Как это могло произойти?

                Как это могло произойти?
                (Анализ предвоенных событий по воспоминаниям, беседам и выводам Константина Симонова)
Уходят последние поколения, для которых Великая Отечественная Война была не историческим периодом, который изучают по книгам, мемуарам,  воспоминаниям  родных и друзей, а те которые в этой войне терлись об нее боками,  стояли, погибали, мерзли, калечились в окопах, стояли у станков, пахали землю, убегали от оккупации в эвакуационных эшелонах под бомбами немецких ассов.  Помнящим войну с 4-5 летнего возраста ( год рождения начиная с 1935  и все более ранние)  сегодня 85 лет и более.  Но и таких осталось уже немного — а  это последнее поколение, помнящее  реальную войну  На военные годы попало их детство, отрочество и юность. Автор данной статьи 1930 года рождения. Для нас война началась в 10 лет и не кончается до  сих пор. Даже не  прошедшие фронтовых ужасов, подростки  пережили, эвакуацию, сопровождавшуюся и голодом и холодом и непосильным трудов в тылу,  оккупацию с постоянным страхом за жизнь как собственную, так и близких, ленинградскую блокаду о которой написано много.  С наступлением мира  еще долго заживали рубцы, нанесенные войной —  потеря своих близких -родителей, братьев и сестер, получение образования, усложненное получение  специальности  из-за прерывания учебы, восстановление  разрушенного хозяйства, заглаживание душевных ран. Многие так и не смогли построить жизнь, как могли бы это сделать, если бы не было  войны. Таким образом война для нас осталась главным событием жизни, к которому мы постоянно в своих воспоминаниях возвращаемся и пытаемся понять почему она была таким бесконечно тяжелым бременем   для всей страны в целом, и на  личной судьбе каждого  советского человека.
Прежде, чем начать изложение задуманного материала, хочу сделать некоторое отступление.  Мы вступаем в период, когда  многим  тема сталинских репрессий, становится неинтересной, более того, растет количество  читателей, которые находят доводы, оправдывающие  беззакония 1937-1938 годов. Раздаются даже такие экстремальные суждения, как оправдание  репрессий и утверждения, что они якобы очистили страну от  настоящих врагов народа и это позволило одержать победу над германским фашизмом.  Вполне возможно, что с течением времени  эти взгляды будут  нарастать и охватывать всё большую часть общества.  Однако автор  убежден, что народ не желающий изучать и анализировать свои исторические ошибки обречен на их повторение.  Чтобы совесть людей, помнящих те события, была чиста, я, несмотря на перечисленные веяния, считаю своим гражданским долгом, продолжать  анализ  сталинской репрессивной машины и результатов ее действий, ставивших страну на грань разгрома.. 
    Наиболее тяжелым периодом войны, который и определил и все последующие бедствия это было начало военных действий летом 1941 года. В дальнейшем не будем касаться решений Сталина,  правительства и ГенШтаба СССР после начала вторжения, поскольку обстановка была трагическая  и быстро меняющаяся. Решения нужно было принимать моментально. И критиковать эти действия с позиций сегодняшнего наблюдателя, сидящего в мягком кресле у компьютера просто непорядочно. Этого же правила будем придерживаться и при рассмотрении всех событий в процессе самой войны.
Статья будет посвящена действиям в предвоенный период, когда страна готовилась к предстоящей войне. А то, что капиталистический мир не захочет терпеть страну  построенную на коммунистических принципах, и тем или другим способом постарается ее уничтожить, было ясно всегда, начиная с 1917 года. На эту тему у автора написано много статей, посвященных  неправильным и даже преступным действиям, руководимого Сталиным советского правительства в предвоенные годы.
В данной статье будут приведены мнения  людей, находящиеся в эпицентрах событий, занимающих достаточно высокие посты в предвоенные годы, которые встретили войну и  которым в реальной военной обстановке приходилось  искать,  находить  и осуществлять на деле способы  ведения войны и руководства войсками, что в результате привело к разгрому немецких армий.
Эти материалы выбраны из расследований проводимых известным советским поэтом,  писателем, публицистом и крупным общественным деятелем. Константином Симоновым.  Всем известны его стихи, драматургия и проза, посвященные военным событиям. Его талант сумел вобрать в себя а затем выразить многие беды, обрушившиеся на советский народ в годы военного лихолетья. Знакомясь с его творчеством мы видим в нем  деятеля, любящего свой народ и не боящийся говорить о самых тяжелых моментах жизни.
При этом следует иметь ввиду, что он не имел оснований обижаться на власти. Он многократно встречался со Сталиным, был участником  многих правительственных и партийных совещаний. Даже в те времена ему была открыта дорога во все страны мира, включая капиталистические. Он был почти ежегодным лауреатом Сталинских премий, его книги издавались по всему союзу миллионными тиражами и тут же расхватывались читателями.  Написанные им пьесы ставились на сценах лучших театров. У  него не могло быть никаких личных обид. Поэтому его исследования не построены на каких либо личных настроениях —  а следовательно  их можно считать достаточно объективными.
Следует также отметить, что всю войну К. Симонов проработал военным корреспондентом центральных газет и в этой роли постоянно находился в действующей армии, посещая самые горячие точки, общался с военными людьми разного звания и положения, от солдата до маршала, как в трагические периоды войны, так во времена побед.
            И в то же время, мы видим в его произведениях, что он пропустил через себя все народные трагедии  военных лет. Это «женщины с кринками, и деревни с погостами, и весь в белом, как на смерть одетый старик».  Совершенно очевидно, что проблема наших неудач а начальном периоде войны его очень интересовала до конца  жизни, и он достаточно глубоко изучал причины их вызвавшие, сопоставляя все это с тем, что он видел сам.. 
В одной из папок с подготовительными материалами есть листок с вопросами, касающимися Великой Отечественной Войны, которые Симонов, приступая к работе, сформулировал для себя и для бесед с военачальниками. Они дают некоторое — разумеется, далеко не полное — представление о том круге проблем, которые он поставил перед собой, и и в которых он хотел разобраться
«1. Было или не было происшедшее в начале войны трагедией?
2. Нес ли Сталин за это наибольшую ответственность по сравнению с другими людьми?
3. Было ли репрессирование военных кадров в тридцать седьмом — тридцать восьмом годах одной из главных причин наших неудач в начале войны?
4. Была ли ошибочная оценка Сталиным предвоенной политической обстановки и переоценка им роли пакта одной из главных причин наших неудач в начале войны?
5. Были ли эти причины единственными причинами неудач?
6. Был ли Сталин крупной исторической личностью?
7. Проявились ли в подготовке к войне и в руководстве ею сильные стороны личности Сталина?
8. Проявлялись ли в подготовке к войне и в руководстве ею отрицательные стороны личности Сталина?
9. Какая другая концепция в изображении начала войны может существовать, кроме как периода трагического в истории нашей страны, когда мы были в отчаянном положении, из которого вышли ценой огромных жертв и потерь, благодаря неимоверным и героическим усилиям народа, армии, партии?»
Говоря о состоявшемся в июне 1937 года  процессе, на котором по  обвинению в измене Родине и шпионаже в пользу фашистской Германии была осуждена и расстреляна группа высших командиров Красной Армии: М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич, А.И. Корк и другие, Симонов, подчеркивал, что этот чудовищный процесс был началом событий, носивших потом лавинообразный характер: «Во-первых, погибли не они одни. Вслед за ними и в связи с их гибелью погибли сотни и многие тысячи других людей, составлявших значительную часть цвета нашей армии. И не просто погибли, а  ушли из жизни с клеймом предательства. 
Надо помнить, что творилось в душах людей, оставшихся служить в армии, о силе нанесенного им духовного удара. Каких невероятных трудов стоило армии — в данном случае  говорится только об армии — начать приходить в себя после этих страшных ударов». Но к началу войны это так и не произошло, армия до конца не оправилась, тем более что «и в 1940 и в 1941 году все еще продолжались пароксизмы подозрений и обвинений, были арестованы и погибли командующий ВВС Красной Армии П.В. Рычагов, главный инспектор ВВС Я.М. Смушкевич и командующий противовоздушной обороной страны Г.М. Штерн. Для полноты картины надо добавить, что к началу войны оказались арестованными еще и бывший начальник Генерального штаба и нарком вооружения, впоследствии, к счастью, освобожденные».
       Целиком на совести Сталина и то, что Гитлеру удалось застать нас врасплох. «Он с непостижимым упорством, — пишет Симонов, — не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков. Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагающих неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к ее предотвращению
И далее о мере ответственности Сталина: «Говоря о начале войны, невозможно уклониться от оценки масштабов той огромной личной ответственности, которую нес Сталин за все происшедшее. На одной и той же карте не может существовать различных масштабов. Масштабы ответственности соответствуют масштабам власти. Обширность одного прямо связана с обширностью другого».
Как показывают воспоминания крупных военных начальников, они задолго до начала военных действий  знали о подготовке Германии к нападению на СССР ( статьи автора:  "21-22 июня 1941 года", "Блицкриг"). И они ставили в известность Генштаб, но не могли  проявить должной напористости.
 ИЗ БЕСЕД
  К сожалению, дело обстояло не так просто, и прямое противопоставление своего взгляда на будущую войну взглядам Сталина означало не отставку, а гибель с посмертным клеймом врага народа. Вот что это значило.
      Когда мы говорим о просчетах Гитлера и германского генерального штаба, следует помнить, что один из их главных просчетов был просчет в оценке кадров Красной Армии. В 1937–1938 годах эти кадры действительно понесли страшный урон. Но Гитлер и германский генеральный штаб считали этот УРОН НЕВОСПОЛНИМЫМ, а нашу армию в условиях большой войны небоеспособной.
Нам неизвестно и останется неизвестным, как воевали бы в 1941 году Блюхер или Белов, Дыбенко или Федько. Об этом можно говорить только предположительно. Но зато нам твердо известно другое: не будь 1937 года, не было бы и лета 1941 года, в этом корень вопроса. Не будь 1937 года, мы к лету 1941 года были бы несомненно сильнее во всех отношениях, в том числе и в чисто военном, и прежде всего потому, что в рядах командного состава нашей армии пошли бы на бой с фашизмом тысячи и тысячи преданных коммунизму и опытных в военном деле людей, которых изъял из армии 1937 год. И они, эти люди, составили бы к началу войны больше половины старшего и высшего командного состава армии.
Далее мы рассмотрим мнения по указанным вопроса отдельных  военноначальников, для которых война была главным событием их жизни.

И бесед с Жуковым Г.К. 

  Вспоминая предвоенный период, надо сказать, что, конечно, на нас — военных — лежит ответственность за то, что мы недостаточно настойчиво требовали приведения армии в боевую готовность и скорейшего принятия ряда необходимых на случай войны мер. Очевидно, мы должны были это делать более решительно, чем делали. Тем более что, несмотря на всю непререкаемость авторитета Сталина, где-то в глубине души у тебя гнездился червь сомнения, шевелилось чувство опасности немецкого нападения.

Конечно, надо реально себе представить, что значило тогда идти наперекор Сталину в оценке общеполитической обстановки. У всех на памяти еще были недавно минувшие годы; и заявить вслух, что Сталин не прав, что он ошибается, попросту говоря, могло тогда означать, что, еще не выйдя из здания, ты уже поедешь пить кофе к Берии.

В одной из бесед, я не удержался и спросил, как он оценивает Уборевича и Тухачевского.
«Обоих ставлю высоко, хотя они были разные люди, с разным опытом.

У Тухачевскогол опыт фронтовых операций, а Уборевич командовал в гражданскую войну армией, выше этого тогда не поднимался.
И по общему характеру своего мышления, и по своему военному опыту Тухачевский был более эрудирован в вопросах стратегии. Он много занимался ими, думал над ними и писал о них. У него был глубокий, спокойный, аналитический ум.

Уборевич больше занимался вопросами оперативного искусства и тактикой. Он был большим знатоком и того и другого и непревзойденным воспитателем войск. В этом смысле он, на мой взгляд, был на три головы выше Тухачевского, которому была свойственна некоторая барственность, небрежение к черновой повседневной работе. В этом сказывалось его происхождение и воспитание.

Сталкиваться с Тухачевским мне пришлось чаще всего в 1936 году во время разработки нового боевого устава. Нужно сказать, что Ворошилов, тогдашний нарком, в этой роли был человеком малокомпетентным. Он так до конца и остался дилетантом в военных вопросах и никогда не знал их глубоко и серьезно. Однако занимал высокое положение, был популярен, имел претензии считать себя вполне военным и глубоко знающим военные вопросы человеком. А практически значительная часть работы в наркомате лежала в то время на Тухачевском, действительно являвшемся военным специалистом. У них бывали стычки с Ворошиловым и вообще существовали неприязненные отношения. Ворошилов очень не любил Тухачевского, и, насколько я знаю, когда возник вопрос о подозрениях по отношению к Тухачевскому, а впоследствии и о его аресте, Ворошилов палец о палец не ударил для того, чтобы его спасти.

Беседы с маршалом Советского Союза И. С. Коневым
Барвиха

        Разговор зашел об оценке в печати и в разговорах той отрицательной роли, которую в подготовке к войне сыграли аресты тридцать седьмого — тридцать восьмого годов в армии. Я в ходе разговора разделил этот вопрос на три части, вернее, на три проблемы, связанные друг с другом.
      
       Первая — это избиение значительной части головки армии, то есть таких людей, как Тухачевский, Егоров, Якир, Уборевич, Корк, Блюхер, Дыбенко, Белов и ряд других.
      
      Вторая проблема — это аресты, в большинстве случаев с последующим уничтожением, примерно двух третей высшего начальствующего состава — от маршалов до комбригов и комкоров включительно.

      И, наконец, третья проблема — это проблема воздействия самой атмосферы арестов, страха, вызванного этой атмосферой недоверия, — воздействие всего этого на моральный дух армии, на инициативу, на гражданское мужество, на умение, верней, решимость принять на себя ответственность в критической обстановке и так далее.
   
       В связи с этим я вспомнил разговор с одним генералом, который рассказывал о сорок первом годе — как ему было приказано выходить с дивизией в приграничные лагеря без боевых патронов, без мин к минометам, без снарядов к орудиям. В таком положении он и встретил войну. Выслушав этот рассказ, я спросил  своего собеседник, что если бы не тридцать седьмой — тридцать восьмой годы со всей их атмосферой крайнего запугивания кадров, крайнего завинчивания гаек, крайней подозрительности к любому, не говоря уже о протесте, — к любому рапорту, обращению и так далее, то вы бы, очевидно, не вышли в предвоенной обстановке к границе, в лагерь без патронов и без снарядов. Очевидно, вы это считали бы невозможным для себя, вы бы подавали рапорта, вы бы что-то делали, чтобы не оказаться в таком угрожающем положении. И точно так же, как вы, так поступали бы десятки и сотни других военных, которые этого не делали только потому, что были угнетены, доведены до состояния молчания и неразумного повиновения предыдущей атмосферой тридцать седьмого — тридцать восьмого годов. Я имею в виду неразумное повиновение приказам нелепым и по существу преступным

     Самым крупным военным деятелем из числа всех погибших И.С. Конев считает Уборевича, оценивает его чрезвычайно высоко. Высоко оценивает его опыт в период гражданской войны. Высоко оценивает его как командующего округом, как человека, прекрасно знавшего войска, пристально и умело занимавшегося боевой подготовкой, умевшего смотреть вперед и воспитывать кадры. Плюс ко всему сказанному, по мнению И.С. Конева,  Уборевич был человеком с незаурядным военным дарованием, в его лице наша армия понесла самую тяжелую потерю, ибо этот человек мог и успешно командовать фронтом, и вообще быть на одной из ведущих ролей в армии во время войны.
   
       Во-первых, были бы сильнее, потому что у нас было бы еще несколько сот тысяч передовых, преданных коммунизму людей, которых ни за что ни про что погубили в те годы. Эти люди находились бы на командных постах в стране и в армии, на разных командных постах от самых высоких до самых маленьких. Находились бы не только они, но  они составляли бы больше половины командного состава и в армии, и в промышленности, и в хозяйстве, и в партийных органах. И вот все они без всяких оснований были уничтожены. И мы начали, если говорить о руководящих кадрах во всех сферах, войну с тридцатью или сорока процентами тех кадров, которые могли бы иметь, не будь тридцать седьмого — тридцать восьмого годов. Тут не надо персонифицировать: такой-то воевал бы так-то, такой-то — так-то. Не в этом дело. Дело в том, что воевали бы и все они, и те, которые выбыли. И не только воевали — в армии и партизанских отрядах, но и хозяйствовали, работали в тылу, вообще занимались бы важным делом, вместо того чтобы пилить дрова, рубить лес, если только не были поставлены к стенке.

       И наконец, атмосфера. Представим себе войну сорок первого года с иной атмосферой, с тем, что не было тридцать седьмого — тридцать восьмого годов, не было запуганности, не было недоверия, не было шпиономании. Если бы всего этого не было, очевидно, страна ни в коем случае не оказалась бы такой неготовой к войне, какой она оказалась. Это исключено. Только обстановкой чудовищного террора и его отрыжкой, растянувшейся на ряд лет, можно объяснить нелепое начало войны.

Беседы с маршалом Советского Союза А. М. Василевским
1967 год

         Что сказать о последствиях для армии тридцать седьмого — тридцать восьмого года? Вы говорите, что без тридцать седьмого года не было бы поражений сорок первого, а я скажу больше. Без тридцать седьмого года, возможно, и не было бы вообще войны в сорок первом году. В том, что Гитлер решился начать войну в сорок первом году, большую роль сыграла оценка той степени разгрома военных кадров, который у нас произошел. Да что говорить, когда в тридцать девятом году мне пришлось быть в комиссии во время передачи Ленинградского военного округа от Хозина Мерецкову.. Был ряд дивизий, которыми командовали капитаны, потому что все, кто был выше, были поголовно арестованы.

       В сорок первом году Сталин хорошо знал, что армия не готова к войне, и всеми правдами и неправдами стремился оттянуть войну. Он пытался это делать и до финской войны, которая в еще большей степени открыла ему глаза на нашу неподготовленность к войне. Сначала он пытался договориться с западными державами. К тому времени, когда уже стало ясно, что они всерьез договариваться с нами не желают, стали прощупывать почву немцы. В результате чего и был заключен тот пакт с Гитлером, при помощи которого Гитлер обвел нас вокруг пальца.

        Что касается оперативных планов, то я как человек, по долгу своей службы сидевший в Генеральном штабе на разработке оперативных планов по Северному флоту, Балтийскому флоту, Ленинградскому округу, Северо-Западному округу и Западному особому округу, хорошо знаю, насколько подробно были разработаны все эти планы.

Беда не в отсутствии у нас оперативных планов, а в невозможности их выполнить в той обстановке, которая сложилась. А сложилась она так потому, что Сталин, как я уже сказал, любыми средствами, всеми правдами и неправдами старался оттянуть войну. И хотя мы располагали обширными сведениями о сосредоточении крупных контингентов германских войск в непосредственной близости от наших границ уже начиная с февраля сорок первого года, он отвечал категорическим отказом на все предложения о приведении наших войск где-то, в каких-то пограничных районах в боевую готовность. На все у него был один и тот же ответ: «Не занимайтесь провокациями» или «Не поддавайтесь на провокацию». Он считал, что немцы могут воспользоваться любыми сведениями о приведении наших войск в боевую готовность для того, чтобы начать войну. А в то, что они могут начать войну без всяких поводов с нашей стороны, при наличии пакта, до самого конца не верил.

Тимошенко бесконечное количество раз докладывал Сталину сведения о сосредоточении немецких войск и о необходимости принять меры к усилению боевой готовности, но неизменно получал в ответ категорическое запрещение. Больше того, пользуясь своим правом наркома, он старался сделать все, что мог, в обход этих запрещений, в том числе проводил местные учебные мобилизации и некоторые другие меры.

Но при всем том, что я сказал, о Сталине как о военном руководителе в годы войны необходимо написать правду. Он не был военным человеком, но он обладал гениальным умом. Он умел глубоко проникать в сущность дела и подсказывать военное решение.

В этом контексте, в той фразе, о которой я говорю, получается как бы выведение из-под огня Сталина. А это неправильно. Сначала под руководством Сталина действовал Ежов, потом Ежов был сам уничтожен. Потом под руководством Сталина действовал Берия. И, конечно, главная ответственность за тридцать седьмой — тридцать восьмой год, как это ни горько признавать, лежит на Сталине. В конце концов, и Ежов, и Берия были перчатками на его руке. Хотя, конечно, не следует и недооценивать и того страшного вклада, который оба эти мерзавца внесли в уничтожение кадров по собственной инициативе и в меру своего тщания и своей подлости..

Совершил переход к нам через юго-западную границу перебежчик Альфред Лискоф, сообщивший час нападения немцев.

В последнем предвоенном разведдонесении, посланном в Москву из Прибалтийского особого военного округа 21 июня в 21 час 40 минут, в частности, сообщалось, что по данным, заслуживающим доверия, продолжается сосредоточение немецких войск в Восточной Пруссии. Вслед за этим в донесении подробно излагалась дислокация немцев на Шауляйском и Каунасско-Вильнюсском направлениях. Были указаны номера немецких корпусов и дивизий и количество танков. Далее сообщалось, что на аэродромах Тильзита, Кенигсберга, Пилау, Инстербурга отмечено до семисот самолетов. Словом, была показана обстановка непосредственного сосредоточения перед выступлением.

Но, может быть, все это было сообщено в самый последний день, когда уже поздно было что-нибудь предпринять? Нет. Об этом свидетельствуют выводы донесений.
Из выводов этих донесений с полной очевидностью явствует: ему предшествовали другие, и оно само являлось лишь очередным напоминанием о том, что уже неоднократно сообщалось.

Я привожу всего один документ, попавший мне на глаза в архиве. Существует много других документов такого же рода.
Маршал К. С. Москаленко, командовавший перед войной 1-й моторизованной артиллерийской противотанковой бригадой, одним из немногих соединений такого типа, которые мы успели создать к началу войны недавно в беседе с писателями рассказывал: «20 июня 1941 года меня вызвал к себе командующий 5-й армией Потапов и в упор задал вопрос о возможном, с моей точки зрения, начале войны с немцами. Беседа велась с глазу на глаз в четырех стенах. Мы понимали, что, если откровенный разговор на этот счет станет известным, нам несдобровать. Доложив о данных разведки, я ответил Потапову, что думаю, что война вспыхнет не сегодня, так завтра. Это чувствуется по обстановке в пограничных районах. Он полностью со мной согласился и сказал: «Не знаю, что думают в Москве и Берлине, но разделяю твои опасения, что немцы не сегодня-завтра нападут на нас». После этого он познакомил меня с приказанием командующего округом Кирпоноса о немедленном укрытии всей боевой техники.

        В этой статье приведены по возможности самые разнообразные факты в высказываниях самых информированных участников тех событий. Читателю дана возможность  с ними ознакомиться и сделать собственные выводы. 
   
       Еще раз напоминаю, что не подвергаю никакой критике действия Сталина и других военных  руководителей в период военных действий, хотя там конечно же был много  ошибок. Но, конечно же Сталину нужна  была победа, и, когда война стала фактом, он все делал для ее достижения, поскольку вопрос шел о существовании государства, о порабощении  народа, о уничтожении идеи, которой он посвятил свою жизнь и в решении вопроса — кому предстоит принимать крысиный яд ему или Гитлеру.