День девятый. Изоляция

Isolate (Изоляция) – ситуация, при которой вы
делаете ставку, чтобы остаться один на один
с определенным противником, а остальных
игроков заставить сбросить карты.




Странно, но мы тронулись и поехали совершенно обыденно. Словно это нормально и повседневно, вот так сидеть вместе в машине и ехать куда-то, время от времени поглядывая друг на друга, а, по большей части, глядя на дорогу. Словно это правильно и привычно - вот так спокойно и уверенно ответить на Лизин вопрос: «А мы куда?»

– На дачу.

А потом увидеть её такой же совершенно повседневный кивок головой и неспешное, сквозь, вдруг прорвавшуюся зевотой, усталость и снизошедшее на Лизу умиротворение:

– Наверное нужно заехать в магазин. Что-то же нам нужно есть вечером. Я подремлю пока? Разбудишь?

И она вдруг уснула, словно не спала несколько дней, а теперь расслабилась и позволила себе. А может так и есть? Может и не спала. Может тоже искала выход в комнате, лишенной света. Как знать? Может быть когда-нибудь потом и расскажет. А может не расскажет никогда. А может…может «потом» всё же случится? И я просто заберу её боль. А она растворит мою. Выпьет, как воду.

Я остановился на выезде из города на парковке рядом магазинчиком и не стал будить Лиз. Сейчас, когда сон смыл с её лица все маски, стало видно, как сильно она измучена и вымотана. Её хрупкость, уязвимость переступили через распахнутые сном двери и вышли на свет. Неужели Лобышев не видит этого? Или наоборот видит и прекрасно понимает, что делает. Не даёт ей согреться, обрести силу. А она прячет себя за ледяной броней - единственным доступным ей способом защиты. Пусть спит.

 Я тихо вышел из машины и отоварился. Устраивая покупки в багажник, заметил в углу свернутый плед. И уже сидя в машине прикрыл моей Лизе ноги. Она на миг приоткрыла глаза, улыбнулась и снова ушла в сон. Я тронулся и почесал макушку. Похоже мы и сегодня будем просто спать… рядом. Но, когда я остановился по привычке, прижавшись боком машины к штакетнику забора, и чертыхнулся под нос, она открыла глаза и зевнула:

– Приехали? – повернула голову направо и уставилась в штакетник за стеклом. – Не поняла.

– Я по привычке, Лиз. Сейчас все поправим. – Я собрался сдать назад, но Лиз замотала головой и замахала на меня руками, выпроваживая с сидения. Я замешкался, а она рассмеялась и повернулась на сиденье, потянулась ко мне и взяла меня за шею, привстала и дотянулась до меня, практически касаясь меня губами. И вдруг плюхнулась мне на колени и засмеялась мне прямо в губы:

– Прости… Изящно не получилось. Я сейчас исправлюсь. – Она снова чуть привстала, хитро щурясь, глядя мне в глаза, излучая радость, и маня в свой мир. Лизнула мою верхнюю губу и как только я хотел возмутиться и взять инициативу хотя бы в свои руки, она всё прекратила долгим нежным и одновременно жадным  поцелуем. Я подался вперед, отвечая ей, а она вдруг фыркнула мне в лицо и выбралась из машины.

– Ну…ты… - пробормотал я, глядя, как она смеясь обходит машину и открывает багажник.

– Не сидим, Глебушка, не сидим. Ножки в ручки и бегом.

– Как скажешь, дорогая, - я подхватил её под коленки, взвалил на плечо и понес. - Прости. Изящно тоже не получилось.

Я не стал ставить её на пол пока открывал замок, нащупывал рубильник на щитке и включал свет. Только когда под потолком вспыхнул свет, я поставил ее на ноги, медленно пропуская через кольцо обнимающих её рук, не дав её рукам расстаться со мной. Поочередно перецеловав её ладони, я положил их себе на плечи и взял её лицо в свои, скользя пальцами по волосам, пропуская их, между ними, как струи воды. Она стояла застывшая неподвижно, с закрытыми глазами и с тем особым выражением лица у человека, когда он торопливо загадывает желание. Я смотрел, боясь помешать этому волшебству и вдруг понял Соломона и, бездну времени назад читанные строки, вдруг прорвались в наш мир:

– … встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…*

Она просто открыла глаза и сказала: «Да».