Главы 113-123 романа Золотая Река

113
Приметы «оттепели».

Стали издаваться прекрасные книги. Новые писатели и поэты, бывшие лейтенанты передовой линии фронта, перестав пропивать остатки мозгов, начали публиковать новую замечательную литературу, на грани допустимого советской цензурой. Тяжкий пресс идеологии порождал сверкающие алмазы литературы шестидесятых годов, поэзии и музыки, полной символизма, недосказанной религиозности и эротизма. Советский Союз хотел нормальной, человеческой жизни со всеми ее маленькими прелестями в виде одежды, автомобилей, вина и деликатесов, зрелищ и развлечений. Все это было в искусственном дефиците и доступно лишь верхушке власти и криминалу. Поэтому блатная субкультура развивалась столь же стремительно, как и искусство «оттепели».
 У Зои с Василием родился сын Андрей. Сродный брат Нины, младше ее на восемнадцать лет, он был крепок, уже во младенчестве широкоплеч и угрюм. Весь вышел в Василия.
 Нина заканчивала с отличием институт, до финиша оставался какой-то год. Это время, проведенное в учебе, было наиболее прекрасным из всей жизни. Сформировался круг друзей на все времена, вобравший в себя и школьных подруг. Начались свадьбы среди своих, стали появляться первые ранние дети.
 Всех всегда тянуло в квартиру к Даниловым, где жила Нина. Не так много было в ту пору отдельных квартир, даже маленьких, преобладали коммуналки с множеством семей. А на кухне у Маруси всегда было что поесть, Нина не терпела, чтобы ее гости были голодными. Большая Нина не любила всю эту шумную компанию и гоняла подруг, не скрывая своей неприязни. Она откровенно презирала гостей за то, что они всегда едят и не отказываются, хотя родителям уже не так просто, да и накладно, готовить лишнее. Маруся терпела из любви к внучке, но бывало, что и орала на компанию, собирающуюся на танцульки в клуб, когда подружки красились одной помадкой все вместе, облепив трюмо:
 - Куда намылились, а? У-у-у-у, праститутки!
 Значения этого слова она не знала и четко выговаривала именно «прА-А-Аститутки», нараспев, с удовольствием. Отчего всех разбирал неудержимый смех, и девушки убегали на свои танцы, где все было до святости чинно и благородно.
 Прокопий с интересом поглядывал на девок и не возражал. Он, выйдя на пенсию, стал чаще бывать у своей сестры Арины, ходил на рынок и прислушивался к голосам современности, стараясь уловить надежду на реальные перемены. Симптомы «оттепели» он всерьез не воспринял, был для этого слишком умен. Данилов начинал ощущать, что его жизнь действительно катится к закату, и хотел правильно сориентироваться с наказом о скрытом богатстве. Для себя самого он давно поставил на нем крест, не питая никаких иллюзий. Его могучий инстинкт подсказывал, что пока выводы делать еще нельзя, ситуация не готова. Оставалось жить по возможности хорошо и долго.
 Очень помогла Большая Нина со своей библиотекой. Она стала центром новостей культуры, жизнь была очень наполнена и разнообразна благодаря свежей литературе и прессе всех издательств. Наверное, никогда в истории России так высоко не ценилась книга, которую мог прочесть, если хотел, теперь уже любой, и нигде, кроме как в книге, нельзя было узнать то, что не видел своими глазами. Книга стала оружием, символом и средством другой, лучшей, свободной, воображаемой жизни. Это породило множество читающих людей, которые воспитывали свое воображение и тренировали свои мысли в искусственно ограниченных условиях советской идеологии. Не за горой было появление совсем другого, нового, поколения.
            

 
114
Нина Большая.

Байдарка завязла в зарослях кувшинок и лилий, густо наросших в узком месте реки. По дороге «туда» ты прорвался, размахивая веслом как топором, не заметив этого препятствия. А сейчас речная трава мешает плыть даже по течению, останавливая твое судно, как водоросли Саргассова моря останавливали и губили парусники прошлых веков. Упадок сил и усталость в мышцах уже почти болезненная. Кувшинки цепляются за весло, не давая грести, и ты пару раз чуть не перевернулся, теряя остойчивость. Теперь любая, самая маленькая помеха становится критичной. Именно поэтому нельзя расслабиться, наоборот, необходима максимальная сосредоточенность. Самый ответственный момент, когда надо полностью собраться. Не вставать же на отдых на ночь глядя. Да и отдых очень сомнителен, без еды сил не набраться. Вспомнились собственные размышления о том, что ты можешь вывернуться наизнанку, предприняв все возможные усилия, но так ничего и не добиться. Но если ты недовывернешься, то точно ничего не получится. «В поте лица будешь добывать ты хлеб свой». Чаще всего это обетование работает безотказно. Сейчас ты сам все это затеял, так что шевелись. Твоя блажь никого ни к чему не обязывает. Речь не идет о какой-то победе. Просто пришло время уйти к началу и вернуться из него. Чтобы все встало на свои места. Хотя бы для самого себя все твои легенды должны прийти в соответствие с реальным состоянием вещей. Очень ты в своей жизни все запутал, слишком много людей в нее втянуты. И правда ли то, что произошло тогда, в мае, когда красиво цвели яблони, а в больнице после тяжелой операции на поджелудочной железе умирала тетка, дожившая до восьмидесяти пяти лет? Или это только блеф, прикрытие собственной сомнительной жизни, как твой теннис, американский акцент и разнообразный кругозор? Ты все запутал, пытаясь создать, сохранить и передать, перестарался в своих страхах и опасениях. И ничего не закончено.
 Ты примчался, когда позвонила мама, рассказав новость. Твоя карьера была на пике, город строился, все получалось и работало, популярность и успешность били фонтаном.
 Тетка лежала в реанимации и без сознания. К тому времени уже было ясно, что она не выкарабкается.
 Она всегда очень любила тебя, с детства и до самого конца. Ты иногда помогал ей, хоть она была не бедна сама. Так, больше для порядка. В старости она перестала гулять, боялась головокружения и смеялась над родственниками, которые гнали ее на улицу, на свежий воздух, говоря о его пользе.
 - А тут что, не воздух, что ли? - Отвечала тетка, показывая на открытое окно.
 Она пришла в сознание и узнала, что ты здесь. Врач сказал, что разрешит мне немного с ней побыть.
 - Здравствуй, моя дитятка.
 Она именно так предпочитала называть тебя в любом возрасте.
 - Ты помолчи, мне надо кое-что рассказать. До последнего тянули, все смотрели, как ты выкрутишься в этой жизни. Вот видишь, чуть не дотянули. Папа наш, когда помирал, наказал за тобой проследить, чуял, что с тобой надо дело иметь. Жалел только, что много хотел бы тебе сам рассказать, хороший, говорил, правнук вышел. Ну а уж как мама тебя любила, сам все знаешь, с ней полжизни прошел. Зоя, так та всегда твердила, что ты один в Данилова уродился. Отца твоего мы все очень любили и уважали, хоть он с Ниной и разошелся. Хорошая у него порода, это папа сразу отметил. Теперь никого уже нет, и меня сейчас не станет. Ты Юре от меня привет обязательтно передай, хорошо мы с ним ладили.
 - Ты чего удумала, куда собралась? - Попробовал пошутить ты.
 - На кудыкину гору… Ладно, слушай, и за дуру меня не прими. Я в уме помираю.
 Она была бледна и сильно похудела. Разговаривать ей мешала пластиковая трубка, торчащая в углу рта и уходившая под простынь.
 - На всю родню одно наследство, эта квартирка от папы. Ты, ясное дело, и претендовать не будешь. Вон какой принц, всех тянул. Возьмешь книги, чеканку с балериной и кровать папину, ту, железную, которую ты не допилил сорок лет назад.
 - Так я уж наигрался в пушки, теть Нин, а Глебу заказал настоящие, бронзовые, токарь сделал… Зачем?
 - В этой кровати подарок тебе, от Прокопия Данилова. Ты слушай, пока у меня силы еще есть… Никто не знает, даже Нина, иначе она в лихолетье для тебя все бы стребовала…
 Когда минут через двадцать врач выставил тебя из реанимации, тетка была уже на последнем издыхании.
 Вы похоронили ее вместе с бабушкой, и там еще есть место. Был май, и были яблони в цвету. Какое чудо. Они благоухали над красиво осыпанной белыми лепесточками могилой.
 
115
Выбор.

Два месяца Джордж Раздаев провел в джунглях и на Реке. Он участвовал во всех работах, это было ново и интересно. Из лесной глуши на вездеходе привозили контейнеры с маслянистым, бурым песком. Это были пробы грунта с месторождений. Потом следовал рейс на деревянном плоскодонном катере через приток на Ориноко, а по Реке - до океана, где перегружали на корабль побольше, и Джордж шел обратно. За эти дни Рур оброс как дикарь, провонял нефтью и серой, как грешник в аду, и почернел от солнца. Такая работа была по душе. Он обожал одиночество, особенно хорошо оплачиваемое. Опасности даже не встречались, ягуары, крокодилы и людоеды почти перевелись. А те, которые попадались, старались сами быстрей спрятаться. Но видел всех, даже большую анаконду, которая купалась около его катера. Раздаев сразу научился, как пережидать приливные волны, и мотор катера не подвел ни разу. Молодой человек воспринял эти волны как местных животных, которые живут в своей среде, и относился к ним с уважением, на индейский манер. Обошлось без ругани и конфликтов.
 К началу учебного сезона пришлось возвращаться, побриться и отмыться. Домой Рур приехал на синем «Форде», не новом, но уже современном, большом и комфортном.
 Родители встретили его как героя, вернувшегося из-под стен Трои. Рассказы были неиссякаемы. Одиссей завистливо грыз ногти в своем Аиде, а Сашка ходил с открытым ртом. Федор сразу вцепился в «Форд», разобрал, собрал, потом снова разобрал уже вместе с Сашкой. Потом Сашка собрал сам, с первого раза и на всю жизнь влюбившись в автомобили. Отобрать машину у младшего брата стало практически невозможно, она сверкала, лоснилась и была гораздо лучше, чем в тот день, когда сошла с конвейера в Детройте.
 Дзелеппи снова пригласил к себе в гости, и они хорошо посидели, отметив удачное начало сотрудничества и благополучное возвращение. Макаронина шпионила у двери, чуть не стерев ухо до крови о замочную скважину.
 С Бартоном Рур встретился в библиотеке унивеситета. Оба вполне искренне обрадовались друг другу.
 - Привет, ты смог бежать с галеры? Перегрыз цепи?
 - Привет, Понтифик. Они сами распались от моей безгрешности. Я был эти месяцы святее Папы Римского…почти… Изгнание, чащоба, дикие звери, пища моя - «акриды и дикий мед». Поставь меня в очередь на канонизацию…
 - Для этого тебя должны съесть… или сжечь. Загар не в счет. Наверстаешь. Безгрешность тоже чревата гордыней. Я тебя жду-не дождусь. Поработаем?
 - Над чем? Какие дебри теологии интересуют ЦРУ?
 - Обедать собираешься? Там все расскажу. Пока ты пугал павианов, у нас тут выборы президента подошли. Я ставлю на Кеннеди.
 - Ну кто бы сомневался! Католик католику глаз не выклюет. Хотя среди ирландцев я не встречал никого, кроме неплохих боксеров и грузчиков… Ну и автомобиль «Форд», не спорю. Быть президентом в США может и ирландец. Вы ему только щетки с внутренней стороны лобового стекла потом поставьте.
 - Зачем?
 - Ну когда он будет кричать «Тпру-у!» и брызгать слюной на стекло, чтобы щетки очищали эти брызги… Это же его япошки чуть не ухлопали в Тихом Океане в сорок четвертом? Он проспал свою вахту, и его катер попал под японский эсминец…
 - О-о-о дьявол… так много нельзя знать. Юра, тебя в твоем СССР уже бы три раза расстреляли за подобное.
 - Бартон, вам надо беспокоиться за США, а не Россию. После президента католика-ирландца один шаг до негра-мусульманина… Хотя лично я в этом ничего страшного не вижу. Наши американские выборы - это просто шоу при отсутствии здравого смысла. «Если бы от выборов что-то в самом деле зависило, нам бы не разрешили в них участвовать», - это не я сказал, это наш Марк Твен…
 - Я тебя не пойму, ты иногда говоришь так, как будто совсем не любишь нашу Америку. Ты неблагодарный сукин сын.
 - Что ты, я гораздо хуже. Упаси меня Бог любить кого-то, кроме самого себя… Пошли поедим, у меня зверский аппетит после возвращения из рая…
 Обедали по традиции в «Камбале с ключом». Больше не шиковали, но ели основательно и добротно. Рур немного рассказал Бартону о своих приключениях.
 - Знаешь, там, на реке, у меня были прекрасные условия думать о религии и о Боге. Звезды и луна совсем рядом, погода и природа прямо райские. Все, как до этой кислой истории с яблоками… И, кстати, змей там тоже был. Плыл за мной полдня, метра четыре длиной. Правда, ничего не предлагал.
 - Тебя трудно соблазнить, слишком ты подкован. А вот нам предстоит серьезная работа по поводу Советского Союза. Мы втянулись в нешуточное противостояние с Советами. Водородных бомб наделали уже столько, что можно попробовать сжечь всю планету. Я прошу тебя подумать над тем, насколько может быть полезно нам усиление религиозной пропаганды на территории СССР. И, кстати, а сам ты что думаешь по поводу этих райских яблок, к слову сказать. Стоило ли за один проступок сразу вытурить из рая?
 - Бартон, да я понятия не имею, что творится в России. У них вроде вообще религия запрещена. Мало-мальски свои традиционные верования сохранены только в национальных окраинах.
 - Церковь отделена от государства и не приветствуется, но официально там свобода совести. Конечно, на деле все очень плохо, поэтому и думаем, стоит или нет тратить усилия. Но есть свои плюсы, коммунисты зачистили нам территорию своей идеологией, которую никто не любит.
 - Ха, Бартон, ты хочешь сказать, что свято место пусто не бывает? «Вернется злой дух и семь злейших с собой приведет»?
 - Понимаешь, Православие в СССР косвенно выступило на стороне Сталина и Советской власти, признав это государство. Потом Сталин во время войны дал небольшую волю попам, увидев, что немцы на оккупированных территориях открывают старые храмы. Конечно, сейчас все снова зажали и закрывают церкви. Воинствующее безбожие в чести. Православие уже не поднимется. Оно с одной сторны дискредитировало себя соглашательством с властью, с другой стороны его добивает эта же власть. Но предложить полноценную замену коммунисты так и не смогли. Над их советскостью смеются в каждой подворотне. Там пустота!
 - Нет, Бартон. «Врата адовы не одолеют церковь мою»… Если здесь, в Америке, спустя столько лет православная церковь существует, уживаясь с синагогами и мечетями, то уж на Родине, где вся земля и воздух пропитаны тысячелетием православной культуры, никакие реки крови не смоют эту истинную веру. Вы-то что хотите и для чего?
 - Мы боремся с коммунистами, это ясно. С теми, кто уничтожил твоих предков, кто лишил тебя всего. Америка дала тебе новую жизнь. Нам необходимо посеять в России зерна разумной нравственности, рационального подхода к жизнеустройству и вере. Все это уничтожено, и коммунисты держатся только на штыках и страхе. Мы можем дать мудрую альтернативу!
 Рур уже доел свою рыбу и закурил, откинувшись на спинку стула. В светлой безрукавке и легких брюках, загорелый и стройный, с выгоревшими волосами он был очень хорош, идеальный молодой американец, уверенный в себе и в своем завтрашнем дне:
 - Вы имеете ввиду католичество, западный вариант христианства в России? Много было попыток за столько веков, вам ли не знать. Это к слову о твоем вопросе о проступке с яблоками. Ошибаться нельзя даже и один раз в таких случаях… Русские совершили уже одну страшную ошибку, пойдя за коммунистами.
 - А ты считаешь, что для русских будет ошибкой принять наши ценности? - Бартон даже не прожевал до конца то, что было у него во рту.
 - Мне не совсем понятно, что ты подразумеваешь под ценностями. В России были свои ценности, они всех устраивали, мы ладили со всем миром. А с Америкой вообще дружба была всю историю, мы ни разу не были в состоянии войны, всегда помогали друг другу. России надо идти своим, традиционным путем.
 - Но эти ценности проиграли, не выдержали испытания!
 - Нет. Произошла страшная ошибка, катастрофа. Но не более того. После моих размышлений о русской трагедии я пришел к выводу, что мы очень похожи в своих заблуждениях на древних евреев. Евреи не знали Христа, они не поняли его, потому что извратили свои пути к Богу. Они не приняли Христа и убили его. Они ждали Царя, который даст им господство в этом мире, не приняв основы своего же Закона, говорившего о Вечном Царствии Небесном. Мы, русские, совершили, быть может, еще более страшную ошибку. Мы, зная Христа, исповедая его тысячу лет, отказались от него, пойдя за обетованием красных бесов о справедливости здесь и сейчас. Иудин грех, те же тридцать серебренников… Иуда знал Христа, но возмутился тем, что деньги не раздали бедным, а купили масло для Иисуса. «Мы наш, мы новый мир построим!». Строители, масоны- каменщики! Вот за кем мы пошли.
 - В России жили не только христиане. На редкость пестрый конгломерат конфессий! Очень похоже на Америку, между прочим. - Бартон мелкими глотками запил обед и вытер салфеткой рот и руки.
 - Живущие на территории СССР мусульмане, на мой взгляд, менее грешны. Они и сейчас, судя по всей информации, сохранили свою веру, не отрекшись от религии, которую им дал по своему промыслу Господь. Но коммунисты и боролись в первую очередь с русским народом, с православием. Хотя, конечно, досталось всем. Вот, например, весь народ моего отца, то есть отчима, практически загублен, рассеян и сослан чер-те куда…
 - Хорошо. Но разве это и не значит поражения ценностей, которыми пожертвовали за рабскую долю? Разве не стоит их пересмотреть и сделать выводы?
 - Бартон, ты же иезуит, богослов высшего класса. Почему ты так рассуждаешь, как офицер или менеджер? Дело ведь в духовных принципах мироустройства, которое дал Бог. А у Бога свои правила, и он правит миром.
 - А что не так с моими рассуждениями? Я стою на католической вере, нам нужно дать России твердую церковь, Папу и дисциплину.
 - Ну уж сейчас-то в России с дисциплиной полный порядок. У фашистов она была еще лучше, я это на своей шкуре все проверил. И Папы были, что один, что другой, и твердые партии вместо церкви… Я совсем не против католиков, надеюсь, ты это понимаешь, юмор есть юмор. Но каждому народу Господь благословил веру по его особенностям, темпераменту, сложившимся традициям, это мое мнение. Поэтому веру надо не менять, а честно посмотреть на причины беды и поступать по вере. А христианство, что католическое, что православное, основано не на том, чтобы не ошибаться, а на том, чтобы признать ошибку, грех и покаяться. В основе христианства лежит не безгрешность, а прощение за грех. В этом суть прихода Христа - не наказать и возвеличить, а простить, взяв на себя искупление за своих детей, которые согрешили. А прощение, соответственно, подразумевает покаяние! Вот что нужно России.
 - Ты говоришь так, как, должно быть, говорили до раскола… Но раскол церквей произошел! Значит, есть главная ошибка неверного выбора! Или еще более страшное банкротство!
 - Не вполне понимаю, о чьем банкротстве речь.
 - Да о изначальном, с тех яблок, ты так и не ответил.
 Бартон, как всегда, был элегантен. Льняной костюм свободно облегал его крепкую фигуру, придавая помятостью небрежного шика всему образу. Речь иезуита оставалась безупречной, но Рур впервые уловил в его тоне тень раздражения. Однако профессионализм сразу взял верх. Иезуит рассмеялся и тоже закурил, налив себе крепкого ирландского ликера.
 - Ухх и статью же я выдам, затравлю всех наших знатоков. Триста баксов устроит? Продолжим потом как-нибудь, уже много тем для размышления. Ты, главное, не забудь, на чем мы с тобой остановились.
 - По рукам, Понтифик. – Улыбнулся в ответ Раздаев.
                ххх               
- Сэр, я считаю совершенно бессмысленным наше дальнейшее общение. Ничего кроме разочарования я у него не вызову. Он откровенно не по зубам. Говорю это, как профессионал, не стесняясь своей неудачи. Он не будет нашим никогда.
 - Бартон, теперь наш тайм-аут. Возможно, ничего уже не понабодится вообще. Не спускайте его с поводка, готовьтесь сами. И готовтесь к тому, что наша Великая Цель совсем близка. Мы правильно сделали ставки. Теперь дело за тем, чтобы эти два самовлюбленных, пустоголовых выродка по разные стороны этого тухлого океана кинулись друг на друга и повалили все это негодное Творение туда, где мы его так ждем. Вот мы посмотрим, как Он поступит со своей Любовью и Свободой, одернет или нет, а если нет? Тогда пускай ответит, ответит по-честному, как быть? Всех казнить? Ведь все это никуда не годно. Чем другие лучше нас, и чем мы хуже других? Значит, всех прощать? А-а-а-а?
 И двое выкинули вверх сдвоенные указательный и средний палец, поджав остальные к ладони, в одном им понятном салюте.
   

116
Приказ бомбить Кубу!

 - Энцио, вот скажи мне, ты природный итальянец, католик, Ватикан у тебя в крови. Ведь Папа Римский лишь первосвященник. По иудейскому образцу, не более. Он не может быть Богом на земле, он не является безгрешным и не является банкиром Господа Бога, не берет в залог душу за пожертвование. Но весь католицизм проникнут деловитостью, светскостью, он стал бизнесом за спасение. Выкуп вместо покаяния? Если я не прав, поясни. Ты уже немолод и умен. До чего же у тебя всегда хорошее вино! - Рур смаковал белый итальянский мускат, раскинувшись в плетеном кресле на веранде.
 - Джордж, я очень плохой христианин. Хуже меня не сыскать. Но я не знаю другой веры и знать не хочу, Бог слишком милостив ко мне. Я благодарен ему за это и не обсуждаю его выбор в отношении меня. А то, что творят католические попы, так это на их совести. Многие корыстно истолковали слова Христа Петру о том, что тот имеет право связывать и развязывать на земле, чтобы потом это передать на небо… Слишком велик оказался соблазн! Это породило коммерцию прощения за деньги. Так просто для людей, увязших в нашем мире. Но поверь, я знаю многих очень хороших священников, истинных служителей церкви, а не корысти. Они есть. Когда-то и церковь была едина. Не разделяй так сурово наши конфессии...
 Прошел еще год учебы, работы, интересных бесед. Рур иногда писал статьи, но Бартон больше не возвращался к теме яблок, изгнания из рая и католичества в России. Они общались редко. Иезуит подбрасывал заказы для исследований в традиционных религиях коренного населения севера Америки.
 Октябрьский день был теплый и солнечный, очередное лето в Венесуэле осталось позади, жизнь была прекрасна и уже неплохо обеспечена. Джордж раздумывал о том, чтобы переехать от родителей и снимать свое жилье. С Дзелеппи они встречались нечасто, встречи были приятны и интересны.
 Неожиданно работающее радио и телевизор в зале прервали трансляции своих передач. Пошел экстренный выпуск новостей, который заставил всех оцепенеть. Кеннеди приказал начать бомбардировку Кубы, на которой русские разместили ракеты средней дальности. Всем жителям крупных городов рекомендованно выехать за пределы мегаполисов, чтобы в случае эскалации конфликта с СССР не попасть под атомный удар. И «Да поможет нам Бог!».
 На календаре было двадцать седьмое октября 1962 года. Пришла черная суббота человечества.

116
В бомбоубежищах не хватит места.

- Папа, папочка, ты только не спрашивай, откуда я узнала… В бомбоубежищах при тревоге на всех не хватит места, а радиация накроет всю округу, на окраине не отсидеться… Завтра на нас сбросят атомные бомбы, на Омск три штуки сразу. Так еще по первому американскому плану «Чариотер» хотели, десять лет назад… Одну на вокзал, нас всех в пыль…
 - Ты чего, Нин, что такое говоришь! - Прокопий вовремя осекся и не повысил голос, чтобы не привлечь внимание жены и внучки, которые были на кухне.
 Потом он оделся и вышел во двор вместе с Большой Ниной.
 - Говори толком.
 - У меня офицер один, летчик с перехватчика, книжки все брал хорошие, умный, культурный. Мы подружились… Сегодня прибежал, бледный весь, говорит, завтра может начаться война, и сразу бомбежки атомные. Омск в первой пятерке городов на удар. Им предписания выдали, они уже взлетели, небо патрулируют. Сказал, чтобы мы с утра у бомбоубежища рядом были, кто первый, те успеют. Там, на Кубе, все плохо. Война, папочка.
 Октябрьское небо было холодное, по-зимнему серое и низкое. Все деревья уже давно облетели и стояли голыми, с яркими рябиновыми пятнами, еще не склеванными птичками. Облезлый кот, прижав уши, проскользнул мимо из подвала. За частным сектором прогрохотал железом трамвай. Соседский карапуз в одиночестве ковырялся в мерзлой песочнице.
 Данилов постоял немного, оглядываясь по сторонам, словно видя что-то новое вокруг. Потом обнял Нину и сказал:
 - Не будет войны. Больше ее не будет.
 
117
Хорошо, что молчит телефон.

За все твое путешествие, за весь день телефон не зазвонил ни разу. Это почти чудо. Своих домашних ты, конечно, перед отплытием предупредил, чтобы звонить не вздумали ни по каким поводам. А больше ты и не нужен особо никому, выходной день. Сейчас, когда уже темно, ты гребешь в свете луны последний свой километр, тишина становится почти болезненной. Но телефонный звонок чаще всего - это тревога, это сродни чему-то беспокойному. Очень редко тебе звонят, чтобы сообщить приятное слуху. Чаще всего Бог предпочитает доводить до твоего сведения хорошие новости по-другому. С нарочным. Да лучше вообще без новостей.
 В детстве утром в школу ходить было почти невозможно, особенно осенью и зимой. Проснуться не получалось, и настроение всегда с утра было отвратительное. В садик, еще раньше, папа тебя таскал насильно, в охапку. Ты отчаянно отбивался и даже один раз порвал ему хорошее пальто. Но в школу уже пришлось ходить без сопротивления.
 Начиная с первого класса нам вдалбливали в голову, что на нашу Родину хотят напасть и разбомбить капиталисты. Показывали страшные кадры кинохроники атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Мы жили в страхе. Знали, как бежать в убежище и как быстро надевать противогаз. В пятом или четвертом классе ты прочел несколько книг про атомные бомбы и сделал хороший рассказ для классного часа, окончательно запугав друзей, учителей и самого себя.
 Зимний путь пешком в школу начался на полчаса раньше, ты был в тот день еще и дежурным. Ваша компания еще не вытряхнулась из дома, и пришлось топать по темноте в одиночку, спотыкаясь о собственные валенки. Хотелось побыстрее Нового Года, мандаринов и спать. Мрак, холод, неуютность и пустые улицы. Тишина сковала темноту.
 На середине пути, возле пожарного отделения внезапно сработала мощная районная установка воздушной тревоги.
 Мы знали ее. Нам включали запись на уроках гражданской обороны, предупреждая, что это все всерьез. Что это не сирена «скорой», милиции или «пожарки». Если включат, значит все, нападение, спасайся, кто может.
 Вынимающий душу и кишки вой повис над огромным районом, то спадая, то усиливаясь до предела восприятия снова и снова. Ты был на широком пространстве совершенно один, пустота и страшный звук парализовали ноги. Слишком хорошо зная то, что должно сейчас произойти, ты понимал, что укрыться уже не выйдет. До убежища далеко, а время подлета ракеты после сигнала не более трех-четырех минут. Везде в домах зажигалсь окна, хлопали подъездные двери, выскакивали люди, в наспех накинутых пальто и ушанках. Сигнал тревоги крутил свое колесо. Пришла ясная мысль о том, что вот и все, кончились ваши игры. Никто всерьез не воспринимал такую возможность, а оно произошло, и даже не знаешь, о чем подумать напоследок. И в довершение ко всему где-то в темном небе загрохотал реактивный двигатель.
 Ты стоял с портфелем в руках, опущенные уши кроличьей шапки торчали в разные стороны. Вокруг тебя были уже и другие, ошеломленные люди. Все были в полном недоумении и оцепенении, потому что по радио тоже выла воздушная тревога. В мозгу щелкали секунды таймера подрыва ядерного боезаряда.
 Самолет улетел, и двигатель стих. Через секунду разом оборвался сигнал тревоги. Ничего не происходило. Взрослые стали жутко материться, кроя Леню, Рейгана и КПСС так, что даже у тебя уши в трубочку завернулись.  Стало ясно, что обошлось, какая-то ошибка. Но ты слишком хорошо, почти в точности знал, что должно было случиться. Ты исследовал этот вопрос досконально, до всех последствий. И приготовился встретить это и принять. Поэтому стоял, сразу опустевший внутри, не видя смысла ни в каких последующих действиях. Все было бессмысленно по сравнению с тем, что должно было произойти, раз сработал этот сигнал.
 Вечер того дня выдался очень хороший, прошел легкий снег и потеплело. Папа взял тебя с собой погулять. Он в тот вечер показывал город двум англичанам, приехавшим на монтаж нового оборудования на завод. Один из них был достаточно пожилой, бородатый мужик в толстых роговых очках. Такой настоящий буржуй буржуйский. Как с карикатуры про врагов. Он все время курил вкусно пахнущую трубку и прикладывался к термосу с горячим грогом, чтобы не простудиться.
 На английском в то время ты мог уже внятно связать пару слов. Улучив момент, советский школьник не утерпел:
 - Скажите, почему вы все время хотите нас разбомбить, что мы вам плохого сделали?
 Мужик очень спокойно дунул в трубку и хлебнул из термоса. Потом, взяв тебя за руку, подошел к скамеечке и присел на нее, подоткнув под толстый зад полушубок. Моргнул твоему папе, мол, все в порядке, сам объясню. Ты стоял перед ним, а он говорил, подбирая простые слова, медленно и понятно:
 - Знаешь, я во время войны был летчиком-истребителем. Да. Я воевал, сбивал немцев, а они - меня. Мы защищали Англию, когда ее бомбил Гитлер. Наш отряд «Спитфайеров» взлетал с Астона. А в пятидесяти милях от нас был город Ковентри. Немцы разбомбили его совсем, там почти все погибли. Город горел так, что мы ночью чинили свои самолеты и читали приказы без фонарей и электрического освещения. Мы не смогли его защитить, нас раздавили и выкинули с неба. Из нас, пятерых друзей-пилотов, остались в живых двое, и я в том числе. Мы летали сражаться каждый день. Без перерывов. По три раза, по четыре. Думали, мы погибнем все, а когда собьют последнего, то Гитлер переплывет пролив и сожжет наш остров. И вот 21 и 22 июня 1941 года не было тревоги. Мы не вылетали и не понимали, что происходит, ждали чего-то страшного, главного штурма. Помню, нам дали второй завтрак, редкость в те дни. Свежие такие каральки с корицей и кофе с молоком. Я жевал их и думал, что вот с этим вкусом во рту мне и погибнуть сегодня. А в обед командир построил весь дивизион возле перелатанных самолетов. Пришел наш поп, капеллан. Командир сказал, что Гитлер напал на Россию, и все силы у него теперь брошены туда, но ему это не поможет, там он и сдохнет. А потом капеллан служил долгую службу, и все летчики молились за Россию и плакали, стоя на ветру, который дул с Ла-Манша. Мы хорошо понимали, что сейчас творится в России, и что Англия спасена, а мы - живы только благодаря вам.
 Ты даже не думай о плохом. Конечно, дураков и у нас хватает. Но пока живет наше поколение, войны не будет. Все мы слишком хорошо помним и знаем. Так что никто никого не хочет бомбить. Это уж точно. Не обращай внимание на этих клоунов. Давай лучше выпьем грога, у меня славный грог…
 Тот мужик оказался прав. Жаль только, что его поколение быстро ушло в прошлое вместе с их мужеством, грубостью и честностью, с их качеством и спокойным юмором.
 А тревогу и внезапности, любые, ты так и не любишь до сих пор. Хорошо, что молчит телефон.



118
Русский – не есть красный.

 - … Конечно, чуть не доигрались. Подвели мир к последней черте. Вы, Бартон, как будто жалеете, что мы ее не переступили. Для вас это был очередной Крестовый Поход? Последний и окончательный?
 - Я не считаю, что атомная война погубит человечество. А шанс расправиться с коммунистами был, и наш Кеннэди его упустил. Струсил! Он забыл слова Христа: «Не мир я пришел принести, но меч!»
 - Тут уж я совсем не согласен. Это сродни тому, что стрелять в пальто, а попасть в человека, на которого оно надето. Я серьезно перепугался, мы сидели в убежище всей семьей и молились, чтобы Господь дал разум нашим властям, раз уж вся власть от Бога согласно христианским канонам. Россия сегодня облечена в обертку коммунизма. Но под этим жгущим «хитоном Несса» все равно есть настоящая, здоровая жизнь, это несомненно. И Геркулес дождется своего часа.
 - Ты так уверен? Да открой глаза, посмотри правде в лицо! Нет уже никакого русского народа. Его истребили большевики. Остались одни отбросы, палачи и дегенераты. Они размножаются, плодя себе подобных. Остались украинцы, прибалты и азиаты, которые ненавидят русских и никак себя с Россией не отождествляют! Ты веришь в прошлое. В сказки своей бабушки! Но России больше нет и не будет! Есть Советский Союз, который уничтожил все русское в себе. Как нет больше Рима, а есть твой дешевый гангстер Дзелеппи, жалкий итальяшка, глядя на которого умер бы со смеху последний раб Римской Империи!
 - С тобой трудно спорить, да я и не спорю. Скорее всего ты прав. Но в том и суть промысла Божия, чтобы спасать своих людей, когда, кажется, что все уже погибло их стараниями. Если мы с тобой рассуждаем не как примитивные политиканы, а как теологи, то ты должен согласиться, что сейчас в истории с Россией и этим Карибским кризисом нет ничего нового. Много раз человечество погибало, но каждый раз Господь давал шанс. Титаны, потоп… Ну и само явление Христа с искуплением накопленного греха!
 - Греха? Ты мне так и не ответил на вопрос про первый грех… Так мы с тобой будем вертеться вокруг да около и каждый раз скатываться с критериям греха, утыкаться в заповеди и оправдывать коммунистов? Что я вижу? Джордж Раздаев становится красным?
 - Хороший юмор, Бартон. Но я уверен, что русский - не есть красный. Мне один мой друг, чистокровный еврей, сказал незадолго до своей еврейской смерти, что еврей не есть жид. Наверное, он в корень глядел. Потому что вскоре получил пулю между глаз. Но успел меня научить, как отличать похожие сути.
 - Ладно тебе, не ершись. Все-таки ответь мне, как ты, русский     православный ортодокс, оцениваешь наказание за первый и единственный грех? Разве это не говорит о требовании дисциплины?
 - Не при чем здесь дисциплина, Бартон. Все забывают о предмете искушения и преступления. Вся суть в нем. Нельзя было есть плода с дерева познания добра и зла. Бог оставил за собой исключительное право на источник и трактовку морали, на оценку понятий, что такое хорошо и что такое плохо. Это просто не наше дело, раз мы есть твари Божии, надо принимать условия создавшего тебя! А теперь вот мы с тобой сидим и рассуждаем, почему так много несправедливости. А это изначально не нашего ума дело, да и не было ничего плохого, пока мы этих яблок не объелись. «Будете, как Боги!» - вот что пообещал Сатана-змей. Потому что только это знание и отделяло тварь от Творца. А с этим грузом знания справиться мы не можем, потому что не Боги, хоть тресни. На этом коне, Богоравности, ангел поехал, да не удержался, что уж о людях говорить…
 - Но тогда почему не убрал это деревцо с глаз подальше, на Луну или Марс…
 - Творение подразумевает свободу, в первую очередь свободу отношения, свободу любви к создавшему. Без свободной любви к Творцу нет смысла в твари, способной на духовную взаимность, под названием Человек. Так и оставались бы динозавры да киты. С душой. Но без духа. Бог возжелал ответной любви.
 - Получается, это величайшая провокация! Вот оно есть, но трогать нельзя!
 - Вот на этом вы все, католики, зацикливаетесь. Вы дальше деловой дисциплины не смотрите. Вы считаете провокацией свободу выбора. Зачем вы мысли Макиавелли транслируете на промысел Божий? Ваш знаменитый иезуит имел в виду исключительно вопросы управления, менеджмент! А без свободы выбора нет смысла во взаимной любви, потому как это уже не любовь, а безвыходность. Бартон, это уже на грани иудаизма, который отказался от Бога, не приняв Христа в его ипостаси Бога-Сына. Они ждали своих исключительных прав на все и на спасение в том числе. Это же нацизм, Бартон! Конфессионал-фашизм! Бегите от него, братья-католики, спасайтесь! Как тебе тема для сногосшибательной статьи? А! Докторская!
 - Не зазнавайся, Юра… А уж рассуждения о Троице, об ипостасях Божьих недоступны и величайшим умам.
 - Я точно не зазнаюсь. Это Ватикан зазнался, у вас и крестное знамение творится теперь четырьмя пальцами, а не тремя… Что это значит? Отец, Сын, Дух Святой… и Папа Римский? Четвертого сюда, в ипостаси? Так и до Антихриста недалеко.
 Джордж никогда не видел Бартона в таком смятении духа. Они не общались очень долго после Карибского кризиса. Рур даже стал потихоньку забывать его.
 С первых минут встречи он понял, что иезуит сильно озабочен. Бартон не мог оставаться в рамках своей профессиональной выдержки, его безупречный ум давал нелепые сбои. Беседа была слабой и почти истеричной. Из него что-то прорывалось наружу. Внезапно Руру стало страшно, он словно нечаянно увидел настоящего оборотня.
 Возможно, Бартон это тоже понял и приложил все усилия, чтобы взять себя в руки.
 - Да… Мне всегда очень приятно осознавать, что я в тебе не ошибся, Юра. Жаль, что кроме меня это так хорошо больше никто не понимает. Но Кеннеди - это был хороший шанс.
 - Для чего, о чем ты? Это ж ни в какие ворота не лезет, Барт…
 - В наши ворота пролезет все, Юра. А почему ты так боишься всеобщей гибели? Ведь Апокалипсис неизбежен. Это Божий промысел! Мне очень любопытно посмотреть, каков будет итоговый вывод, если это случится чуть раньше. Не по плану! Ведь, как ты утверждаешь, мир создан свободным, ради честной, свободной любви к Богу. А если Творение разобьет само себя, придет от изначального банкротства к подтвержденному и окончательному? Тогда, получается, всех надо или прощать, или наказывать. Отказаться от идеи одухотворенного, свободного ради ответной любви творения как не оправдавшему надежд? А ведь это вопрос о первом Отступнике, чем он хуже соблазненных им, его призывом? Ты понимаешь теперь всю степень его великой борьбы, ради чего длится весь этот нескончаемый спектакль с участием ничтожного Человека? Оправдаться несостоятельностью Творца! Уйти от Суда либо поставить вопрос о наказании всех!
 - Ты пугаешь меня, Барт… Но так уже было, и пришел Христос. И, скорее всего, что-то похожее будет при втором пришествии. Кому ты служишь, иезуит Бартон? Если я брошу в тебя свой серебряный крестик, ты часом не сгоришь? Мне Дзелеппи обещал подарить пистолет с серебряными пулями! - Джордж попытался перевести спор в шутку, но не вышло.
 - Пришел Христос? Бог-сын? «Единосущный, рожденный, не сотворенный, прежде всех лет», да? Ради проституток, гомосексуалистов, убийц и стяжателей? А кому стало лучше от этого?
 - Христианство вряд ли делает людей лучше, людей вообще невозможно освободить от пороков! Суть Христа в милости за покаяние, за раскаянный грех, он сам и стал жертвой во искупление, сам Бог в ипостаси сына, за свое Творение, которое жить без греха не может. Он сам ответил Обвинителю, своей кровью за грехи своих детей! - Джордж говорил уже в изумлении и страхе, с трудом пытаясь это скрывать.
 Он надеялся найти зацепку, чтобы уйти от разговора, но Бартон упорно загонял его в угол, словно проверяя собеседника на последнюю прочность.
 - Ты опять о Троице, ну не лезь туда, если не понимаешь!
 - Да почему же не понимаю, Барт, здесь нет ничего сложного. Почему ты все время говоришь о сложностях восприятия? Или ты решил меня аттестовать на свой, иезуитский лад? Тогда давай хотя бы без «испанского сапога» и костра на площади! Положи зажигалку, здесь нет хвороста. - Раздаев отчаянно пытался шутить, чтобы сбить непонятный накал разговора.
 Они сидели в стеклянном кафе на берегу океана. Ноябрь был хмурый и холодный, свинцово-серые волны катили редкие куцые белые буруны.
 - Вот как! - Чуть ли не закричал Бартон. - Значит, даже Фоме Аквинскому ангел сказал, что рассуждения о Троице столь же тщетны, как и попытки вычерпать море ведром без дна, а Юрию Булатову в этом не видится ничего сложного? - Иезуит размахивал золотой зажигалкой «Ронсон», забыв прикурить сигарету.
 Раздаев вдруг увидел, что у Бартона во рту сигарета «Кэмэл», а не привычная «Лаки Страйк». Какая мелочь, какой пустяк. И как глубоко, как точно в цель. Нагромождение сегодняшнего разговора расставилось по местам. Рур сразу успокоился, понимание вытеснило страх и смятение. Вот и вылезло твое свиное рыло, не скроешь. Ну что ж, лучше тот бес, которого ты знаешь, чем тот, которого ты не знаешь. Ты даже мои любимые сигареты курил, чтобы быть ближе к моей душе. А по-человечески чуть-чуть ошибся. Совсем Чуть-чуть. Так, наверное, в твоем Чистилище тебя и зовут - «Чуть-Чуть». Хорошо. Поиграем в Карамазовых.
 - Дай, прикурю… - С глотком «Скотча» и затяжкой сигареты пришла уверенная наглость. - Может быть, Фоме Аквинскому так сказал ангел, потому что Фома был католик. Возможно, ангелы не доверяют католикам. Стало быть, тебя чуть-чуть интересует мое толкование Троицы? - Шутки были уже на грани, но Раздаев, что называется, «поймал волну».
 Это было неправдоподобно, но при слове «чуть-чуть» профессиональный иезуит вздрогнул, почти подскочив на стуле. Он сегодня был явно не в форме.
 Бартон первый раз попробовал улыбнуться, собирая свое самообладание:
 - Попробуй, только без сравнений вроде «Солнце-свет-тепло» и прочей деревенщины.
 - Изволь. Если Бог - изначальная, абсолютная личность, то он и не может быть никем иным, как Троицей. Он Сам, как Бог-Отец, это во-первых. Он, осознавший свой абсолют, то есть его волевой, интеллектуальный акт осознания своей абсолютности, как Бог-Дух Святой, ипостась творчества, это во-вторых. И он как продукт осознания, то есть Бог-сын, это в третьих. А уж потом все производные творческого процесса, появление времени и пространства относительно созданного и прочее.
 Раздаев говорил очень спокойно, безапелляционно-уверенно, нарочито неторопливо и отчетливо. В паузах между фразами Рур успевал делать глубокие затяжки сигаретой и прихлебывать виски, смакуя удовольствие. Потушив окурок в пепельнице, он закончил:
 - Конечно, я не могу быть уверенным в своей полной правоте, но если исходить из толкований абсолютной изначальности, довременной и дотоварной, то это вполне разумно. По крайней мере мне это понятно и согласуется с моим православным христианством: «В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог». Папы Римского тут точно нет. - Раздаев на всякий случай пошутил еще раз, хотя в этом не было никакого смысла. Папа Римский был не при чем. Тут уже все было серьезней.
 - Невероятная уверенность и наглость, я поражен твоим хладнокровием… - Бартон уже полностью успокоился. Усмехнувшись, он поглядел на свою, так и нераскуренную сигарету «Кэмэл», а потом на Раздаева.
 Потом иезуит торопливо допил кофе и, сославшись на неотложные дела, распрощался.
 - Счастливо, до встречи.
 Рур сел за руль своего «Форда». Тронулся с места и включил приемник. Фрэнк Синатра пел «Мой путь». Потом песня прервалась, и в срочном выпуске новостей сообщили, что Джон Фитцжеральд Кеннеди, президент США, застрелен в Далласе.
 
119
Наследство.

Ты уже сознательно не торопишься, хотя темно и все запланированные сроки путешествия давно сорваны. Ну и что с того? Кроме как перед самим собой отчитываться не перед кем. Совесть молчит. Очевидно она довольна фактом выполненного плана.
 После похорон тетки ты тоже не торопился. Ты не хотел разочаровываться в теткиной сказке. Не хотел увидеть, что любимый и любящий тебя человек по конец жизни все-таки сошел с ума и придумал историю, чтобы оправдаться за отсутствие наследства для любимого племянника. Тебе никогда ни от кого из них ничего не было надо. Все твои родственники вложили в тебя столько честной любви, что о материальном вообще не думалось. Они так любили тебя, что выпросили у Бога для тебя все возможные блага, о которых ты и мечтать не мог, вступая в самостоятельную жизнь.
 Оставшиеся хорошие книжки расставились в библиотечном углу твоего кабинета. На них всегда так приятно смотреть, лежа на кушетке, на эту твою старую, добрую компанию. Не зря последними словами Пушкина, уже в агонии, было обращение к книгам на полке: «Прощайте, друзья!»
 Чеканку повесил на кухне. Медная полуголая балерина разгонялась по фанерной доске перед прыжком. Тетка любила балет, мечтала быть стройной, но кухню с пельменями любила больше и ограничилась этой чеканкой, запечатлевшей ее несостоявшуюся сущность. Поэтому ты честно повесил ее на кухне. Пусть так и не расстаются друг с другом.
 Неподъемную железную кучу разобранной кровати, перемотанную скотчем и брезентовыми ремнями, положил в сарай, рядом с дровами. Выкинуть совесть не дала. Все же память о великих событиях. Еще тебе досталась сточенная бритва «Золинген» в истлевшем кожаном футляре и почерневшие серебряные часы-луковица с отвалившимися стрелками и пустыми гнездышками, где раньше, видимо, были камушки. И два чемодана с плотной бязью, из которой можно наделать хороших, вечных простыней.
 
120
Нина Маленькая.
 
 Маленькая Нина отлично закончила институт и пошла работать в школу. Причем в школу рабочей молодежи, где большинство учеников были старше ее, и с не самым простым характером. Но в Нине сконцентрировались самые убойные качества ее предков. Она была как из железа и при росте метр пятьдесят пять всегда была на две головы выше всех окружающих. Каждый ее урок был маленький шедевр, яркий, понятный и интересный. В итоге к ней повалили всевозможные проверки, комиссии ГОРОНО и прочие функционеры. Все эти чиновники считали себя специалистами в истории и литературе, а вот на уроки по физике и математике никто не стремился. Нина стала передней линией фронта, обороной школы от всех невзгод, связанных с аттестациями и показателями. Пока ей это нравилось. Она любила закалять свою волю и быть лучше всех.

121
С Раздаевым надо поработать!

 - Да, Бартон, не могу с вами не согласится. Мы теряем последователей. На то она и борьба, особенно такая, как наша. Упущен хороший шанс, почти, почти получилось! Но ничего, отсеялись слабые. Мы выяснили наши недочеты. Отступники ликвидированы. Что касается вашей агентурной базы: думаю, вы были правы в отношении Раздаева. Прошу вас последний раз провести с ним работу, не бойтесь быть пооткровенней. В прошлую встречу вы и так зашли слишком далеко. В случае неудачи я приму ваше предложение. Вы можете прямо ему указать, что в случае с Вьетнамом мы уж точно не упустим своего. Он же сам все просчитал в теории еще три года назад! Сам начал про буддизм… Ему это польстит.
 - Сэр, нам откровенно мешает его дружба с итальянцем. Это мелкое криминальное убожество, естественно, католик. Их эмоциональная связь смягчает углы его критики веры, все сводится к снисходительности и прощению при наличии богоугодных намерений. Раздаев совершенно непостижимым для меня образом может свободно и честно дружить со всяким религиозным сбродом. Он умеет не противопоставляться, а наоборот, использует религиозные различия, как опору для налаживания диалога и обоюдной симпатии. И все это вскользь, с шуткой, но безошибочно. И он безошибочно видит любое наше проявление, в любой конфессии. Только он еще не знает, что это - наше… Хотя, возможно, уже и понял.
 - Найдите у итальянцев предателя. Организуйте красивую полицейскую историю. Нам это в любом случае нужно, раз старикашка оказался способным влиять на наши вопросы, пусть даже косвенно. Но сначала еще раз попробуйте этого человека. Я почти влюблен в него по вашим рассказам! Потом соединим приятное с полезным, в случае неудачи. Кстати, он не гомосексуалист? После такого детства немудрено было бы.
 - Нет, к сожалению. Я бы все давно провернул… Он очень нравится женщинам, они теряют от него последний коровий ум…
 - Начните массированный прессинг на его семью. Его самого надо уволить из института, под предлогом, что он сочуствует коммунистам, а мы снова боремся с ними в Индокитае. Его родне давно пора стать безработными. Эта семья слишком хорошо прижилась в Америке. Пусть почувствует на себе, кто хозяин в этом мире. Когда начнут считать гроши и зарабатывать поденной работой, вот тогда и поговорите.
 - У него наверняка есть накопления. Итальянец может вновь предложить работу.
 - Да, верно… Тогда параллельно займитесь итальянцем. А накопления, ха! Какие могут быть накопления у бруклинца в двадцать три года…

122
Это – ваши проблемы!

 - Да что за напасть. Это не месяц, а горе какое-то. - Федор не мог даже подобрать слов для внятного объяснения.
 После очередной операции по удалению ожившего осколка из-под лопатки, только он вышел на работу, его сразу уволили с минимальным выходным пособием. Он не прошел медкомиссию, а других вакансий нет. Лидер его профсоюза прятался и не хотел встречаться. В порту он проработал все время, что они жили в США, больше десяти лет. Пришлось искать работу. Буквально тут же, через два дня, мюзик-холл расторг договоры с Екатериной и Надеждой.
 А сейчас они ехали из госпиталя, куда попал с опасным ножевым ранением Саша, опять встряв в драку в вагоне метро с шайкой негров. Младший Раздаев донес свои кишки в руках до больницы сам, и уже там потерял сознание. Хирург попался хороший, жизнь парня вне опасности. Врач сначала все сделал: обезболил, спас, зашил и только потом спросил про страховку. Повезло с хирургом.
 - Ничего, отец, выкрутимся. У меня хватает запаса на черный день. Да и в институте я пока в чести. - Джордж вел машину и старался не смотреть на Федора, потому что слезы срывались с глаз. Сашку было жалко до одури. Каждый раз, когда ему вот так не везло, старшего брата мучила совесть за обиды детства, которые он причинил младшему. И каждый раз вспоминалось, что Сашка совсем не злопамятный и очень любил, когда Юрка возил его на велосипеде в школу.
 Мать сидела сзади. Она только недавно сменила прическу, покрасилась, похорошела, и тут вдруг налетели такие беды. Ее новое черное каре было теперь растрепано, глаза покраснели от слез, и вся она опухла.
 - Феденька, миленький, ты только, пожалуйста, за ствол не хватайся. Не дай Бог тебя еще убьют или посадят, и так уже на учете стоишь в полиции. Всех негров тут все равно не перебьешь, а кто именно Сашу порезал, не узнаем никогда. Слава Богу, жив, оклеймается. – Мать плакала и гладила мужа по голове.
 Федор бормотал непонятные слова и скрипел зубами.
 Автомобиль встал в пробке. В приоткрытое окно ворвался голос громкоговорителя, призывающего записываться в армию США для отправки в Индокитай, где свободе и демократии снова угрожает рука коммунизма, протянувшаяся из Северного Вьетнама. США уже не первый год оказывали поддержку режиму Сайгона, втягиваясь все глубже и глубже в междоусобную войну на полуострове. Федор в раздражении плотно завинтил окно, и в машине сразу стало душно.
 - Лучше задохнуться, чем слушать этих свиней… - Прохрипел он.
 Последние слова вербовщика в рейнджеры, приглушенные, но отчетливые, которые услышал Джордж перед тем, как машина отъехала, были:
 - Убей коммуниста ради Христа!
 - Идиоты… - По-русски сказал Джордж.
 Через три дня бакалавра гуманитарных наук Бруклинского университета Джорджа Раздаева уведомили об отказе в продлении контракта по найму младшего научного сотрудника в связи с его неблагонадежностью, подрывающей авторитет уважаемого учебного заведения. В качестве аргумента привели отрывки из его статей, утверждая, что он способствует разжиганию межрасовой и религиозной вражды. Предъявили несколько заявлений от студентов и других сотрудников института, возмущенных полемикой Раздаева, его юмором и симпатией к Советской России.
 Это было, как молотом по голове. Статьи, за которые щедро платили, которые с восторгом публиковали серьезные издания, которыми гордились научные руководители, вдруг в одночасье повернулись против него. В дискуссии с ним не вступали, выплатив все сполна, что причитается. И официально оформили отказ в предоставлении места в магистратуре. Антисоветская истерия последних лет выплеснулась в пошлую записку, приколотую к двери кафедры: «Русские - домой!»
 Сумбур мыслей в голове был необыкновенный. Но, как ни странно, Джордж быстро почуствовал себя в своей тарелке. Он уже очень давно жил вполне комфортно, увлекся работой в институте и не испытывал врожденного, впитанного с молоком матери состояния тревоги и угрозы. И вот сейчас, когда со всех сторон на него налегли проблемы, он словно надел старое удобное пальто, в котором комфортно и чувствуешь себя человеком. У него даже улучшилось настроение. Впервые за пять лет Джордж пошел в спортзал и поколотил грушу, разбив себе все пальцы. Потом он потратил целых пятьсот долларов своих сбережений на новые красивые костюмы для себя и подарки родителям, бабушке и Сашке. У Рура был верный, природный вкус на хорошие вещи, которые он умел носить и отлично в них выглядел. В любой магазин он заходил с видом мультимиллионера, и независимо от того, во что он был одет, его именно за такового и принимали. «Джентельмена узнают по штиблетам» - эта поговорка была всегда актуальна в Америке. Особенно ему понравился кардиган - плотной вязки цвета морской волны свитер на черепаховых пуговицах с рубиновыми стеклами и со вставками из замшевой кожи. Очень качественная, шикарная попалась вещь.
 Вечером он пошел в дансинг и гулял до утра, совершенно от души веселясь, позволив себе впервые за долгое время просто отвязаться и расслабиться. Под конец веселья он наполнился восторгом и уверенностью в себе. Рур танцевал и кричал в безумном шуме американской дискотеки, среди рок-н-рола, веселящихся людей, сигаретного дыма и звона стаканов с выпивкой, кричал свой боевой девиз, наконец-таки выразив его в словах:
 - Если я вам не нравлюсь, это - ваши проблемы!
 Вокруг него танцевали парни и девушки, ему улыбались, и он улыбался в ответ, и никто никого не слышал.
 Он не переживал за будущее и никому не позвонил, ни Бартону, ни Дзелеппи.
 Домой вернулся только утром, вымотанный излишествами и грехами молодости, которые так необходимы молодому, сильному человеку. Настроение было потрясающе прекрасное. Он совсем не походил на безработного эмигранта, вернувшегося в разоренную семью с кучей проблем.
 Иван Великий с раннего утра слонялся в огородике, то ли укрывая, то ли убирая свои саженцы.
 - Экое пугало! Явился! Петухи поют проснувшись, ебаря идут согнувшись?! Совсем не спал?
 - Не говори, дядь Вань… Оторвался сегодня на полную катушку. До чего приятно почувствовать себя свободным, даже не ожидал. А то прямо в зависимость попал. И черт с ним, с этим институтом. Будет охота, на магистра в другом доучусь. Пойду, наверное, на китобойное судно запишусь, в Канаду. - Джордж уселся на скамейку в огороде и угостил Великого «Лаки страйк». - Там через неделю большая плавбаза уходит в море. Условия хорошие. Высплюсь да поеду завтра в Торонто. Прекрасный свободный мир! Тебя послали - и ты послал, и никто из нас - не пропал. Я люблю Америку, никогда не пропадешь.
 - Стихоплет. Кстати, пока ты морально разлагался, вчера звонила твоя Макаронина. Просила передать, что дядя ее уезжает навсегда, а вы давно не виделись. Хотят с тобой попрощаться. Просила, чтобы ты завтра, то есть уже сегодня, к ним заехал.
 - Во как… Значит, уезжает. Ну, с Богом, «Domine»… Не хочу я никого видеть, слишком не туда куда-то я с ними со всеми зашел. Неспроста на нас напасти. Пойду лучше спать.
 - Тоже верно. Давай, не шуми. Твои спят-сопят.
 Когда Рур проснулся, был уже полдень. Дома никого. Он принял душ, почистился и перекусил. Когда все вернутся, будет много расспросов. Лучше оставить записку, вместе с деньгами.
 Надо было ехать на вокзал, чтобы успеть на экспресс, на север. Но там есть еще один, вечерний. Можно и не спешить. Действительно, надо заехать к Дзелеппи, нехорошо будет расстаться навсегда не попрощавшись.
 Надев свежее белье, чистую рубашку и синие джинсы, Рур с удовольствием облачился в кардиган и немного полюбовался на себя в зеркало. Здорово, бывают ведь вещи, которые идеально тебе подходят! Для полного шика мазнул по волосам и запястьям любимым одеколоном «Коти». Густой табачно-сандаловый сладкий запах наполнил ноздри. Рур взял свой брезентовый саквояж с дорожным комплектом.
 - Ты выглядишь на миллион долларов, парень! - Сказал он зеркалу и вышел из дома. На столике, под Сашкиной книжкой про грузовики осталась записка про Канаду и тысяча долларов последних сбережений.
 На улице он поймал такси и назвал адрес Энцио.

123
Вид из окна.

Можно, конечно можно без всего этого обойтись. Без гребли, без тенниса. Без демонстрации своих знаний, стихов. Без этого ночного, уже изнуряющего похода по реке. Все прекрасно обходятся, ни в чем тебе не уступая. Но для тебя это стало потребностью, ты должен обосновать, избавиться от самой возможности сомнений в тебе. Герои твоей литературы, такие как Джон Сильвер, Великий Гетсби и Иосиф Флавий прошли похожий путь. И ты думаешь о будущем, только о будущем, совершенно потеряв настоящее. Перешагиваешь через него, оставляя в прошлом людей, надежды и разочарования, ради будущего этих же самых людей. Так сложилось твое время, и так ты оказался в нем.
 Выдумка не есть обман.
 Как же непросто оказалось с этой кроватью. Если бы не твой загородный дом, ты бы вляпался в неприятности. Но два месяца в раскаленных углях, в сарае с инструментами, с инструкциями по кустарному плавлению металлов закончились благополучно.
 Старый приятель, еврей-ювелир с тюремным стажем еще советского периода, еще раз подтвердил, что лучшего партнера в золотых вопросах, чем он, трудно найти. Ему только надо было дать понять, что ты разбираешься в вопросе. В крайнем случае, много он не возьмет и далеко не убежит.
 Вы повидали друг друга с разных сторон. Ему при вашем знакомстве пятнадцать лет назад хватило короткого диалога. Ты у него покупал занятное колечко и решил поторговаться. Дяденька запустил старую шарманку про то, что бедного еврея все хотят обмануть, и он работает сам себе в разорение. В ювелирной лавке стоял «плачь Рахили, потерявшей своих детей».
 - Азохен вей, мужчина! Вы ломаете мой бизнес… Как же нам, евреям, все трудно дается!
 - Шолом, Израиль. Трудно, но зато - все…
 Когда ювелир прохохотался, вы подружились. Дело сделали и стали иногда общаться, даже бывать в гостях друг у друга. Ему было приятно потолковать о своих воззрениях с неевреем, разбирающимся в евреях. Гою тоже было интересно беседовать с умным дядькой, половину молодости отсидевшим за золото и валюту, и подолгу живущему в Израиле.
 В один прекрасный день разговор зашел об ортодоксах и их образе жизни.
 - Тьфу, тьфу, тьфу! Этого даже мне не понять. Иногда кажется, что они совсем забыли, для чего было выбрано колено Левитово. Замкнутость этой группы, ее исключительное предназначение для сбережения и трактовки Закона привели к вырождению и воспитанию совершенно невыносимых свойств души и характера. Ты не поверишь, но их терпеть не могут все евреи в Израиле. Помнишь, недавно была война в Югославии?
 - Как забыть, бардак устроили надолго. Вечно одни неприятности у России от этих «братьев-славян».
 - Вот-вот. После этого Клинтон попер на Россию, мол, вы получите за это. Запахло жареным. И как раз в эти дни я был в Израиле. Так совпало, что в это же время палестинцы обстреляли своими самодельными ракетами Иерусалим. Несколько «Хасанов» залетели в квартал, где компактно живут ортодоксы. Ортодоксы перепугались, рванули до «Бен Гуриона», сели там в свои «Боинги» и умотали в Америку. Наша молодежь, мгновенно мобилизованная и поднятая по тревоге, это просекла. На следующее утро по Иерусалиму и Тель-Авиву прошли демонстрации. Освободившиеся с дежурства солдаты и офицеры, в основном молодые парни и девчонки в форме и с автоматами на спине шагали по улице с плакатами на русском языке: «Еврей не есть жид» и «Бей жидов, спасай Россию»! Вот чтоб мне треснуть, если я вру…
 Иногда оторопь берет от таких совпадений в памяти.
 Ювелир занялся своей алхимией с твоей кроватью. Появились стройматериалы, а из них появился значимый объект с бурной предпринимательской суетой. Появилась возможность созерцать вид из окна и не работать. А кровать исчезла. Осталась только та спинка, пустая и легкая. Иногда она смотрит на тебя укоризненно, спрашивая, а правильно ли ты поступил, променяв великую легенду, одну в столетие выпавшую именно тебе по неведомому счастливому билету, на свое благополучие.
 И была ли она, эта кровать? Или это ты дал возможность возникнуть великой легенде, от начала и до конца все придумав, потому что привык жить параллельными, дублирующими жизнями. Привык, при наличии домов и панорамных окон, не иметь даже стабильного постоянного угла и не иметь никакого доверия к окружающему миру.
 Кажется, уже не хватит сил вернуться домой, течение прибивает к берегу, и весло выскальзывает из рук. Непосильная выходит история.
-----------------------------
Продолжение следует.