Один день

Надежда открыла глаза и посмотрела в щель между мотками сена. Ещё светились звёзды—значит не проспала. Молодая женщина не сразу встала, лежала непродолжительное время, согревая рядом спящее маленькое тельце.

Надя давно научилась не то что видеть в темноте, но и двигаться, да так, словно бродяжий зверь. Ночью Надя была намного свободнее, чем днём. А что день… Днём всегда страшно, не знаешь, какая напасть свалится на бедную человеческую голову.

Когда-то днем ударила калитка, не так, как приходят свои, а  глухо и обреченно, как приходит беда. Мотька залаяла чересчур злобно. 

Надюше сказали собраться и идти. Девочка подумала, что в поле нужны батраки. А оказалось что—немецкому фермеру. Надя долго-долго ехала в душном вагоне…

Теперь мир. Повсюду руины. Но мир. Только смеяться не получается.

Да и как смеяться!—Надежда вновь посмотрела в щель сена. Звёзды тускнеют, пора. Откинув тяжелённый кожух, причесала гребнем вскосмаченный затылок, не тронув пшеничные косы —не поспели за ночь растрепаться, поправила тонкую косынку, поверх повязала шерстяную. Не одевалась. Вся дневная одежда была на ней.

Огляделась, с чего бы почать? Хата досталась Наде неважнецкая. Брёвна хорошие, а вот хундамент скверный. Точнее его и вовсе не было. Нижние брёвна, выдерживающие тяжесть всего дома, лежали на самой земле и были тем самым хундаментом. Подруба сырела, чего уж тут. Вот быть найти мужика, да подложить хоть камни, всё ж сподручней дому стоять.

Надя вдруг вслух сказала: «Дурная». Какие камни, в первую очередь крыша! Крыша из камыша и дранки тёплая, если бы не пробитая в разных местах. Лунной ночью Надя лазила на крышу, чтобы заткнуть прорехи сеном. И там же на крыше молилась, на дай Божухно дождю, повремени, будь ласков. И дождей на диво не было.

Хотя что крыша. Какая никакая, а все таки есть. А вот окна. Их —нет. Стёкол нет. Надя утрамбовала оконные проемы  сеном. Днём ещё ничего, а ночи совсем холодные. Надо было бы и с полом что-то смастерить. Добыть бы глину.

Надежда подошла к дочери. Малышка спала, напившись пустого материнского молока, тоненькая молочная струйка от уголочков губ уходила за блеклую бескровную щёчку. Надя, затаив дыхание, наклонилась, дышит ли девочка? Дышит. Дышит, милая.

Надя вышла во двор и ахнула. Земля застыла в первом холоде. Что ж зима так рано, неужто осень окончилась? Молодая мать хотела было вернуться в хату и вытянуть из под младенца шерстяную кофту: в одной уж совсем зябко. Но передумала. Пусть дитяти помягче и потеплее будет.

Солнце поднялось, когда Надежда засобиралась домой с повязкой дров на плечах. Они местными бабскими силами устроили в лесу самовольную делянку. Рубили дрова, чем могли. У кого топорище было дрянное, тот пилой. Собирали все ветки, щепки, все, что горело.

Надя почти бежала. Если малышка спит, то ещё успеет разок сбегать на делянку и принести дров. Маленькая дочь много спала, Надя проклинала свою грудь, нет жира в ней совсем.

Надя растопила грубку , поставила горшок воды—обмыть малую. Дочка как и полагалось возрасту была мокрой, но не кричала, смотрела молча. Надя повесила мокрую кофту на печную люшку сушиться. Развязала матрас и заменила мокрое сено на сухое. Обмыла дочь и запеленала сухими тряпками. Дала скудную грудь младенцу, та пососала и вскоре бросила. Надя привязала к себе малышку, застегнула кожух и отправилась на край хутора.

Солнце светило высоко в небе. Светило, но грело, конечно, отвратно. Или все дело в ней? В Наде? Она никак отчего-то не могла согреться. Даже летом ходила в шерстяной кофте.

-Будь здарова, Марьяна!

Марьяна дебелая и пышная женщина с румянцем на щеках жестом пригласила войти в дом. Надя постучала ногами о ребро пороговой доски, счищая с подошв налипшую за немалую дорогу грязь и шагнула в сенцы. В доме было тепло и вкусно. На печи что-то ели дети. Надя вспомнила, что сама ещё не принимала пищу.

-Хорошо, что пришла. Я уж думала кого из старших отправить, -улыбнулась Марьяна.
Марьяне повезло. Мужик был рядом, исхитрился как-то, хотя он всегда умел выгоду извлечь, к руководству умел подойти, не брезговал деталями. Может калекой оформился, кто его знает, Марьянич скрытный человек.

-Хозяин вернётся через неделю, поэтому я пока плату тебе назначаю от себя…

-Дай мне муки и жира, -перебила Надежда.

-Ты ж просила глины?—удивилась хозяйка.
 Надя махнула  рукой , потом как-нибудь, вернётся Марьянич, упросит его подсобить с земляным полом. Человек он хитроватый, но за помощь в рождении своего младшего был ей благодарен.

-Хорошо, дам тебе. Что-то дитя твоё не пикает? Вот кружка молока, пей. Худющая ты, Надя. Не болеешь?

Надя выпила молоко, поставила кружку. Нет, не болею. А ты часом не беременна, что-то больно округлилась. Марьяна без особой радости засмеялась.
-В четвёртый раз ко мне пришли гуси. И вот на тебе. Но все. Четвёртый и хватит.

-Будь здорова, Марьяна, —попрощалась Надя.

-И ты, Надька, не хворай. Глину потом заберешь, Марьянич приедет и заберёшь. И помощь обещали хутору. Продержаться надо. Скоро заживём.

Странно, думала Надя, почему ко всем гуси приходят, а к ней нет. За всю беременность ни разу. Даже перед разрешением живота не пришли. Ну и Бог с ними, с гусями этими. Главное, Танюшка родилась, живая и здоровая.

Проходя мимо елей, Надежда остановилась, подняла ялинку, одну-другую. Выругалась про себя.

Надя спешила, надо перелатать крышу. Выдрать дранку изнутри и зашить крышу снаружи. Придя, помыла руки и тут же двумя пальцами зачерпнула жир и спешно слизала. Смаковала во рту языком, словно конфету. Замесила тесто и поставила отдыхать в остывающую грубку. Покормила дитя, покачала на руках, целуя лобик, носик, губки. Потерпи, родная, скоро заживём, все у нас будет.

Девочка смотрела на мать с невообразимым обожанием. Так смотреть могут только маленькие дети. Надя дождалась, когда дочь уснёт, закутала ее в кожух.

Надежда осторожно вбивала куски дранки обухом топора. Неаккуратный удар—и все пропало. С реки дуло настоящим зимним холодом, солнце медленно скрывалось, облака повисли так низко, будто засобирались упасть на эту несчастную землю.

Довольная тем, что успела, Надя спустилась вниз. Села под страхой на минуту перевести дух и позже отправилась в дом топить грубу. Дочь спала, темнело. От окон, конечно , дуло. Но сейчас разгорится грубка и как-нибудь протянут неделю. Как-нибудь.

Даже хлеб есть, скоро разрежет своим ароматом эту темень.

Как-нибудь.

Надя едва усмехнулась. Она знала, что сдюжит. Вот очередной день закончился. И так надобно бы день за днём и продержаться. Главное, Татьянушка спит.

Надя подошла к дочери, не мокрая ли. Тронула кожух, наклонилась. И так застыла, сгорбившись. Татьянушка не дышала.

На улице по крыше ударили первые капли дождя, вперемешку с первым снегом.