Миниатюры - 2

НАБАТ
 
Зной понемногу убывал, но западающее солнце ещё щедро изливало живительную патоку на благодатную донскую землю. Безоблачный день тешил душу мозолистых станичников перезвоном цикад, пением луговых пичуг, ароматом разнотравья и довольным гоготаньем пасущихся гусей.
Вестовой скакал по полям с развевающейся хоругвью... Слова были не нужны – это сигнал о начале войны! Следом полыхнул набат: посыпался, покатился по округе – густой и чистый, скорбный и величественный. Голос колоколов исстари создавал ощущение таинственной силы, а указующий перст колоколен, как бы подсказывал, откуда вольному народу ожидать помощи и покровительства. Сегодняшний звон возвещал о большой беде, великом людском горе – о нападении врага-германца. Словно из глубин земли русской, из самых её недр, души и сердца рвался тревожный гул, сдавленный стон, призыв к единению, мольба о защите. Веками люди, заслышав этот святой глас своей праматери и кормилицы, забывали все житейские распри и гранитной стеной вставали на пути захватчика. Потому и побеждали. Так было прежде и так будет всегда.


ПОЛЫНУШКА ГОРЬКАЯ
               
Сотня пошла вдоль берега Дона крупной рысью, покалывая знойное небо длинными пиками. Осиротевшая станица приутихла. Пасмурно сделалось и на душе у собравшихся людей. Будто ничего вокруг не изменилось, но всем стало понятно: сегодня закончилась счастливая мирная жизнь и вместо неё пришла тяжёлая военная пора. Несладко тому, кто сражается, а ещё горше тем, кто дожидается. Старики, бабы и ребятишки стали расходиться по своим дворам. Только горки свежего конского навоза, пяток оброненных кем-то яблок да сизые от пыли кустики полыни остались на майдане. Травушка-полынушка… Та, что в каждом доме хранится за иконами да в ладанках, как оберег от нечистой силы и лекарство от сорока недугов. Ты духмяная и горькая, словно непростая казачья доля! Тебя дают в руку павшему казаку за неимением погребальной свечи. На твой волнующий запах слетаются души предков, а терпкий аромат восходит к Богу не хуже самого ладана. Ты стояла здесь и год, и век назад. Так же молчаливо прощалась со своими православными воинами, а они – с тобой. Так же буйно ты будешь расти по вольным донским степям до скончания всех времён, до самого судного дня.


ПОСЛЕДНИЕ МИНУТЫ

Раннее утро. Гулкие шаги в тишине каземата.
– Это за мной! – догадался Пётр, и сердце забилось, как птица в тесной клетке.
Лязгнули запоры камеры.
– Комиссар, на выход! – гаркнул урядник.
Два казака вывели арестанта в тесный тюремный двор. А на улице лето! От свежего пряного воздуха закружилась голова. Казалось, зачерпни его ложкой – и можно есть, как ароматный ягодный кисель. Пётр взглянул на оранжевое солнце, синее бесстрастное небо и изумрудную зелень. Ему стало нестерпимо обидно: ведь через минуту он, молодой и крепкий парень умрёт, а всё это останется. И будет жить. Жить!
Петра поставили к глухой кирпичной стене, зачитали приговор. Где-то совсем рядом проснувшаяся пичуга отрывисто высвистывала: «Сей-час! Сей-час! Сей-час!» Подошёл тучный священник.
– Сын мой, ты расстаёшься с жизнью, но знай: есть жизнь вечная. Покайся!
– В бога не верю, – ответил Пётр, – а то, что бил белогвардейскую сволочь, грехом не считаю!
Прогремел залп. С церковных крестов взлетели и зловеще закаркали вороны. Пётр упал ничком, а палачи равнодушно смотрели, как в смертной судороге затихает его юная жизнь. Доктор в светлом костюме и шляпе попытался нащупать пульс.
– Готов… – сказал он, попыхивая папироской. – Ведите следующего.