Оздоровительная операция

Утром, когда я пришел на работу, диктор сообщил о начале войны.
Оздоровительная операция сказал он, и голос не дрогнул, но дернулся подбородок, боязливо поправил галстук и ладонью прикрыл нижнюю часть лица.
- Вовремя принесли, - заметил Виктор, которого я заменил на посту.
Под столом стояла пятилитровая баклажка, и когда он любовно огладил ее – почудилось, что из глаз выхлестнули лучи, - жидкость заиграла цветами радуги.
Опять утащили из ликерно-водочного завода. Умельцы прокопали лаз под забором. Так часто пользовались потайным ходом, что осталась глубокая колея.
Охранники, конечно, ничего не замечали, похитители щедро делились с ними.
- У тебя какие дети? – спросил я у Виктора.
( Имя победителя, поэтому он охотно откусывал от общественного пирога. )
Странно, я умею грамотно и правильно изъясняться, но коверкаю язык, заступая на пост.
- Ограниченная военная кампания с целью принуждения их к правильному восприятию общечеловеческих ценностей, то есть к демилитаризации - сообщил диктор.
Справился со сложной фразой: не запнулся на последнем путаном слове, а в «кампании» выделил букву «а», подчеркнул, что это поход, а не сборище сообщников.
Я не желал слушать, но все же повторил за диктором.
- Дети теперь ограниченные, - слегка изменил конструкцию.
- Всякие! – отбился Виктор.
Наверное, вспомнил старый анекдот: погладь каждого малыша, вдруг он твой ребенок.
При  этом попытался расправить плечи – все равно они покатые и поникшие – и втянуть живот.
Булькнуло, как  в сливном бачке, когда спускают воду.
- Если мальчик…, - предположил я.
- Девочка, - признался Виктор.
- Мальчиков под ружье, - отправил их в сражение.
Хотел сказать, что девочками быть предпочтительнее, они не играют в войну, а возятся с куклами.
Мой сын не служил в армии, когда подошел срок, месяц пролежал в психиатрическом отделении, коварная болезнь, людям с таким диагнозом не доверяют оружие.
- Всем не слабо достанется, - не согласился Виктор.
Я промолчал, бесполезно спорить и доказывать.
- В таком случае…, - не угомонился он.
Снова погладил бутыль, я заслонился, чтобы не ослепнуть.
- Нет, - попытался выжить.
Как всегда общались маловразумительными фразами, но прекрасно понимали друг друга.
Так себе зарплата, денег едва хватает, но зато после суток дежурства три дня свободы, многие мечтают оказаться на нашем месте.
И если провинишься, тебя безжалостно вышвырнут за ворота.
Он уже отдежурил, а мне предстоит общаться с начальством.
У самого бдительного надзирателя чувствительный нос улавливает мельчайшую частицу снадобья.
Ему пришлось завязать с выпивкой. Поэтому лицо багровеет, а глаза наливаются кровью, стоит учуять запах. Горло пересыхает, а губы обметывает коростой.
И не спастись, не выжить провинившемуся.
Если бы предприятие окружал железный забор, то на штыри насадили бы головы преступников.
Я представил, как на щеках отслоилась кожа, потом опали лицевые мускулы.
Ладонью поспешно зажал поганый рот, чтобы ненароком не обложить въедливого надзирателя.
Даже стены имеют уши,  ссылаемся мы на невразумительную пословицу, но чаще всего сами подличаем и наушничаем.
- Принуждение продлится ограниченный период, - поведал диктор.
Подбородок уже не дергался, привык и приспособился к новой реальности.
- Как знаешь, - не стал настаивать Виктор.
Отвратительное зрелище: осторожно наклонил  баклажку.
Человек небольшого роста и отнюдь не богатырского сложения, и когда пыжился, разве что петушиным гребнем топорщился хохолок редких волосиков на макушке.
Вряд ли расстроился от моего отказа, но хохолок ощетинился.
Зря он  переживает, девочек не берут на войну.
Еще что-то сказал диктор,  я не разобрал,  повеяло чудным ароматом.
Но когда отзвонят колокола и выветрится запах, опять одурманят нас очередным сообщением.
С такой силой вдавил палец в пульт управления, что обломал ноготь.
Несерьезная боль и тем более недостойное увечье.
Диктор наконец угомонился.
Среди громкого и отчаянного тока крови разобрал, как раскричалось воронье.
Раньше сотрудники подкармливали бродячих собак. Псы прижились на небольшом пустыре около нашего здания.
Новый хозяин приехал взглянуть на очередное свое приобретение.
И когда его машина, больше похожая на пассажирский вагон, остановилась около ворот, собаки изготовились.
Отстаивая свой пустырь,  поднаторели в драках с дикими сородичами, но не облаивали нас.
Теперь ощерились.
Несерьезные шавки,  но барину почудилось, что  готовы вцепиться в горло.
Укрылся за бронированным стеклом и, подражая древним цезарям, направил вниз большой палец.
Приговорил к поруганию, холопы поторопились исполнить приказание.
Собаки не сопротивлялись.
Погрузили их в крытый фургон, машина так рванула с места, что на асфальте остались черные полосы.
Женщина, что активнее других подкармливала зверей, в отчаянии заломила руки.
( Кажется, муж утешился с ее подругой. )
Но не решилась попенять хозяину.
Кто знает этих нуворишей, может быть, и от нее прикажет избавиться.
Наверняка тот уже осознал, что и женщины бывают кусачими.
Другие псы почему-то не позарились на освободившийся пустырь.
Когда Виктор плеснул в стакан, почудилось, что вороны оседлали забор и изготовились.
Какие у него большие руки и крепкие ладони, впервые различил я. И верный глаз – не пролил ни капли.
Черепа подступили к окошку нашей будки.
- Поле боя, -  различил я.
Напарник глотнул и не поперхнулся.
Выпивка одной большой каплей провалилась в желудок.
- Мы всегда воевали, - отдышавшись, сказал Виктор.
Я погрозил  черепам, прильнувшим к стеклу. Или воронам, похожим на черепа, уже не разобраться. 
Чтобы птицы не заклевали, тоже схватил стакан.
Такая ядреная отрава, что стенки его потемнели и истончились.
Абсолютное лекарство, если не погибнешь - я выжил и даже не поперхнулся, - то обретешь необычайную зоркость.
Увидел, как мечется и негодует хозяин.
Его фабрики и дома на территории боевых действий.
В лучшем случае разграбят, а если не повезет, с землей сравняют стены.
Хозяин подхватил телефон, пальцы так дрожали, что не сразу набрал нужный номер.
Но прежде чем распорядиться, задержал дыхание и сосчитал до десяти.
Считать научился в камере,  не сбился на этот раз.
Поэтому сказал тихо и отстраненно, но собеседник различил бурю и ураган за обманчивой тишиной.
Ожили колесики  и шестерни огромного механизма.
Считается, что почти невозможно оживить это чудище – наивные надежды.
Так спринтер, застыв на стартовых колодках, дожидается отмашки судьи. Так на малых оборотах прогревают мотор болида. Так змея  подползает к застывшей в гипнотическом трансе жертве.
Так не подозреваем мы, как хрупок и не совершенен наш мир.
И не замечаем всемирную паутину интернета.
Нити ее схожи со щупальцами, они ожили  и нависли.
Мы так далеко продвинулись в техническом  прогрессе, что компьютеры есть  в каждом доме.
Столько информации, что раскалились экраны мониторов.
Немедленно остановить войну! потребовали правозащитники.
Лучше худой мир, чем добрая война! вспомнили мудрую пословицу.
Если в той стороне, куда направили наши войска, местные жители привычно истребляют друг друга, то не наше это дело, они сами должны разобраться.
Мы обязаны вернуть войска.
Для этого подключили даже детей.
Идите на улицы с протестом, и пусть вас задержат, но в дальнейшем каждый пострадавший получит сполна, прельстили их богатой подачкой.
Правда забыли указать, что протестные акции должны быть согласованы с властью, и не допускаются  провокационные призывы.
Дети радостно высыпали на улицу.
Хозяин мой так долго общался с прислужниками, что охрип и сорвал голос.
Не ржавый, полуразвалившийся механизм, но готовое сокрушить чудище.
Местные жители организовали отряды самообороны, чтобы уберечь хозяйское добро. Под гражданской одеждой угадывалась военная выправка.
Вроде бы со всеми договорился и обо всем побеспокоился предусмотрительный хозяин, и положено отдохнуть после таких свершений.
Затопить баньку, призвать наложниц.
Давно уже нет тех деятелей, что отдыхали подобным образом. Их могилы заросли травой,  покосились надгробные памятники.
Сорвал голос и почти ослеп, такое запредельное напряжение, но продолжал сражаться.
Если победит, останется пустыня с выжженной, испоганенной землей.
Я побрел пустыней, по щиколотку увязая в пепле.
Когда окончательно ослаб и упал, то все же  приподнял голову, вгляделся из-под ладони.
Мираж поманил пыльными, скукоженными, пожухлыми листьями.
Женщина, что подкармливала бродячих псов, с началом вторжения отыскала собачий приют.
Жизнь ее не сложилась.
Муж  все чаще заглядывал в стакан. Мир наш настолько неустроен, что только так можно бороться с его несовершенством.
Он боролся, но после каждого поражения – их столько, что не хватит пальцев на руках, чтобы перечесть – свою боль и отчаяния вымещал на жене.
Она выжила в этом побоище.
Второй сожитель не мог пропустить ни одной юбки.
Она старалась не замечать его похождений.
Можно завязать глаза, заткнуть уши, стреножить ноги, и жить подобным образом.
Она попыталась.
Но когда вернулась с работы и обнаружила, что подруга заняла ее постель, то не сдержалась.
Чем полнее  узнаю я людей, тем больше люблю собак, заявил какой-то политический деятель.
Конечно, она не была знакома с этим изречением, но досконально следовала ему.
И когда хозяин увез собак на живодерню, она умоляюще заломила руки.
Но не смогла предотвратить убийство, хозяин пренебрег ее болью и отчаянием.
Когда бандиты становятся предпринимателями, то специалисты старательно натаскивают их.
Одни учат ходить: передвигаться надо так, чтобы каждый шаг выдавал господина.
Он научился, если другие ученики изнашивали несколько пар сапог, осваивая это искусство, то ему хватило одной пары.
Другие учат говорить.
Тоже справился, и не пришлось набивать рот  камнями, чтобы избавиться от заикания.
Узнал, каким вином запивают мясо и рыбу.
И уже не клал локти на стол и не нависал над тарелкой.
Все освоил, научился правильно изображать, но иногда порывами буйного ветра, срывало этот тонкий налет респектабельности.
И когда женщина простерла руки, приоткрыл дверцу машины и сплюнул. Мало того, не поленился выпростать ногу и растереть плевок.
Собак увезли, бессмысленно надеяться, Марина искала.
Окраина города, за пустырем начиналась свалка, строители свозили туда расколотые бетонные блоки, обломки кирпичей и балок.
Почти невозможно пробиться.
Женщина заглядывала в каждую нору, для этого приходилось разгребать  кучи мусора.
Не только изодрала одежду, но  исцарапала руки.
Рачительный хозяин приказал избавиться от нерадивых работников. И конечно, ее выгнали одной из первых. Еще бы, до того износила одежду, что от запаха беды и убожества у сослуживцев кружилась голова, а на грязных заскорузлых бинтах, которыми были обмотаны запястья, выступали бурые пятна крови.
Продолжила  поиски.
Постепенно протоптала  тропинку среди развалин.
Наконец смогла пробиться. С началом вторжения отыскала собачий приют.
Некогда в старые добрые времена при проклятом царизме богатый отшельник построил себе загородный дом.
После революции сюда привезли беспризорников.
На первом этаже заколотили  окна, на втором поставили  железные решетки.
Все равно беспризорники каким-то образом просачивались сквозь неприметные щели.
Потом дом этот – его еще окончательно не доломали  – передали секретной лаборатории.
Знахари  разрабатывали напиток бессмертия.
И пусть оно недостижимо, но надеялись хоть бы до ста пятидесяти лет продлить существование заслуженных деятелей.
Продлить не удалось, но попутно изобрели столь совершенный яд, что достаточно было капнуть на кожу.
По настоянию международной общественности в дальнейшем уничтожили снадобье, но мало кто в это поверил.
А лабораторию перевели на строго охраняемую территорию в глубокий подвал под многометровое бетонное перекрытие.
Дом огородили, но яд так глубоко въелся в стены, что понадобилось много лет, чтобы очиститься.
Почти памятник древней архитектуры, поэтому продолжали использовать это строение.
Стены, чтобы не рухнули, подперли кольями, а помещение разделили на крошечные клетушки.
Все как у заграничных деятелей, и мы жалостливые, и не бросаем в беде бездомных.
Собак, естественно, а не людей, хотя человеческая жизнь тоже вроде бы бесценна.
Приблудные собаки страдали и погибали в этих клетушках.
С началом вторжения первым делом необходимо избавиться от лишних едоков.
Неизвестно, как долго продлятся военные действия – понадеялись, что недолго, - сколько будет беженцев, и хватит ли еды, чтобы всех прокормить.
Марина подоспела на последний акт драмы.
Нет, не отстреливали собак – мы  не варвары, - достаточно  уколоть.
А Марине почудилось, что ее вместе с другими узниками выстроили возле  забора.
Выложенного из старого кирпича, тот лишь слегка искрошился, хотя стреляли почти в упор.
Спиной прижалась к забору и распластала руки, кирпичная крошка захрустела на зубах и запорошила глаза.
Попыталась обнять, спасти обреченных.
Били отравленными дротиками, одни вонзались, и плоть мертвела в месте попадания, другие разбивались о кирпич. Осколки раздирали кожу.
Потом патроны кончились,  или запыхались убийцы.
Куда-то побрела вместе с недостреленными животными.
Иногда она поддерживала спасенных собак, иногда они поддерживали ее.
Одни прижимались к стенам домов или отступали на мостовую, пропуская эту странную процессию, другие осторожно возмущались.
Большинству было не до этого, грянули великие перемены.
Так зримо представил, как хозяин сберегает свое добро, а женщина  пытается спасти зверье, что не сразу очнулся.
Виктор унес домой  баклажку.
Дочка его работает медсестрой. Напрасно он надеется, ее тоже призовут. И под обстрелом придется переносить раненых в укрытие.
Опять вообразил, и не заметил, как подобрался надзиратель.
Мгновенно учуял, ноздри его раздулись, на лбу и над верхней губой выступила испарина. 
Бесполезно объяснять и оправдываться; в иной реальности,  где мне еще удается укрываться,  боец беспечно выбрался из землянки.
Замечательный день: колкий морозный воздух приятно покалывает кожу.
И кажется, жизнь никогда не иссякнет.
Как женщина спасала собак, так и он раскинул руки, оберегая планету от поругания.
Предательски блеснуло стекло оптического прицела.
Все люди подозрительны, отстреливать каждого подозрительного человека! приказал хозяин.
Исполнители не посмели ослушаться.
Надо предупредить, прыгнул на беспечного бойца, вместе с ним повалился на изгаженную, мертвую землю.
Стены будки содрогнулись, стекло пошло трещинами.
Снайпер промахнулся.
Головой так сильно ударился о стену, что не сразу сообразил, что произошло.
Кое-как поднялся, чтобы очнуться, наотмашь два раза хлестнул себя по щекам.
На полу копошился  мужик.
Где-то его видел.
Стены будки обиты фанерой, цеплялся за нее, иногда ломались ногти, иногда трескалась фанера.
Будто железом царапают стекло.
Наверное, включили сирены пожарной безопасности.
Заткнул уши и зажмурился, чтобы лучше осознать.
Когда объявили о начале войны, надзиратель не сдержался.
Врачи его предупредили: если примет раньше срока, то неминуемо погибнет.
Будто трудно потерпеть несколько лет.
Он терпел, на дверном косяке ставил зарубки, чтобы не сбиться со счета.
Возненавидел високосный год, на один день дольше продлятся его мучения.
Еще много осталось дней, но решился  в тяжелую годину.
Изрядно глотнул,  отрава не сразу разрушила могучий организм.
Сумел добраться до моей будки.
А теперь царапал стены,  пытаясь выжить.
Так медведи, обходя свою территорию, царапают деревья, оставляя  на коре глубокие шрамы.
Вся Земля в шрамах.
Бездонные ямы и глубокие канавы, если попадешь туда, то не выбраться.
Сын мой освобожден он воинской обязанности, но когда родина в опасности…
Ему нельзя, становится безумен в критические моменты.
Вместо того чтобы укрыться, вскарабкается на бруствер и рванет на груди рубаху.
Таких убивают в первую очередь.
Столько было войн, что земля изуродована окопами и ходами  сообщения.
Попытался пробиться изувеченной землей.
Мой единственный, непутевый сын.
Одни прохожие прижимались к стенам домов, другие соскакивали на мостовую.
Некоторые пытались дозвониться и потребовать.
Будто их услышат.
Увидел, как слуги, которых хозяин поставил сторожить свое добро, принялись сокрушать его хоромы.
Отмахнулся от ненужного видения.
Добрался до своего дома, ввалился в подъезд и легко одолел первые ступеньки.
Всего-то подняться на второй этаж.
Последняя ступенька сродни неприступной вершине.
Презрел скальные крючья, пополз, цепляясь за мельчайшие выступы.
Ради сына, поэтому не сорвался.
Восходители, когда добираются до вершины, оглашают окрестности победным криком. 
Ладонью зажал рот, если проклянешь в миг наивысшего возбуждения, то навек не очисться.
Тщательно прицелился, кое-как ключом попал в замочную скважину.
Когда ворвался, то и второй ладонью зажал рот.
Бесполезно искать, но все равно обошел комнаты – в двухкомнатной крошечной квартире невозможно заблудиться – и заглянул на кухню.
Шел осторожно на цыпочках, чтобы не побеспокоить.
Половицы скрипели.
Пылинки бестолково кружились и сталкивались.
Клочок бумаги на письменном столе.
Мне не прочесть, не помню, где очки.
Не надо читать, я запретил, незнание позволяет надеяться.
Все же дотянулся до  записки.
Прищурился, чтобы  различить.
А потом разорвал ее. Рвал до тех пор, пока ни обломал ногти.
Подкинул в воздух обрывки.
Мертвые снежинки запорошили землю.
- Если вам надо…, - сказал я. Голос, как предсмертный хрип.
- Если вам необходимо…, - обратился к высшему начальству.
Братья возненавидели друг друга.
Пусть обнаженными выйдут на арену. Пусть исцарапают, порвут и искусают.
И тогда, может быть,  удастся договориться.
- Если вам надо, бейтесь до изнеможения! – проклял я высшее начальство.
Под звуки бравурного марша, что доносились с улицы.
Проклинал, плакал, и готов был сражаться до победы.
Если суждено будет дожить до этого.

Г.В. март 2022