Зуб

Вот об чем задумался давеча: ну на кой такой черт нам зубы нужны. Нет, то есть сами зубы то нужны обязательно, но по какой причине они имеют такое сложное строение и устройство ума своего не приложу. Каналы там какие-то. Корни. Нервы даже у них собственные и то есть. Потому и болят они зубищи эти от того, что много в них там всего напихано. Вот то ли дело с ногтями, какая красота – ни чего такого в них нет, подстригать только не забывай и пилкой обтачивай, благодать прям.
В такие раздумья меня ударило одно обстоятельство: впервые в своей нелегкой и довольно продолжительной жизни у меня дюже разболелся дальний зуб.
И вот именно поэтому на прошлой недельке я побывал у доктора по зубным делам, у стоматолога значит (прям не зря так назвали: 100 матов в голове склал и еще столько же на языке крутилось). Прихожу так чинно, благородно, с талончиком наперевес. Постучался, как подобает. Вхожу значит и вижу картину следующего характера: сидит милая бабулечка лет может всего то под 82 «с копьем», что-то там калякает своим невнятным подчерком и Михайлова знай себе под нос мурлычет (дескать все для нее на свете, и моря и там океаны и звезды на небе тоже для неё одной). Волосы у неё то ли фиолетово-седые, то ли зелено-грязные или синие-мутные, короче многоцветные какие-то. В общем, как будто только с праздника Холи выскочила.
Очки на ней с линзами, как у бинокля театрального толщеной, так она прищурилась еще и ласково так вопрошает:
– Кого там с такого со с ранья ко мне недобрая приперла? И улыбнулась всеми своими золотисто-желтыми зубьями.
 У меня аж разум перекувыркнуло, думаю «от ослиха седогривая, навставляла себе полные уста рыжего метала за казенные то средства, хорошенькое дельце»
– Здрасти, цветная бабулечка-цветик-семицветик. это я, – говорю, – звать меня Макар Макаронов, и никто меня не припер, я сам пришел и не со сранья, а с завтрака и исключительно по причине неслыханной боли одного из моих зубов.
Она ажно воспрянула от моих слов и несколько воодушевилась:
– Это хорошо, что у человека что-то болит, значит он боль чувствует, а коли он чувствует (пускай даже и боль), значит он живет. А ежели он живет, то это же хорошо! Хо-ро-шо, косматый!
Опять её лицо захлеснула сияющая улыбка, и она хлопнула меня по плечу, прям как старинного друга.
Думаю: «Спасибо старая, диагноз блестящие определила. Спасибо что живой сердешная, (пока что)», а сам отвечаю:
– Мне бы вылечить зубок то, – говорю, – устал чувствовать, хочу забыть на время что живой. Моченьки, – говорю, – уже совершенно нету, иссякло терпение в зобу.
Она мне декларирует:
– Проходь тогда, садись на трон. Сейчас – кричит, – напрочь из тебя всю хворь выщелкну разом. Глазом моргнуть не успеешь.
Я, шелестя бахилками, прошел и уселся в старое советское коричневое кресло. Говорю:
– Пока вы мне вещали тут, я уже столько раз наморгал глазищами, что со счета сбился, а боль все присутствует.
Бабуля надела маску, включила лампу:
– Разевай пасть горемыка! – пробубнила в марлю.
Направила свет сначала мне в шары, потом туда, куда следует.
Разявил я пошире свой достопочтенный рот. А она достала зеркальце на палке и металлический крючок. Опять прищурилась тугозоркая, как будто на солнце пялится. Я думаю «не промахнись мимо орала за ради Христа бабулечка божий ты морщинистый одуванчик. Не попади, так сказать, в другие жизненно важные органы на челе: в сопатку или ланиту, а еще чего доброго и в бельмо». Зажмурился со всей страстью, аж поплохело слегонцушки. Но потом чувствую, что забрынчали инструменты об мои зубы.
Думаю: «хвала и слава умному человеку, который очки выдумал, а так бы еще чего окромя зубов пришлось ремонтировать»
А она знай там мне шебуршит, да так быстро, будто спицами свитер вяжет.
Я рукой ее останавливаю и говорю:
– Ну не так же шибко лечите товарищ лекарь, а то, – говорю, – вы мне щеку с той стороны пронзите вашими орудиями. У меня ж один зуб болит, а не все. Осадите чуток за ради Господа!
А она мне в ответ не довольная:
– Мне нужно полный осмотр произвести Вашей ротной обстановки. У Вас там хаус земного масштаба: грязно во рте, как в будке у Шарика! И воняет один-в-один, не отличить!
– Мне от Вас, – говорю, – это довольно-таки предосадно слыхать. Я зубы вычищаю по два разА в сутки и во всех труднодоступных местах.
– Ты в доступных хотя б чисти! – предъявляет.
 Рассердился я:
– Зуб лечи, а ни то тошно мне уже.
Сморю на бурмашину, на ее колесики, веревочки, метал этот серый и мне еще хуже делается.
– Сейчас, – говорит стомотологиня, – я тебя вылечу дьявол вертлявый, так и знай!
И как тыкнет мне крюком прям в больной мой зуб. Как будто в самую душу мне ведьма тыкнула. Потемнело, конечно, в очах, сознаньеце самую малость притерял. А она мне ватку с нашатырем под нос запихала и по щекам давай хлестать.
Очухался.
– Вы потише мамаша затрещины выписывайте, – говорю, – а то нокаутируйте меня в полный нокаут или челюсть сломите, чего доброго.
– Ну я-то, – говорит, – не знала, что ты такой хлипенький окажешься как тростиночка на ветру.
– Ничего подобного, – обиделся я, – просто вы меня своей приспособой чуть до нутра не продырявили и даже чуть насквозь не пробили.
Ну деваться не куда, открыл по новой ротик. Она опять начала мне там в ём хозяйничать, тыкать куда мне совершенно не интересно. И я ка-а-ак захлопну свою варежку, что дохторишка кое как успела руки убрать.
– Че это ты, – говорит, – собака челюстищами клацаешь, чуть мои нежны пальчики начисто не оттяпал под корешок!
– У вас, – кричу, – пальцатки что костыли железнодорожные, и формой и размером схожесть на лицо. Можно орехи дробить грецкие или еще там что-нибудь подобное!
– Я тогда этими, как ты говоришь пальцатками чичас по кумполу тебе натарабаню, не зарадуешься. Лечиться от другого поскачешь в припрыжку!
– Ладно, – говорю, – пошутил я чуток. Готов лечиться с чистой совестью.
– Раз такое дело, – говорит, –давай тебе укол, обезболивающий вкатаю.
– Куда, – спрашиваю, – ширять то будешь бабулечка-давнишняя красотулечка? В плечо или в место помягше, то есть в сидалишную мышцУ?
– Нет, – говорит, – прям в рот укол закатаю!
От услышанного схерело мне немного сызнова:
– Это что же творится, – ору, – средь бела дня человеку в его собственный рот иглами пихают. Не надо. Чай не пятнадцатый век, не инквизиция. Не согласен с пытками такого характера.
– Ну смотри, дело твое! – отвечает.
– А можно, – говорю, – укольчик забабахать, чтобы сознание отключилось и уснул прекрепко. А потом вы делайте со мной что хотите, хоть всю все челюстя меняйте. А?
– Нет, – отвечает, – невозможно бедолага! Такого пока не изобрели, по крайней мере у нас в ПГТ.
Нацепила она маску, начала сверлить. Стало мне не приятно до боли и больно до неприязни. Затрясло меня. Чувствую осознание покидает моё бренненькое туловьештце. Я на нее обратно завыл:
 – Давай, обветшалая истязательница, тыкай свое обезболивающее, – говорю, – а то моченьки нет. Отсутствует напрочь – говорю.
– Сейчас, – отвечает, – это я в раз тебе оформлю, только иглу побольше разыщу.
Смотрю: достала шприц, пришпандорила иголочку, набрала жидкость. Потом нажала на поршенек и брызнула струйкой в воздух.
– Открывай зевалку свою бык-тупогуб. Буду колоть в десну зубью.
Открыл. Зажмурился. Вколола. И даже, кстати сказать, не так и больновато оказалось.
– Посиди минут 5, – твердит, – сейчас совсем ощушэнья отымутся!
Ну что, посидел:
– Вкатай, – говорю, – бабуль еще один уколчик для полного так сказать спокойствия моего пошатнувшегося рассудка.
– А, да энто я с радостью, мне на вас подлюг такого добра не жалко!
Еще один укольчик справила мне. Посидел немого. Потом в который раз разверзнул я пасть и уже терпел до самого конца. Сплевывал по команде и языком не мешал. С горем пополам излечила мне зубок эта увядающая бурильщица. Хоть было еще за малым больновато и гарью с орта разило.
Выперся я от стоматолога со смешенными чувствами в голове и, забыв снять бахилы, пошаркал на автобусную остановку. Чувствую: пол морды онемело и челюсть, сама отвисать к низу начинает. Ладно! Иду десницей ее придерживаю, чтобы окончательно не оттопыривалась. Думаю: «Хорошенькое средствушко – обезболивающее! Сработало отменно, вот только немного с запозданием, а я-то еще дурья башка два укола заказал».
Вскочил я значит в «десятый» автобус. Публики тьмища сформировалась. Сидячих местов конечно же с самого начала не предвиделось, как будто этот автобус уже с штатными своими людишками из автопарка выезжает. Ну да ладно. Отвалил я за проезд, стою значит за верхнюю перилу двумя ручищами держусь, чтобы не вылететь куда-нибудь на повороте.
Вдруг гражданин, который снизу меня восседал поднимает на меня ряшку и говорит:
– Ты чё это верблюжьин сын меня слюнищами своими орошаешь. Все плечо на польте вымокло под чистую! Прям зябко тепереча!
Я хотел сначала возмутиться на такой скверный тон, а потом потрогал свою физиономию, мать честная: разговаривательное отверстие искривившись открылось, а оттудого слюниши хлешут, как водопад в Ниангаре. И самое страшное то, что я не чувству ю ничего, и при том стою уже давненько. Думаю: «Литра полтора наверно сцедил ужо и впиталось все в польтище, гори оно синем пламенем со всем его некрасивым содержимым»
Хотел было объяснить: «Товарищи, прощения требую. Зуб вычинивал сегодня у стоматолога. От того то рыло и перекосоёжено, не стоит панику разводить – это от укола обезболивающего, только и делов-то».
Вот эти самые слова говорю, но слышу, что из моего рота вылетают непонятные звуки, как будто кот блюет или неандерталец орет, ну или что-то среднее арифметическое между этими страшными звучаниями.
Тут сразу воодушевление некое в автобусе произошло. Начали меня обкладывать по всем канонам русского общественного транспорта:
– А-а-а-а паразит! Нализался уж значит с зари, в дугу! – сказал обмоченный мужик.
С дальней площадки слышится:
– Ну как не стыдно! Еще обеду нету, а уже еле можаху путешествует, в муку прям надрызгался!
– А ну-ка выдворяйте его из автобуса ребята. Не ча забулдыгам в такую рань ездить. Ладно бы хотя б после работы, как все приличные люди, все было понято, а тут совсем в краюху оборзели – орал мужиченко с лихим перегаром.
Я попытался настроиться сказать четко и по короче: «Я от врача. Зуб лечил. А эта клюшка-старушка мне 2 укольчика чикнула обезболивающих». А сам в воздухе шприц, ампулу и укол руками изображаю.
Но вот язык, сука пупырчатая не слушается хозяина своего, телепался как тряпушка во все стороны во рте, цепляется обо все подряд. Слюна, будь она тоже не ладна как с брандспойту брызжет. Поэтому звук, срывающийся с губ, получается уже не такой страшный как в первую реплику, но теперь он какой-то булькающий и, извините за выражение несколько «подпёрдывающий», что еще больше вовлекло всех пассажиров в состояньеце когнитивного диссонанса (что это такое не ведаю, по радио слыхал, но думаю не очень приятное что-то).
Тут одна необъятная госпожа, сидевшая чуть поодаль от меня, со спокойным лицом говорит:
– Это ж обыкновенный наркоман товарищи! У нас таких разложившихся личностей цельный подъезд наберется. Надобно, – кричит, – из «пазика» этого мыгана вышвырнуть взашей.
Опять крики возникли:
– Долой наркошу из транспорта! Ура! Наше дело правое… (ну и тому подобное).
Я уже хотел со всем «пазиком» в кровь хлестаться, но тут такая-то милая с наружности старушечка хриплым прокуренным голосом, будто на лесоповале всю жизнь на трелевочнике вкалывала, как заорет:
– Вы че черти озябли что ли в грань, не видите, что паренек умственно отсталый, заикается, плохо разговаривает, дурачок в общем. Можа его по голове камнем шибануло и у него после этого ум на разум наскочил? А вы накинулись будто грифы на стервь.
Я, конечно, сначала хотел возразить:
«Мол, ты че бабуль совсем? Это у тебя самой ум за разум немножечко забрел». Но тут вдруг, мужик, облитый моими горючими слюнями, вскочил и место мне давай уступать:
– Прощеньяце прошу товарищ. Ошибочка каверзная свершилась. Сажайся, – говорит, – на мою драную сидушку от чистого сердца!
И весь достопочтенный бомонд «пазика», который меня минутой ранее с грязью перемешивал, за ним вдогонку начал извинятся:
– Вот мы не знали, перепутали, не верно поняли. Сажайся, – кричат,
– дорогой дурачок в кресло и ехай с ветерком! Не пролетай так сказать «над гнездом кукушки».
Я, недолго думая, опустился на сидение, чуть вошел в образ, склонив голову на правый бок и часто заморгав. Рот конечно же так и оставил распахнутым для полноты картины. Сижу, полнейшего кретина из себя скорчу. Думаю: «Пущай лучше так, чем за шкирку с автобуса». Так до своей остановки и домчал.
Вот только дома, когда отошел от адского наркоза вскрылся очень мало радостный и прискорбнейший факт: оказывается, что эта карга полицветная мне соседний зуб пробурила, то есть совершенно здоровый, а который больной опять заныл, будь он не ладен. Поматерился немого я, выпил анальгинчику и спать брыкнулся.
Завтра опять за талоном пойду.