Тамбура

Сразу хочу предупредить, что нижеизложенный набор букв и слов должен читать человек, в котором присутствует чувство юмора, развитое воображение и главное доброта, потому как это написано именно для таких людей. Ну а кто будет воспринимать происходящее в этой истории за чистую монету, без семени иронии или сарказма, а также со злобой на душе, то сразу хочу предупредить, что рассказ вам не понравится.
За ошибки прошу прощения, некоторые из них допущены сознательно, дабы передать фонетический периферийный колорит действующих лиц.




Я, как бы очень трепетно и неприятно отношусь к сильно закрытым помещениям, лифты, маршрутки, да и вот… эти вот тамбурА в электропоездах у нас довольно-таки узкие. Прям до сраму иногда доходит в них.
Давайте по порядочку вам изложу, так сказать по этажеркам.
Решил я в своей жизни что-то кардинально рокировать, сменить так скажем род повседневных дел. У себя в селушке я водителем значусь, да не просто водителем, а специалистом (между прочим не последнего класса) по обезвреживанию и удалению нечистот из деревянных клозетов. Золоторем в общем тружусь на стареньком илососе системы «ГаЗ полста два».
И все бы вроде ба ничего. Езжу, отсасываю себе копролит из нужников всем на радость. Но тут после опорожнения очередного толчка, услышав от меня цену за проведенное мероприятие, один древний мракобес по фамилии Икотов начал возмущенья изливать, что: «деньжищ таких он с роду в руках не держивал». Потом обозвал меня «Сраным говнососом» и сказал: – «Ехай отседого на хрен больше не нуждаюсь я в твоей отсасывательной деятельности». Я конечно ему отвесил по шее легонько и расстройством в душе прыгнул в кабину и попылил домой.
На следующий день обида из моего ассенизаторского сердца никуда не девалась, осадочек остался (в моей работе знаете ли это не редкость – осадок всегда остается). И я, недолго думая, связался с дядькой своим, он у меня в городе большом проживает, попросил подсуропить мне с какой-нибудь работенкой. Дядька пообещал помочь.
Перезвонил он через пару суток и говорит:
– Племяш, есть для тебя вакансия просто песня!
– Я готов. Что делать надысь? – поинтересовался я.
– Да почти нечего. Стоять, ходить, следить чтобы публика прилично себя вела. Ты же армейку оттоптал?
– Ясен-красен. Две пары кирзачей в пыль смусолил, как подобает. В авиачасти лямку тянул, водилой. Летом – на КЭПЭЭМКе, зимой – на УЭМПЭшке, – сообщил я с гордостью, потому что причастен к авиации.
– Вот и ладненько. Я за тебя погутарил, в понедельник должон на собеседование прибыть, так что в воскресенье утрёханько жду тебя у себя.
Я конечно расцвел как кактус по зиме:
– Спасибочко, – кричу, – благодарю дядя Денис, век не забуду суету Вашу в адрес моей скромной персоны…
– Да ладо тебе, свои ж люди, – прохрипел он в трубку, – только там небольшой нюансик затесался. Я не совсем в областном центре живу, а рядышком. Помотаться придется тебе племяха, от меня до твоей работы. Минут 45–50 езды всего-то.
– Ну это, – плевое дельце. Всю жизнь в разъездах. Стерплю – говорю, ужа чуток.
Приехал к дядьке только к вечеру. Расположился. На утро надобно добираться к новому месту работы. Переживал, пол ночи думки в голове крутил: «примут аль нет». Ворохолся, ворохолся – насилу уснул. С утра кое как бельма пасмурные продрал.
Утро…
Слово то пакостное какое. Если его много раз быстро произнести, то звучит оно будто что-то в порошок стирают или как пулемёт стрекочет: утРРРОутРPPОутРPPОутРPPО!!!!
То ли дело славное слово «вечер». Как будто ручеек по камушкам льется или котяра пушистый мурлычет.
Бьюсь об заклад, что слово «утро», наверное, придумали какие-нибудь шумеры для описания процесса восхода солнца и пробуждения мира, всего живого вокруг. Но для нынешнего рабочего утра мудрые шумеры названия не придумали, тем более они не знали даже, что люди будут ездить в железных коробках на железных колесах, по железной дороге и посылать там друг друга к шумерской матери. Тогда бы название точно было бы другое. Скорее всего понадобилось побольше шипящих и глухих букв, да или вообще даже слов (неприличных), дабы дать имя указанным действам.
Электричка – это уже исконно русское название (это по моим конечно же рассуждениям, да простит меня покойничек Тесла), на одном уровне с такими литературными гигантами как «балалайка», «матрёшка», «объегорить», ну и допустим «кизяк».
Платформа, набитая сотнею грустных людишек! Потому как понедельник. А понедельник – это суровый день, знаете он для недели, как январь для года, саднит все нутро, даже чувствовать действительность неохота до безумия. Лень всё! Всё лень!
Все кислюшаи, как лимоны с гнильем, кроме меня конечно! Я не такой, я просто доволен, так как еще не представляю, что меня ожидает за этими автоматическими дверями с жутковатой надписью: «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!» (но вот не прислоняться к ним конечно же не получается).
Пока ждал состав, на перроне заприметил сразу бабу выпирающими облеганиями тела и с разноцветным зонтом. Элегантная такая, как такса (ну длинная в общем, или высокая, короче чуток путаю я с детства эти растянутые понятия). Потом увидел тучненького человека в кругленьких очёчках и в черных лакированных туфлях. Он был очень маленького, словно лилипут, но не он. Эти двое просто контрастировали меж друг другом.
Еще бабуся какая-то тудой-сюдой телепалась с пакетиком рассады и сумкой на колесах. Я еще подумал: «куда ж ты бабусичка-седовласая красотусичка прёсся со своими ростками по утряне по такой?».
Электрический состав, он молодец! – подошел без замечаний! В пору! Народишку к нему стянулось уйма. Наверное, миллиард, как будто Хорнбург осаживать прибежали, одни орки мать честна. Началась дикая баталия. Если бы мне предложили описать сие происходящее одним приличным словом я бы естественно не смог, потому как одним приличным, да еще и не матерным словом тут обойтись нельзя. Здесь целое предложение потребуется.
А я думаю: «Впереться бы мне в чертов вагончик, за ради всего превышнего и хорошо». И только додумал мыслю, меня как будто победителя районных соревнований на руках занесли в неуютный, воняющий старой краской, духами, перегаром, пылью и потом серостенный узёхонький тамбур.
В тамбуре в 19 раз больше людей, чем на платформе было. Народищу втиснулось божечки святы, сомна точно!!!!
Занегодовали тамбурные аборигены. Кричат: – выметайтесь дьяволы, следующий состав дожидайтесь. А те, кто всунулись верещат что б во внутря вагона проходили (туда, где с дальних станций сидя люди путешествуют).
Вот едем как шпротье в жестянке. А жарищ-ща, мама дорогая – горюй, но не по мне! Прямо преисподняя не сравниться с температурными излишествами.
И тут какой-то полуинтеллигент в полупольте с блестящей тонзурой в теме и реденькими противными усочками-иголочами вещает:
– Я прошу, – говорит, – искренне прощения за мою дерзоту и бестактность, но в данный период времени мне неизвестная особа на ногу всем своим плотным состоянием тела шибко давит.
– Это еще что, – жалобным голоском протягивает маленький толстенький гражданин в кожаной куртке (тот что на платформе с длинной ледей контрастировал), – я вообще в воздухе вешу, как цеппелин. Зажали ироды со всех стороньев, продыху никакого, и я в силу небольшого роста до полу подошвами ступней не имею возможности дотронуться!
В порыве накатившей на него злобы он начал как бы впихиваться к низам промеж публики к полу. И тут происходит с ним казус жестокого характера.
Сей гражданин своей начищенной обуткой угодил прям аккурат в кустик маленького помидора, который та самая старушенция видать на дачу себе перла дабы в рассаду употребить.
По ее тяжелому дыханию (как лошадь в намёте) я искренне пожалел, что я не в соседнюю вагонетку вступил, но потом переосмыслил и возрадовался что не мой чирик в ее помидорное дерево угодил.
Не могу передать все неистовое негодование престарелой дамы, направляющейся на фазенду, но смогу описать лишь общей, доступной уху фразой, не прибегая к матерным наречиям и деепричастиям (а их тама хватало будьте покойны):
– ЭЭЭЭЭЭЭЭЭ!!!!!! – пронеслось на весь заполненный тамбур – примерно так вступила бабуля! Это было проорано так, как будто она неслась в штыковую атаку и поднимала за собой полк, а то и дивизию (может когда-то она это и делала). В первом и последнем вагонах, наверное, услыхали ее боевой клич.
От холодка стального бабушитского голоса запотели линзы на очках у толстенького гражданина и даже может потрескалась оправа.
– Ну сучий дьявол!!!! Теперь ехай со мной на участок я тебя вместо этого рассадного помидора закопаю. Будешь у меня как «гибрид Тарасенко» зеленеть, а покуда взойдёшь, я помидоры с тебя обстригать буду.!!! – Распылялась она.
Толстячек конечно сконфузился малость, испугался и верещит:
– Товарищи!!! Заклинаю!!! Разъединяетесь публикой, а я чуть подпрыгну, закреплюсь меж вами, и буду опять в воздухе телепаться, как в старь. Согласный я. Против не буду теперь. А то меня эта седобровая агрономша в помидоры в тепляке вкопает, и что-то у меня состригать опосля норовит.
Я конечно вступился за горемыку:
Бабусь, – говорю, – кончай ты диковать на весь состав. Ну с кем не бывает? А?
А она мне:
– А, это ты стерлядь бычеглазая!!! Ты меня на пэрроне вперед впущать отказался??!! Смотри, у меня тепличка большая, для тебя тоже лунка отыщется!!!
Я конечно припомнил тот факт и чуть подувял в действиях и связываться не стал, потому как возраст уважать учили.
Но вот старушка (трижды после бальзаковского возраста) униматься не соглашалась. Ей как будто пробку с уст вышибло и фонтан ненормативной лексики вперемешку с местоимениями и деепричастиями хлыстал по всему тамбуру попадая в ухи каждому необязательному слушателю:
– Если еще, кака-то харя мне в рассаду вероломно вторгнется, я ту шельму в участке в своём схороню по счету раз... Христом Богом… – тут состав накренился на стрелке, и она начала всех православных распихивать дабы покреститься, но ей не дали по причине сильной давки. И она «клянусь» уже крикнула в очки мужику, который наступил в землю с кустом, да так, что по его усмиряющемуся сапу можно было понять то он уверовал в грозные намерения и в жизнь после тамбура (да простят меня все верующие на Земле).
Мужичишко ногу кое-как убрал и ехал дальше с большой опаской, да боялся наверно не он один. Но старушка явно успокоилась, или можа давление скакануло от переволнения. Только больше она не выступала.
Конечно все привыкли уже в таком составе держать путь. Да только не тут-то было… Я совсем запамятовал о других остановках и о народишке, стоящем на них. Им же ведь тоже куда-то надо, ёж их продырявь…
И вот на первой станции нашего вагона выплелось два человечка, а пытается вдюзнуться десять голов. Ну разве это по человечье? М?
Волшебство, не иначе! Все вошли чудесным и фокусным образом!! Едем дальше. Чую, в мое, до нельзя стиснутое личное пространство, вторгается инородный предмет, да еще и с той стороны с которой этого вторжения не то чтобы не ждешь и не предвидишь, а подумать прям боязно. Конечно же периферическим зрением я узрел особу, что на платформе красовалась. Так же память всковырнула в сознании еще одну не благую деталь: Зонтик! У нее в руках с накрашенных ногтищами был зонтик, радужного колера! Вот ём то меня и тыкали по непристойным местам, как я понял. Когда терпение иссякло и честь взяла верх над робостью, я повернул голову и шепотом, корректно, уважительно и без грубости (меня дед мой так учил) говорю, чо ба слыхать не сильно было:
– Я предполагаю конечно, что Вам огромное удовольствие причиняет тот факт, что вы публику своим толерантным зонтом протыкаете в тамбурАх. Но мне, – говорю, – это действо совсем не по вкусу, я знаете сквознопроткнутым из состава выйти не намереваюсь! Что же это такое, – возмущаюсь, – ну я все понимаю если там на ножищу чуть ступили или стиснули трошки. Но живых людей пронзать зонтищами – это перебор! Почти штаны продырявили ей богу.
Тут опять тамбурные дебаты возникли. Девушка в свое оправдание как затараторит:
– Я свой зонт рукой держу с одного конца, а со второго его в пол упираю. Так что, – кричит, – тебя сердяга ты этакий кто-то другой дырявит!
Тут я чувствую задним местом (в прямом, а не в переносном смысле). И правда больно крупён для зонта конец тыкольного предмета.
– Кто же говорю грех намеревается совершить?
Рядышком в вышине слышу протяжный суховатый бас:
– Скорее всего тебе в жопу труба моя упирается.
Он это сказал с какой-то доброй ноткой в голосе, что я сгреб все непристойные мысли в голове и выбросил их подальше оттуда к едрене-мане (просто я не очень был рад, что в меня упиралась чья-то труба).
– Я слесарь четвертого разряда. Со смены с утра езжу электричкой, и постоянно с работы что-то пру в дом, целях так сказать поддержания исправности своего разлагающего хозяйства. – пробасил он опять добрым крутым голосом.
Отлегло. Думаю, ну ладно. Труба — это же не зонт. Ничего страшного потерплю. Все таки рабочий человек домой припас тянет, без злого умысла. Да и давить вроде не так сильно стало. Оттаяло сердце у меня. Пущай думаю упирает тока не шибко.
Вдруг какой-то ханыга сквалыжной наружности хрипяще-скрипящим голосом излагает:
– Тута смотрю все недовольство выражают. Что ж я тоже поддержу. Кто, – говорит, – крайним будет, я за ним занимаю…
Тамбур еще больше наполнился перегарным амбре. Пьянчужичка не унимается:
– Ну так я стал быть тада.
И продолжает своим поганым голоском атмосферу усугублять:
– Мы вчерась с деверьком литруню самогона захлестнули. Теперь я в архиболезненном состоянии на работу в общественном транспорте пластаюсь, да еще и с пересадками. Голова как бубен у якута, прикоснись и звон идет. Так вот я об чем, меня какая-то тетка в живот локтищем жмет, прям спасу нету!
– Никого я не жму, – завозмущалась тетя, стоявшая возле него, – я просто сумку держу, чтобы не сперли.
– Я это к чему? Просто, всенародное тошнотворение может скоропостижно произойти, – слабеющем голосом бормотал опойка.
Здесь конечно весь тамбур взорвался угрозами и запугиваниями, дабы не произошло отвратительной неприятности. То ли угрозы подействовали, то ли тетка руку убрала, но забулдыгу больше мы не слышали.
После очередной станции слышим в внутрях (ну в самом вагоне, где сидушки стоят) разрастается конфликт на склизлой почве разногласия интересов, в лучших так сказать традициях русского транспорта: одним видите ли жарко, а другим как известно дует. Думаю, сеи баталии начались очень давно…
Когда на телегах, двуколках разных или арбах ездили разногласий почти и не было. А потом, наверное, французы придумали всякие там ландо с фиакрами и начали в них стекольё вставлять как бешеные, вот тогда-то такие котовасии и взыгрались.
Фантазируется. Едет значит несколько блаженных мадамов и мадмуазелей на балы в зАмки распрекрасные. И тут одна и говорит:
– Кес кю сэ (дескать давай), может форточку чуть приоткроем? А то я жаб давеча обтрескалась до краев и духами перепрыскалась малость, ажно теперь тошно совсем!
А ее подруга жестоким тоном отвечает:
– Да ты что совсем мерси боку (ну то есть умом качнулась)? Если окно открыть, то набегающим ветром из вошницы всех моих вошей к херам поздуёт, а я их месяц копила (это конечно все по-французски изрекается и звучит намного лаконичнее и красивее, ухо греет прям).
Ну тут конечно в карете драка создается. Вошницу конечно же рассыпают, ей же по башке кому-то отвешивают не один раз. Все светские плюмажные дамы друг другу букли дерут и бьют запудренные прованские ряшки пока кровь не посочится…
Задумался я значит, а там и правда накаляется обстановочка. Времена меняются, а нравы остаются, как, наверное, мог сказать один из классиков!
Я стоял почти у самых раздвижных дверей внутрь вагона и узрел картину, так сказать в ярких красочных мазках поздневесеннего утра. К сожалению, почти без звукового сопровождения, так как двери были закрыты.
Одной тетушке дюже алкалось форточку захлопнуть, а другой особе напротив ее, наоборот – отворить. Вот на этом гумусе, как и предполагалось, взошла колючим репеем неприязнь двух женских особ друг к другу.
Толстоватая остроносая тетка окошко открывала, а другая в кандэбобэре (ее лица я не видал) рьяно его закрывала. Спустя пять минут бессмысленной партии началась битва за правообладание открывающимся окошечком. Одна жахала своим помятым кандэбобром, другая – черной дерматиновой сумкой, крОя всех трех пассажиров супротив её.
Судя, что окошко все-таки закрыли – победила дама с сумкой. На следующей станции она, пробиралась из вагона, раздвигая всех, как косолапый медведь кусты малины. В этот самый момент я думал только об одном, и желал только, чтобы победительница в «битве при форточке» не наступила своей грузной ножищей-сапожищей в росток помидорки. Потому как финального смертельного боя тамбур бы не выдержал точно. Полегли бы все на поле тамбурной брани. Но опасность миновала. Тетка под негодующие возгласы примятых людей вылезла из вагона и тяжело зашагала по платформе.
Так мы и ехали: народ тискался, входил, выходил, (рьяно давя друг другу ноги, руки и все что можно отдавить), ругались, крыли по матушке (опять же друг друга) толкались что есть моченьки.
На силу кое как доехал до своей станции. Осмотрелся, а одежа то моя не первой категории оказывается: рукав по шву подпорван; пуговицы с пинжака начисто «с мясом» сдрыснули; пятно на лацкане из неприятной консистенции; обутки, как две падлы – все подавлены и обшарпаны. На жопе в ненужном месте ржавый след от трубы диаметром «три четверти». Даа, поездочка в общем, ничего не скажешь.
На работу меня приняли конечно.
Проработал охранником полтора месяца. Охранял покой честных граждан (может быть даже тех, с кем в электричках таскался). Но потом после этих утренних тамбурОв, и евоных публик – нервных, злющих, как гиены, лихоман их затряси, душа моя по селу затосковала. Да и еще к тому ж гомонок мой с деньгами там тиснули шарлатаны драные.
Объяснил я все дядьке и отбыл восвояси в тот же вечер.
А дома оказывается страстя накаливаются. Ассенизатора то как не было окромя меня, так и нет. Пробовалась парочка умельцев, но не справились почему-то они под вонючим натиском и ритмом с такой работой – сгинули куда-то.
На другой день подхожу я к площади, возле здания сельской администрации. А там прям революция идет, мать честна. Оры, гики, выяснения так сказать напряженных отношений между администрацией и владельцами заполненных под завязку туалетов.
Кричат главе администрации:
– Садись давай дьяволина сам на цисьтерьну парашную и ехай людЯм толчки опорожняй!!! Зачем Петьку отпустил в город, змей ты этакий?!
– Шо ж вы гоношитесь товарищи. Давайте же спокойно все обсудим. – Оправдывался краснорожий, рыжий главадмин Иннокентьевич.
Тут бабка Клавка, затянувшись папироськой, как загорланит в три горла своим надсадным хрипом:
– Это Икотов чертяка старая Петра обидел. Платить не захотел и набрехал на него почем зря. Пущай теперь он на бочку сажается, ездиет и отсасывает всем…, – она зашлась приступом дикого кашля (потому как беломорины дымит как паровоз), – дерьмо из туалетьев! – Продолжила она через несколько секунд.
– Да вы что совсем ополоумели у меня ж правов не имеется не обучен техники управления транспортом. Я на лисапедке то кое как могу. А вы автомашину всучивайте. Да и Петруху я не обижал, просто шутканул малеха, ну для поднятия настроеньеца, – начал виновато оправдываться Икотов.
– Не могёшь на машине гонять значит бочку на хребте своем носи. А если нет, то мы к тебе в хату по нужде все ходить будем, – и гогот охватил всю площадь.
Выхожу я к ним и кричу:
– Здорово живете православные! Че тут устроили за митинг? Орете, – говорю, – в городе слыхать.
Публика обернулась, увидела меня и возликовала:
– Петр приехал нам на спасение Ура товарищи! Вскоре все сортиры поотсосет благодетель!!!
Подбежал ко мне Икотов, лезет обниматься и лизоблюдствует пакость, разъязви его душу:
– Петька, старина я ж тогда обшутил, не серчай родимай! Отчерпай нам пожалуйста нечистоты наши, будь ласка.
– Ладно, – говорю, – шут с тобой, скоморошная твоя душенка. Я зла не помню, дюже отходчив. Возьмусь сызнова за прежнюю работу.
– Вот и славненько, – ответил Икотов, – качай его люди добры!!!
Меня подхватили, начали качать, как героя какого-то и так качая до моей бочки и донесли. – Полезай, – кричат, – Петро в аппарат и действуй.
Я говорю: – обождите действовать, дайте робу напялить черти запалошанные.
– Успеется, ты главное начни касатик. – выхрипела из легких вместе с сизым дымом бабка Клавка, которая тоже делала вид что качала, просто поднимая и опуская руки.
Что ж, начал работать, вернее продолжил, куда ж деваться? Меньше чем за неделю все вычистил. Мне администрация премию за это начислила и получку добавила немного. Так что не зря уходил, можно сказать.
Хорошо, что все так вышло. А если бы тамбурА в электичках побольше были, может все и не так удачно закончилось. Остался бы в городе и ездил тоже утрами злой, что пес.
А Икотов, кстати, холера его затормоши, так деньги за откачку и не отдал.