Горы и Плоски Одинокое небо

Это место по другую сторону Кресненского дефиле, уже не юго-запад, но сразу за нашим областным центром Благоевградом. Немногим более ста километров от Плоски. Горный массив Рила, отделенный от нашего Пирина глубоким и длинным, как сабельный шрам, ущельем, над ним даже город есть с подходящим названием — Разлог.  Вершины Рилы повыше, чем у нас, места выглядят дикими, но асфальт ведет далеко и высоко, есть и город,  и селения над речкой, а в конце дороги — большой, можно сказать, самый главный болгарский монастырь. От него надо подняться, сначала по дороге, а потом — прыгая по камням, к маленькой церкви, где сейчас захоронен человек, по следам которого и появилась эта дорога. Как и вся нынешняя болгарская неуступчивость, непреклонность, углубленность…

Иван Рильский не сразу выбрал горный массив, по которому и получил свое имя, известное во всех православных странах. Родившийся примерно в середине IX века возле Средеца, нынешней Софии, он сначала выбирал для отшельнической монашеской жизни менее труднодоступные места, но досаждали миряне, в основном — разбойники. Тогда и перебрался вниз по Струме и поднялся вверх по Риле к вершине, которую теперь именуют Вертеп. Его легенда повторяет другие отшельнические: питался всякой лесной мелочью, акридами, ростками. Но есть и различие: как-то угостил заблудившихся охотников выращенными бобами. 

Мне представляется, что укрощение плоти, скудное питание, регулярные посты, да и любые бытовые, сексуальные, социальные ограничения, присутствующие в религиях и, по идее, не связанные напрямую с высокими духовными ценностями, преследуют простую цель. Вне зависимости от уровня абстрактного мышления или эгоцентризма связать каждый день человека, его неотъемлемые нужды с теми ценностями, которые «в пакете» предлагает религия, с чем-то большим, чем человеческая жизнь. В этом есть и другая правда: если я молюсь богу (богам) и этим исчерпываю свой «долг старшим», дальше не отказывая себе в побуждениях, то есть не плачу дань выбранному пути, то не путь ли это к примитивному лицемерию? Впрочем, оно может присутствовать и у самых ревностных адептов, еще и приправленное ханжеством. Но все-таки вера, оплаченная ежесекундной сверкой с ее принципами,  неутихающим обращением к высшим, нематериальным сферам и ограничивающая концентрацию на сфере материальной — эта вера вызывает больше внимания, по крайней мере...

Паломникам и туристам показывают щель в горе рядом с церковкой, именно там вроде бы Иван и прожил двенадцать лет. Пещерой это место не назовешь, именно что щель с маленькой дырой наверху, куда попадает солнечный свет. А потом решил он, что слишком удобно устроился — и перебрался чуть повыше, на голую скалу, где прожил следующие семь лет уже пожилым человеком, у которого должны были накопиться к седьмому десятку хвори и недомогания.

Ну вот… А зачем он так расходовал свои трудные годы? Он жил по правде, которой поверил, которая стала его правдой — несмотря на неправедную жизнь вокруг. Ну не хотел он смотреть на этих разбойников!

К концу IX века Болгария была уже христианской страной, воспринявшей веру от византийских соседей. Но кто в то время придерживался учения, соблюдал верность принятым ценностям, заповедям и запретам? Императоры и цари обманывали и убивали, патриархи и папы плели интриги… Разве что отшельники да нищие монахи в то действительно мрачное средневековье несли какой-то свет. Просвещение и просветление — вот чем занимался Иван Рильский, да еще и лечил всех, кто смог подняться к нему на вершину.

Так… Ну и как же он просвещал, не используя социальных сетей и публичных проповедей? Личным примером бескорыстия и безразличия к собственной телесности, личной беседой, глубиной проникновения в душу тех, кто добрался к нему на Вертеп, и тех, кому хватало грамоты вступить с ним в переписку. Согласно житию, с болгарским царем Петром, например. Мы не знаем тех слов, которые он говорил, но можем догадываться.

Между его пещерой и его скалой теперь есть площадка, на которой рядом с источником воды (понятно, святой) стоят два стенда с наклеенным текстом его Завета. В первый свой приезд в Болгарию, в первое посещение Рильского монастыря я, не зная болгарского языка совсем и плохо помня старославянский по изучению древнерусской литературы на первом курсе журфака, все-таки умудрился прочитать этот текст с начала и до конца. То, что понял, показалось цельным, точным и доказательным — отречение от грязного мира, обличение его, вера в возможность мира светлого, в распрямление души.

В общем-то, ничего нового. Суровей, чем святой Франциск, распространенней, чем раннехристианские столпники. И главное — от первого лица, на интуитивно понятном языке. Такая тоска по идеалу, обращение к необъятному над Вертепом небу, призыв к совести, к еще дохристианской, иудейской заповеди: относись к другим так, как бы ты хотел, чтобы относились к тебе…

В русском переводе можно найти этот текст, погуглив.

И вот, готовясь написать об Иване, узнаю, что подлинность его Завета — под сомнением. Заглянул в русскую энциклопедию «Всемирная история» и прочитал, сколько болгарских и иностранных историков-исследователей считают документ действительно написанным Иваном Рильским, а сколько — поздней подделкой. Считается, что «Завет Иоанна Рильского» (в русском прочтении) появился позже 1845 года, поскольку именно в этом году один из российских церковных деятелей встречался с иеромонахом Неофитом, главой Рильского монастыря, тот долго и подробно рассказывал о церковной жизни болгар в Оттоманской империи, но про «Завет» святого, считающегося основателем монастыря, ничего не сказал. Да и в лингвистических исследованиях приводятся выражения и написания в тексте Завета, характерные именно для девятнадцатого века, а не для десятого.

Думаю, тут речь может идти о другой подлинности: соответствует ли «Завет» тому образу, поучению, который связывается в болгарском народе с именем Рильского в истории, когда его именем и болгарское царство строилось, и болгарская независимость отвоевывалась, недаром «Завет» пошел в широкое обращение тогда, когда «будители» начали открывать народу глаза на национальную идентичность.

Мне кажется, вообще стоит отдельно говорить об Иване и о монастыре, который  хранит о нем память. Они разные даже стилистически: монастырь должен подстраиваться под длинную историю общества и государства, строгость сменяется помпезностью, аскетичность — «многостраничными» фресками. Иван соответствовал усвоенному им, обдуманному, в том-то и была его святость. И кроме прочего, даже географически Иван Рильский связан не только с монастырем, но и со всей болгарской жизнью.

Он умер на своем Вертепе, но небо над горой, которое хорошо знал он один, осталось на всех. По преданию, он назначил настоятелем монастыря, укрепившегося под горой, своего племянника. И монастырь, и другие обители болгарской церкви старались сохранить память о подвижнике, о нем написал по-гречески византийский историк Георгий Скалица, потом по-славянски «Рильскую повесть» рассказал Владимир Грамматик, он же создал гимны в честь святого. Появилось, пусть сперва и анонимное, народное, склеенное из кусочков разных текстов, «Житие Ивана Рильского».

Его почитание приобрело такое значение, что цениться стали и кусочки его мощей (при наличии целых, хранившихся сначала в ротонде возле Средеца), даже в немецком монастыре показывали его десницу. Когда венгерский король Бела III в 1183 году захватил Средец и другие болгарские земли, находившиеся во владении Византии, то среди главной добычи он вывез  мощи святого и какое-то время они хранились в Эстергоме (в анонимном «Житии» этого факта нет, значит, оно было написано еще раньше). А на Руси была легенда, что болгарские монахи из Рилы, спасаясь от разорения кочевниками, бежали на берег реки Сейм, которая из-за этого стала называться Рыло, а город, возникший вокруг их обители, получил название Рыльск.

Потом Болгария целиком оказалась под турками. И только после заступничества вдовы султана сербки Мары Бранкович власти разрешили перевезти мощи из бывшей столицы Болгарского царства Велико-Тырново в Рильский монастырь. В 1469 году на неблизком и горном, в основном, пути из Велико-Тырново в Рилу собирались толпы болгар со всей страны, надеявшихся на чудо. Они верили, что мощи святого исцеляют, и люди передавали друг-другу истории случившихся в дороге исцелений. Так Иван Рильский закрепился в памяти всего народа.

Не думаю, что чудеса совпадали с «праздником святого Йоргена», не в интересах турецкой администрации было их поддерживать, а священники могли и опасаться ее разозлить. Скорее всего, кроме народной фантазии по кальке любой религии, были и действительные случаи исцеления — от психосоматических расстройств, при религиозном экстазе…

Вообще можно сказать, что массовые чудеса происходят от ожидания чуда. Перефразируя неплохого и умного футболиста, наши ожидания — это выход из наших проблем. Наши мечты, наши установки рисуют нам ту картину, которую мы хотим видеть, но поскольку сознание способно менять мир, то картина и в действительности в какой-то своей краске меняется.

На подвиге одинокого упертого, справедливого и совестливого человека наросли ожидания, мечты и нужды людей попроще, появился ритуал, возник институт почитания — житие, канон, Завет, монастырь. Уже со свойственными религиозным организациям целями и способами воздействия — архитектурой, памятниками на кладбище, иконами и росписями. Теперь там еще и неплохой музей — с древними артефактами, с оружием гайдамаков, которые сначала охраняли монастыри, а потом стали основой формирования повстанческих отрядов во время освобождения от турок.

Я человек нерелигиозный и со своим уставом в Рильский монастырь не полезу. Понимаю, что для верующих намоленное место — не пустой звук, они себя как бы соединяют со всеми поколениями, бывшими до них, с той большой силой, которую их единоверцы принимали ведущей. А мне ближе сам образ старика на открытой скале, который молится небу за своих неразумных сограждан, хочет исправить плохой мир тем, что не участвует в его мерзостях. И потом, после молитвы, принимает больных и пытается их вылечить.

Лет сорок назад я написал стихотворение, которое сначала не включили в мой первый сборник, сказав: уж слишком много бога! А потом, через пять лет, уже в перестройку, на листе рукописи следующей книги на том же стихе тот же редактор карандашиком написал: ну нельзя же так о Боге! Но другой редактор его выпустил…
 
                Бог Совесть

Понаставили, дьяволы, храмов!
Ты под небом, под небом молись.
Куполов равнодушна охрана,
но внимательна ясная высь.

Человеческий бог задушевный
знает, что мы сказать не смогли.
Я надеюсь на несовершенство
изречённых законов земли.

Обречённый на высшую степень,
обречённый на голую степь,
он дождётся ответа из склепа,
когда прахом рассыплется склеп.

На свободу из черепа хлынет
ясный мир, схоронённый внутри,
купола разорвутся, как дыни,
и прикажет земля: «Не умри!»