно, ребенок продолжал движение, так ничего не поняв, пока не оказался у её ног. Он обхватил её за талию и уткнулся лицом в живот.
- Тетя! Тетя! Не убивай!
Резкая боль обожгла предплечье, кровь пенилась и расползалась по рукаву гимнастерки. Она присела и вцепилась здоровой рукой в грязные, спутанные вихры.
- Ну что ты, малец. Не убью, не бойся. Ты чей такой будешь?
- Я мамкин, Ваня я, Ваня.
- А мамка то где?
- Мамка спит, уже как три дня, спит и не шевелится, стеной её завалило.


Через несколько дней её отпустили домой по ранению. Она привезла Ваню к маме.
- Мама, это Ванечка, мой сынок, он будет жить с нами!
На печке закипал чайник. Большой таз выставили на широкую лавку.  Детский смех, теплые маленькие ручки, согревали скованную льдом душу. Словно крохотные светлячки, прокладывая путь к почерневшему сердцу, впуская в него спасительный яркий свет.
Они смеялись.
- Ваня! – командовала мама – живо раздевайся! Надо помыться, выстирать одежду. Ну ка, давай сюда, сейчас же! – она пыталась вырвать у мальчика из рук грязный тряпичный кошелек.
- Мама, не надо, не трогай, это всё, что осталось у него от родителей! Он никому не показывает, даже мне!
От натяжения, кошелек вдруг лопнул и оттуда выпало потрепанное фото. Подхваченное теплым воздухом от горячей печи, оно медленно опустилось на пол. С фото на неё смотрела молодая женщина, на коленях у неё сидел маленький Ваня, а рядом, положив ей руку на плечо, стоял офицер в форме. Его спокойное, безмятежное, красивое лицо заставило её содрогнуться и вскрикнуть...
***

Иван бросил все дела, сел на ближайший поезд и примчался в родной город. Но он не успел, мама умерла ночью. Она так и не сказала ему нечто очень важное. Спустя время, разбирая вещи в их старом доме Иван нашел шкатулку. В клочок красного бархата была аккуратно завернута метрика его сестры Маши, которая погибла во время Гражданской войны и фото белогвардейского офицера с семьей, на обороте которого маминым почерком было написано:" Я прощаю тебя."

(рисунок автора)