Жизнь как мечта

С самого рождения, смерть держала меня цепко, не давая забыть. Пуповина, обвившись петлей, придушила, оставив в памяти неизгладимый след: печать, не выразимую словом. Зато дела и тут, и там говорили, да что там – кричали криком – о том, что за роковой чертой. Еще до первого вдоха-вскрика, мое существование разделилось на два потока: видимый и невидимый. На видимом я улыбался, ползал, играл на гитаре, целовался с девчонками, поступал в университет, женился, работал, писал стихи. Но невидимый поток рулил всем: туда, туда был устремлен мой глубинный взор, куда бы я ни шел и к чему бы ни стремился. Еще в садике, я всегда замирал, присев, чтобы одеться или переодеться. Я успевал стянуть лишь один из двух чулков, как невидимое хватало мой взгляд и уносило прочь – в бездну, которую принято у людей обозначать словом «смерть», хотя, как я знаю теперь, смертью скорее следует называть ту имитацию жизни, которую мы видим каждый день. Я замирал, уставившись взором туда, и мог бы, наверное, просидеть таким образом час, два, год, и, кто знает, сколько, если бы не нянечка, встяхивающая мое послушное тельце, дабы я очнулся, наконец, и завершил необходимую процедуру. Если бы не она, возможно, я так и сидел бы новосибирским Бодхидхармой, уставившись в вечность. Но нет. Нужно было идти на прогулку, или, наоборот, завтракать. Видимо, устав от этих бессмысленных вмешательств, в один прекрасный детсадовский день, я сделал решительный шаг и улетел. К сожалению, я сейчас ничего не могу сообщить о деталях полета, длившегося три дня, но мне совершенно очевидно, что все последующие 56 лет я потратил, чтобы повторить: эх, раз, да еще раз, да еще много-много-много раз. На видимом уровне я пел эту песню Высоцкого в компании с портвейном, выразительно глядя в девичьи глаза, не зная, до поры, до времени, что все это – мишура, мультипликационный фасад, за которым бугрится переплетенное тело огромной змеи – невидимой бездны, творящей ход вещей.
С годами видимый поток жизни, где происходили стандартные (и не совсем) события повседневности, все сильнее и очевиднее становился подчиненным невидимому. Так на фото в проявителе проступают контуры давно отснятой натуры.
Видимое заметнее, ярче, громче, страшнее невидимого, которое есмь тишина, вмещающая все звуки, и тьма, взрывающаяся красками всех миров. Видимое все время отвлекает и заманивает развлечениями, как сало кота. Мы думаем глазами, дышим воздухом, кушаем ртом – везде, куда ни кинь – сплошное видимое. Оно похоже на ярмарочного зазывалу, развлекающего почтеннейшую публику дешевыми фокусами – причем, публика заранее знает, что эти фокусы – обман, но не возражает, она хочет, чтобы ее обманывали, развлекая. «Почему?» - делаем мы вид, что не знаем, толкая колесо игры, которая только и держится на этом, скрывая основу собственного мирожития: страх. Только обман, точнее, самообман, гарантирует временное отвлечение от дыхания ужаса, что шелестит где-то между лопаток. «Смерть, смерть всему живому!» - жадно шепчет ледяной демон (кого только ни вообразишь в порыве вдохновения), спрятавшись уютно меж мозговых извилин, - «Смерть ждет тебя и адские (тут демон может и похохотать) муки!». Ну и так далее. Каждый предлагает свою версию сюжета.
А потом, стоит посмотреть за окно, а уж, тем более, в новостную ленту, стоит ли удивляться текущему развитию фильма? Поем про жизнь, имея в виду смерть, и получается то, что получается.
Выходит презабавная штука: помещая смерть в неизвестность и даря ей призрачное несуществование, мы превращаем жизнь в кошмар. Как ребенок, который разозлился от того, что его лишили сладкого, мы ломаем любимые игрушки, крушим хрупкие человеческие тела, словно крича воображаемому противнику: «Ах, так!!!??? Собираешься убить, уничтожить меня и все, что мне дорого?!!!?? Тогда я лучше сам все уничтожу!».
Двигателем ненависти является страх – это достаточно просто увидеть, если поразмышлять над видимым и происходящим. Но – удивительное дело! – мышление многих людей оказывается либо полностью сломанным, либо покалеченным настолько, что выдает дополнительную порцию галлюцинаций, поверх уже существующих.
Меня же всегда интересовала скрытая суть – до которой можно добраться лишь «безглазым умом», как писал дорогой Дионисий Ареопагит – и чтобы раскрыть ее, нужно размыслить все мыслимое и даже не совсем. Видимое подобно слоям луковицы, под которыми скрывается ослепительная невещественность сути – сердце мира, сердце меня самого.
Эта суть живее всех живых и движет галактиками, а также вашими руками. Творец видимого – пустота, акт творения – бытие видимым. Бог кричит твоими устами, как младенец, как старик, как камень, вода, стрекоза и пылинка. Видимое дышит легкими бездны, нет других вдохов, кроме пропасти, что проглатывает и изрыгает себя.
Узреть эту пропасть человеческими глазами – вот приключение, достойное жизни. Как вы полагаете, кто придумал сей квест? Какой авантюрист безбашенный и безголовый? Ответ вы знаете: бездна, живая бездна сотворяет тело, ум, глаза, чтобы – сквозь кровь и время – разглядеть безглазым зеркалом собственное бытие.
На пятой дюжине лет круг замкнулся: я обнаруживаю, что ось моей жизни по-прежнему определяет тот взгляд, которым я 56 лет назад глядел в неведомое. Сначала он привел меня в физику атомарно чистых поверхностей в условиях сверхвысокого вакуума. Но, оказалось, даже если откачать почти все молекулы, до сути не добраться все равно.
Параллельно я изучал музыку – самое безумное из всех видов искусств – но через звуки добраться к беззвучному мне удалось лишь в 1989 году, после увлечений роком, джазом, авангардом и академической музыкой. После многих фестивалей, экспериментов и знакомств я выковал целую вереницу гонгов из латуни, а также изготовил множество колокольчиков, барабанов и трубчатых колоколов. Как я теперь отчетливо вижу, меня увлекла та форма медитации, которую в современном искусстве называют «перформанс». Абсолютно все равно, на чем сосредотачиваться: выпиливание лобзиком так же подойдет, как извлечение звуков или сооружение разноцветных инсталляций из дерева, гвоздей, свечей и зеркал. Сосредоточенность успокаивает бурление мысленных нечистот и позволяет проявиться безмолвному зеркалу ума, в котором живет вечность. Конечно, вечность живет повсюду, но, чтобы заметить сей факт, потребовалось изобрести Тихий Театр – пространство перформанса, самородящего творческого акта.
Это чудо родилось в недрах лаборатории импровизационных искусств при студклубе НГУ (да-да, была такая лаборатория, у меня даже сохранилась соответствующая запись в трудовой книжке). Время было волшебное – чем-то похожее на сейчас – 1989 год. Уже год как отгремел первый рок фестиваль Интернедели 1988 года, я успел съездить в Волгоград, Москву, Тарту, Западный Берлин, и тихо руководил студией, выковывая в хорклассе НГУ первые гонги. Помимо чтения лекций по древнекитайской философии и прочих безумств, я вел класс музыкальной композиции, и на одном из его занятий родился Тихий Театр.
И, вот, что я делаю, солнечным безумным днем 13 марта 2022 года? Я пакую инструменты – гонги, чаши, колокольчики, бубен и прочее, чудом сохранившиеся сквозь череду смертей и лет – и еду проводить перформанс. Тихий Театр звучит беспрерывно, нескончаемо, весело и бодро, здорово и вечно, ибо: дверь в неизвестное открывается тишиной, вместившей в себя крик и взрыв.
.
© Кувшинов Александр Викторович, 2022 г.