Как Михаил Аполлонович поел горячие манты

    Лето. Жарища невыносимая. Михаил Аполлонович в одних трусах расхаживает по нашей открытой всем ветрам и взорам соседей веранде, поджидая, когда мать подаст манты. В комнате обедать – очень жарко. Поэтому решили подать обед на веранду, тут хоть ветерок и тенёк слегка смягчают положение. Я с книжкой в руках тоже поджидаю обед, но не так нетерпеливо, как отец, который, вероятно, не ел ничего со вчерашнего дня. Он редко завтракал.

    И вот мать вносит огромный ляган, наполненный мантами. Тарелки и вилки давно уже на столе и можно приступать к трапезе. По идее, надо бы подождать мать, но она пока занята, «заряжает» мантышницу новой порцией мантов. Отец может съесть их много. Одного лягана не хватит. Я не торопясь подтягиваюсь к столу, убрав книгу, и даже подумываю, не пойти ли мне помыть руки. И при этом наблюдаю картину: отец хватает манту и отправляет её в рот, откусывает кусок и… никак не может проглотить! Очень горячий кусок! А выплюнуть он никак не может – воспитание не позволяет. Может если бы не было меня… Но я-то есть. С трудом проглотив то, что он откусил, он отодвигает от себя тарелку и с угрюмым видом ждёт мать, чтобы выговорить ей. Он был любитель выговорить матери за горячую еду. Была у него даже традиционная формула: Как ты умудряешься, вопреки всем законам физики, нагреть еду до трёхсот градусов? – вопрошал он. И не ел, пока пища не остынет. Мать отшучивалась, но особо не переживала по этому поводу. Что он, ребёнок, что ли?

    В этот раз он, по-видимому, сильно обжёгся и обиделся. Мать пришла, увидела, что он не ест и вопросила: – что же ты не ешь, Миша?

    Отец угрюмо отмолчался. Мать попыталась выяснить, в чём дело, и тут вмешался я: – он обжёгся, – сказал я.

    Мать сначала засуетилась, пытаясь спасти положение. Но увы… В конце концов, мать рассердилась тоже и, поев, убрала остатки. Отец остался голодным.