Детсад

.
Старшая сестра мне рассказывает про те времена жизни на прииске, которые я ещё не мог знать или хотя бы запомнить в силу малого возраста. К моему вящему удивлению, от сестры я узнал, что в Тыелге было два детских сада. Один принадлежал прииску, а другой Лесхиму, который занимался добычей сосновой смолы, которая использовалась на производство лекарств, скипидара, канифоли, олифы.
Так вот, этот Лесхим имел в Тыелге свой конный двор, свою контору, детский сад. Если приисковский детсад находился в северной оконечности Тыелги, то детсад Лесхима построили в южной части посёлка, то есть, на Картовнике.
Вот туда и водили меня, совсем ещё маленького, совершенно не помнящего этого сада. Фая говорит, что к кормлению детей относились очень строго: никто из обслуживающего персонала не имел права красть продукты. Одну сотрудницу за подобный проступок даже посадили в тюрьму. Фая рассказывает, что с детьми обходились очень бережно. Не знаю, в связи с чем, но Лесхим в начале пятидесятых годов стал сворачивать своё производство. Хотя сбор живицы продолжался чуть ли не до конца шестидесятых годов.
Конный двор Лесхима находился наискосок от кладбища, где потом Никитины (Багины) построят свой дом.
Бревенчатый конный двор долго стоял заброшенный и разваливался сам по себе, пока его не разобрали на дрова.
А меня стали водить в детсад, принадлежащий золотодобывающему прииску. Этот сад находился рядом с больницей, а точнее в том же длинном деревянном здании, только с южной стороны. Территория детского сада была огорожена забором и была намного больше той, что принадлежала больнице. К территории детсада отвели довольно большую поляну и пологую часть пригорка, где мы имели возможность играть в песочницах, качаться на качелях, кататься на трехколесных велосипедах летом или на санках зимой.
В палатах вместо привычных кроватей стояли топчаны – раздвижные козла с натянутым между ними брезентом. Взбираться на них было неудобно, надо было подставлять стульчик.
Когда устраивали Новогоднюю ёлку, то топчаны складывали и убирали в кладовку, а спальное помещение становилось праздничным залом.
Моя мать в ту пору работала на золотодобыче. Нас будила и провожала за калитку моя бабушка. Мама шла к конному двору, что находился на въезде в Тыелгу, а я шёл вдоль посёлка в северную его оконечность, где располагались детсад и больница. Ещё в тридцатые годы старатели от добытого золота выделили средства на постройку деревянного здания под больницу и детсад. В первые дни меня отводила бабушка, пока я осваивался. А потом ходил один, чтобы не создавать бабушке лишних хлопот. Если я шёл в сад зимой, то приходилось идти через сугробы, потому что улицу расчищали бульдозером, а он выходил на расчистку не так рано, чтобы не будить жителей посёлка. Летом было удобней. Во-первых, светло, во-вторых, нет на тебе тяжёлой одежды. Но чёрные индюки в середине Тыелги, которых рано выпускали за двор, распушивали чёрные вееры хвостов и грозно посматривали на меня, потряхивая своими красными брылями ниже клюва. Говорили, что индюки могут нападать на малышей. Но с ними у меня проблем не было. Зато гуси стали досаждать частенько. Один гусак здорово ущипнул меня за ляжку. Я в ту пору ходил в коротких штанишках с одной петелькой через левое плечо. Пришлось схватить палку и осадить его. И так продолжалось, пока я не проучил этого злого гусака камнями. Наберу заранее кучу камней и сразу сам нападаю на уличного врага. Он стал с криком отбегать от меня под гогот его многочисленного семейства. Но враги появились и в детсаде. У нас под Новый год заранее раздали маскарадные костюмы: девочкам выдали белые марлевые костюмы снежинок, а нам, мальчишкам, костюмы зайцев. Я примерил свой костюм и положил в свой шкафчик. А когда надо было наряжаться на другой день на праздник, то оказалось, что он маловат. Кто-то подменил мой костюм. Мне подсказали, что сделал это Валера Плюснин, толстоватый мальчишка. Я пошёл разбираться с ним, но за него заступилась воспитательница. Пришлось надевать, что есть, но белая шапочка с длинными ушами вообще еле налезла мне на голову. Было обидно, что я стал выглядеть как-то кособоко… Так и на общей фотографии я получился неудачно.
Другим моим соперником стал Витя Попов, с которым мы все время не могли поделить трехколёсный велосипед. Когда после сна нас выпускали на территорию, то мы прежде заходили в кладовку, устроенную сбоку от общего входа, и брали себе кто велосипед, кто лопатку или скакалку, кто мяч резиновый, раскрашенный в красный и синий цвета. Если я провозился с заправкой своей постели, то Витя Попов оказывался с лучшим велосипедом, а мне доставался какой-то скрипучий и плохо съезжающий с горки. Тогда я стал вскакивать раньше всех, прибирал постель, одевался и мчался в кладовку. Надо сказать, что спал я крайне редко. В основном лежал, изображая спящего, чтобы воспитательница не ругалась. Она обыкновенно подходила к нам, заставляла лечь на правый бок и подложить ладошки под правую щеку. Когда она уходила из спальни, я тут же начинал вертеться и с кем-нибудь шептаться. А чаще я начинал кидаться подушкой. Просто так лежать было мучением для меня. Иногда меня наказывали и ставили в угол. Кто-нибудь из гиперактивных мальчишек тоже вскакивал и начинал плясать или швыряться подушками. Когда нам топчаны заменили на кровати с пружинными сетками, то мы стали скакать на кроватях. Был у нас Вова Цыганков. Так тот смешно кривил рожу, высовывал язык, закатывал глаза, весело прыгал на своей кровати и приговаривал: цыг-цыган, цыг-цыган…

     Были у нас в ту пору жестяные заводные машины самосвалы с железными колёсами. Ключиком мы заводили её, чтобы пружина скручивалась до отказа, ставили на деревянный крашеный пол и отпускали. Машина не сразу ехала, а гладкие колеса поначалу прокручивались на гладком полу. Мне не нравилось это, потому что много энергии пропадало зря. Тогда я решил у выбранной мной машины сделать на колёса «цепи», чтобы она не буксовала впустую. «Цепи» эти я придумал делать из тонкой медной проволоки. Наблюдая за большими машинами, я запомнил, как выполнены цепи на их колёсах. И вот моя машина стала гонять дальше всех… Это был успех. Мои способности оценили другие мальчишки. Но и вражда стала возникать периодически. С Витей Поповым мы научились делить хороший велосипед, катаясь попеременно. И стали дружить. А другие наши старшегруппники, косо смотрели на нас. Мы были захватчиками в их глазах. Однажды возникла ссора и даже драка. Их было пятеро, а мы с Витей вдвоём отбивались от остальных. Тогда пришлось вооружиться кубиками. А кидался камнями на улице я очень метко. Поэтому нашим противникам пришлось успокоиться, получив синяки и шишки. Меня наказали, поставив в угол. Я пытался доказать воспитателям, что виноваты они, а не мы. Из-за частых наказаний я сделался бунтарём. Когда меня закрыли в одной комнате на всё время игр на улице, я порвал марлю на окне, вылез через окно и ушёл домой. Целый месяц не ходил в садик. Но дома кормление было не такое, как в детсадике. Поэтому бабушка, после долгих уговоров всё-таки привела меня в группу. А воспитателям, как я узнал потом, тоже влетело, что они без особого разбора наказывают только меня. Поэтому они стали сговорчивее и мягче. Особенно хорошо ко мне относились наши поварихи. Поскольку я в детсад приходил раньше остальных детей, то меня забирали к себе поварихи. Они тут же просили меня спеть или рассказать что-нибудь. А событий в моей жизни всегда было много, я охотно делился своими историями. И песни исполнял. Пел я песню про винтовку: «ты со мной шагала с юга до Урала…». Исполнял «Катюшу» и ещё одну песню про солдат «От войны, от злого зноя гимнастёрки на плечах повыгорали, а дорогою степною, шли с войны домой советские солдаты». Женщинам нравилось, как я забавно выговаривал какие-то фразы, как я бойко выступал и смело отвечал на их вопросы. Они, разумеется, угощали меня компотом или какао, подавая ещё и блюдце со свежим хрустящим хворостом… Таким образом, через меня вся группа узнавала, что у нас сегодня в меню. Особенно тепло относилась ко мне Галина Васильевна Концыберова, которая жила в бараке, стоявшем ниже сельпо, наискосок от клуба. Она рано оказывалась в детсаду и с одной молоденькой поварихой они успевали приготовить нам завтрак и начать варить суп и второе блюдо к обеду.
       Из воспитателей мне нравились Анна Григорьевна Прус, Берсенева (имя отчество забыл) и Анна Петровна Дровосекова (Жигалова). Младшая сестра Анны Григорьевны Прус Лиза была подругой моей старшей сестры Фаи. Они учились в одном классе. Жили четыре сестры Прус с родителями на Нагорной улице, пролегавшей над детским садом. Это была обрусевшая немецкая семья, каких было немало в ту пору в наших краях. Несколько немецких семей жило в соседних Индаштах, работая в леспромхозе, который возглавлял некто Бикель. В его честь Индашты люди меж собой называли Бекельградом… В одной из поездок на Урал, когда мне было лет за шестьдесят, мы отправились с Фаей из Миасса в Тыелгу на рейсовом автобусе. И к великому моему удивлению, встретились в этом автобусе с Анной Григорьевной Прус. Говорили всю дорогу до самой Тыелги. Мне казалось, что моих воспитателей из детского сада я больше уже никогда не увижу – так давно они проявляли заботу о нас, крошечных, худых и шаловливых детях.

     Зимой бабушка нашему коту покупала мелкую мороженую рыбёшку. В ту пору работали разные кооперативы, в которых проводились заготовки грибов и ягод, семян из сосновых шишек. Наверное, к ним относились и рыбацкие артели, где заготавливалась речная рыба с помощью неводов. Крупную рыбу люди покупали, чтобы жарить или готовить уху. А мелочь, состоявшая из чебаков, окуней, ершей обычно брали на корм кошкам или свиньям. Чистить такую рыбу было почти невозможно, чтобы из неё приготовить уху. Поэтому бабушка этой рыбёшкой кормила кота. Наш Васька съедал её с урчанием, чтобы никто не мог даже подойти к нему, пока он ест. Тогда-то я и понял, что Васька больше всего обожал рыбу. Он её съедал мёрзлую, некогда ему было ждать, пока она оттает… Я видел, как мальчишки постарше ходили на разрезы и ловили рыбу на удочку. Весной я тоже решил обзавестись такой снастью. Я решил, что сам должен кормить нашего Ваську, потому что мерзлую рыбёшку продавали только зимой. Зимой я бы не стал ходить на ловлю со льда: меня бы никто не отпустил, а летом тепло, хорошо. Сиди себе на берегу: надежно, что не провалишься, и не холодно. Лови себе, да лови Ваське летнее угощение! В ту зиму мне исполнилось семь лет. Я ещё продолжал ходить в сад, но воспитатели нас уже готовили к учёбе в школе. В школу принимали с семи лет, а в предыдущем сентябре мне было шесть с половиной лет. Мама решила, что я должен получше подготовиться к школе. Поэтому я попал в первый класс только в семь с половиной лет. В начале лета я стал делать себе снасть. Срезал длинную тонкое удилище из гибкой ивы, высушил её на заборе. Дедушка привязал её к длинной жерди заборного звена, чтобы удилище не изогнулось при высыхании. Леску достать в ту пору было не так просто: за ней надо было ехать в город. Поэтому решили использовать белую нить, самую толстую под номером десять на деревянной катушке. Такая катушка использовалась на швейных машинках. Крючка тоже не было. Тогда дедушка взял швейную иголку, и с помощью двух плоскогубцев загнул иголку, накалив её на огне керосиновой лампы. На поплавок пригодилась кора сосны. Я сам перочинным ножиком вырезал поплавок в виде веретена, закрепил его медной проволокой на нитке, заменявшей леску. Грузило дед нашел в своём ящике для инструментов. Он использовал металлическую гайку небольшого диаметра. Дедушка у нас вернулся с войны хромым на правую ногу. Поэтому мы шли к первому разрезу медленно. А мне очень хотелось быстрее закинуть снасть в воду и увидеть первую поклёвку. Я еле сдерживал себя, чтобы не рвануть к воде бегом.: так меня распирало любопытство, какая у нас получилась удочка, можно ли на неё что-нибудь ловить и не распугаю ли я рыбу такой несолидной самоделкой? Детство у деда прошло в степном городке Коркино, что недалеко от Челябинска. А там в годы его детства рыбачить было негде. Поэтому дед мой не разбирался ни в снастях, ни в самой ловле рыбы. Так что на его консультацию я не очень-то и рассчитывал. Но на разрезе вполне мог оказаться какой-нибудь парнишка с удочкой. Взрослые в те годы не имели времени на рыбалку: день-деньской трудились то на производстве, то на своём подворье, на покосе или в огороде. Поэтому рыбалка была развлечением для мальчишек. А ещё хорошим отдыхом для пожилых людей. Но таких заядлых рыбаков из людей старшего возраста было мало. К тому же они были необщительными. Вся надежда была на опытного мальчугана. Мне повезло. На берегу оказался Миша Санеев. Он ловко таскал чебаков на хлеб, и в его небольшом ведёрке, сделанном из консервной банки из-под американской тушёнки, которую завозили к нам во время войны. А мы с дедом и посуду никакую не взяли. Хотя и уверенности не было, что мы хоть что-то поймаем…

     Наш садик курировала фельдшер тётя Аля Алпатова, тоже очень благородная женщина. Когда-то она принимала роды моей матери, будучи совсем юным врачом. Она только заступила на работу, а была середина зимы, мороз до минус сорока, окна в больнице были не все застеклены. Сбежались сердобольные женщины, заткнули окна подушками, завесили одеялами, истопили печь, принесли горячую еду… Вот как относились люди друг к другу в трудные времена. Еду приносили все несколько дней, поскольку одна фельдшер не могла бы справиться со всем вверенным ей хозяйством. Теперь, когда прошло шесть-семь лет, она освоилась, стала опытным врачом, она хорошо ставила уколы, делала нам прививки. Она была рыжеволосая, с веснушками на лице, движения её рук были плавными, околдовывающими и почти сразу снимающими боли. Разговаривала она с нами дружелюбно, шутила. Ей нравилось, что я первым подходил и предлагал сделать укол. Тогда и другие дети брали с меня пример.
Так я родился в одной половине здания, а раннее детство провёл в другой его половине.
Однажды летом к нам с проверкой приехала женщина из Новоандреевского сельсовета. Мы играли на своей территории. Клавдия Ильинична Полянская была необыкновенная женщина: она никогда не носила ни платья, ни юбки с кофтой. Ей нравились брюки-галифе и солдатская гимнастёрка, подпоясанная солдатским ремнём. Для полного антуража ей не доставало только висящей сбоку деревянной кобуры с маузером. Вероятно, она осталась поклонницей революционной романтики. В своё время и Марина Цветаева любила модную форму революционерки, а свои стихи носила в офицерской полевой сумке… Клавдия Ильинична была женщиной  одинокой. Может, поэтому она с особым интересом и теплотой относилась к детям. Пройдя к нашей песочнице, она первым делом поздоровалась с нами, потом склонилась ко мне и мягкой тёплой рукой коснулась моей щеки. Я запомнил её прикосновение. В нём было что-то неизбывно материнское, доброе. Слегка грассируя, она спросила, как меня зовут? Интересно ли нам в садике, хорошо ли нас кормят?.. Я за всех ответил бойко и чётко. У нас действительно всё было хорошо. Ответ ей понравился.

     Когда в конце зимы у нашей козы рождались козлята, то бабушка забирала их в дом, потому что сарайчик для коз был не очень тёплым, особенно в морозные дни. Обычно наша Зойка приносила двух козлят. Поначалу они были слабыми, стояли, пошатываясь, или попросту ложились на подстилку, которую бабушка укладывала в уголке кухни. Там же она строила загородку из табуреток, листов фанеры и досок, чтобы козлята не выбегали из отведённого им угла. На третий день они уже активно бросались к козьим соскам, когда бабушка заводила Зойку, чтобы та покормила деток своим молоком. Где-нибудь на пятый или шестой день козлята начинали так резвиться, что запросто выпрыгивали за пределы построенной загородки. Вернувшись из детсада, я тут же начинал с ними играть. Мы шалили втроём, а бабушка нас прогоняла, если я вместе с козлятами оказывался в спальне. Бабушка заводила козу до того, как мама и дедушка уходили на работу. А я в это время ещё валялся на своей постели, которую мне стелили на полу. Козлята, прорвавшись ко мне, запросто могли написать в мою постель, и мне попадало, как будто это сделал я…
И в самом деле, как только тот или другой козлёнок оказывался на чём-нибудь мягком, тут же возьмёт и «напрудит», как говорила бабушка. Конечно, она знала, что мою репутацию подмачивали козлята, но делала вид, что они тут ни при чём… Я обижался и на козлят, и на бабушку, и в сад уходил с испорченным настроением. Когда у козлят появлялись рожки, то у них тут же возникало желание бодаться между собой или нападать на нашего матерого кота Ваську, который тут же сбегал от них на тёплую печку, где была расстелена старая дедова овчина. Когда я простывал, долго играя на заснеженной улице, и начинал кашлять, то бабушка не отпускала меня в садик. Она поила меня горячим чаем с малиновым вареньем, укладывала на эту овчину и укрывала байковым одеялом. Лежать на печке с Васькой мне было интереснее, чем одному. Тогда бабушка подавала его мне, и я прятал кота к себе под одеяло. Тот побрыкается в попытке обрести свободу, но потом сдастся и заснёт вместе со мной. Детсадовский кот был покладистей нашего и часто спал в моей постели, куда я тайком приносил его с кухни. Сам я не спал и размышлял о разном. Иногда придумывал истории наподобие той, в которой горошина, упав в подпол, проросла и сквозь потолок вытянулась до самого неба, а я полез по её стеблю, чтобы посмотреть, куда садится солнце и что оно делает там всю ночь.
Я очень любил сладкое. Когда бабушка варила варенье, то облизать ложку она позволяла сестре Фае, или мне. Мама мне всегда с получки покупала в посёлке Индашты, где она поблизости работала на лесоповале, кулёк карамельных конфет: подушечек с повидлом внутри, бело-зелёные кругляшки «крыжовник» или красные сосательные конфеты «барбарис». Шоколадные конфеты мне доставались только в Новогоднем подарке. Мы их кушали с Фаей бережно. А карамель я брал с собой на улицу и угощал своих товарищей по играм. Тогда все чем-нибудь делились меж собой. Кто не делился, того не любили и называли куркулём или жадиной-говядиной! Однажды моя мама услышала добрый совет своего бригадира Васильева, у которого было девять детей. Оказывается, он отучил от сладкого своих «спиногрызов» тем, что купил сразу килограмма три дешёвых подушечек и заставил всех детей есть их, пока у них попа не слипнется…
Вот так же поступила и моя мама, которой понравился результат этого эксперимента. По словам бригадира, никто больше не стал бросаться на конфеты!
Я понял, что не стоит переедать, чтобы не отвыкнуть окончательно. Съев с десяток конфет из полной тарелки, я сказал, что всё, я больше видеть их не могу!.. Все поверили в доме и отпустили меня на улицу. Я шел в сторону колодца и думал про пчёл: как же они всю жизнь питаются только нектаром и мёдом и их вовсе не тошнит от сладкого?

     Однажды летом я играл на дороге, которая проходила по нашей улице. Бабушка потеряла меня и вышла посмотреть, где я? В это в время с горы съезжала полуторка, которую водил дядя Серёжа Борисов. Бабушка увидела меня, но было поздно: машина промчалась надо мной. Оказалось, что я сидел в набитой колее и увидел только колёса с узорами протекторов. Я даже не успел сообразить, что произошло. А тут подлетает бабушка и подхватывает меня на руки и с силой прижимает к себе. Она ужасно испугалась за меня, и вечером, когда все вернулись, кто с работы, кто с учёбы, рассказала про случай с машиной. Она снова заплакала от нахлынувшего на неё переживания. Она стала говорить, что ребёнок только что был во дворе и вдруг я вижу его посреди дороги. Дедушка, мама и Фая – все были в шоке: как Сергей Борисов не заметил малыша на дороге? Тогда было принято решение, что меня снова надо определить в детсад. Произошло это почти сразу, как меня забрали из первого, лесхимовского садика. Пришли к мнению, что в садике за мной будет больше присмотра, чем дома, поскольку на бабушке висело большое хозяйство, состоявшее из коз, кур, огорода. А ещё надо было обстирывать всех, готовить обед и ужин. Хотя бабушке помогала Фая тем, что ходила в магазин за продуктами, но всё равно работы у бабушки было много и без меня. Так началось моё второе хождение в детский сад, но теперь уже в другой конец Тыелги.

    В детском саду мне очень нравился Новогодний праздник.
В нём было столько волшебства, таинств, всевозможных сказочных историй, а про красоту большой ёлки, которую ставили в самом большом помещении спальни и всеми группами начинали наряжать её, пахнущую хвоей и зимним лесом. Я рассматривал стеклянные надувные игрушки, вынимая из коробки и вешая их на концы еловых веток. Мы и сами готовили украшения, которые вырезали из бумаги, делали из шишек, на которые наклеивали белую и золотистую фольгу. А ещё меня очень привлекали гирлянды, которые состояли из множества мелких лампочек, предназначенных для карманных фонариков. Лампочки эти взрослые мужчины соединяли цветными проводами с помощью паяльника и олова, а потом раскрашивали разноцветными лаками. Однажды мы стали вывешивать уже включенную гирлянду. А она возьми и разъединись в моих руках. Меня в тот момент впервые дёрнуло током… Правда, не сильно, но гирлянду я уронил на пол. Муж одной из воспитательниц починил гирлянду, и мы быстро её вывесили на ёлку. На праздник приходили если не родители, то старшие сёстры и братья детсадовцев. По такому торжественному случаю приходил и наш тыелгинский фотограф. Это был пожилой мужчина, прихрамывающий из-за ранения, полученного на войне. Он раздевался, вносил в зал аппаратуру, состоящую из треноги, на которой крепился сам фотоаппарат с большим объективом. Нас всех садили и ставили под ёлкой в три или четыре ряда, а фотограф укрывал голову чёрной тканью и глядел на нас через фотоаппарат, где он видел нас в перевёрнутом изображении. После настройки он просил замереть и ловким движением щёлкал какой-то кнопкой, фиксируя наши напряженные или улыбающиеся лица. Позднее он каждый год снимал нас и в школе, благодаря чему каждый мог рассматривать себя, запечатлённого в то или другое время. Он мог видеть, как менялись дети, приобретая стройность и взрослость. Но мне родители не могли выкупать фотографии все подряд. Только изредка выкупали у фотографа черно-белую фотографию из того или другого периода детства.
Оглядываясь назад, я замечаю странность нашего бытия: жизнь постоянно меняется, уходят прежние люди, появляются новые, мало кто знает, что тут было, чем занимались люди в те или иные годы. Более двух тысяч людей жило в Тыелге в период её рассвета, который пришёлся на тридцатые, сороковые и пятидесятые годы прошлого века. После 1953 года в стране начались реформы, вместе с которыми в Тыелге начнут закрываться золотодобыча и лесхим. Население тут же станет сокращаться, в связи с потерей работы и отъездом людей. Моя сестра Фая, когда пошла в школу, то в её первом классе оказалось 45 человек. Это был 1947 год. Тот первый класс поделили на два класса. А школа была десятилетней. Теперь мало кто знает, когда именно Тыелгинская школа номер 52 из десятилетки превратилась в семилетку.
После всех разработок золотоносных жил, осталось множество шурфов, ям, каменных, глиняных и песчаных отвалов, водоёмов, названных разрезами. Остались фундаменты, развалившиеся заборы и груды мусора после увезённых деревянных домов.

      Под школьной горкой был колодец с деревянным срубом, из которого по стальной трубе вытекал ручей с чистой водой. Рядом была построена казённая баня, в которой по субботам мылись женщины, а по воскресеньям мылись мужчины. Около бани был дровяной дощатый сарай. Мы с мальчишками иногда взбирались на пологую, наклонённую к югу крышу и играли в ножички. Нужно было так сбросить перочинный ножик с локтя, с плеча, со лба, чтобы он воткнулся в доску лезвием в прямом виде или согнутым под углом. А ещё ниже бани, у самой дороги, в земле была вырыта большая яма, куда вставили огромную деревянный чан, накрыли его толстыми досками и засыпали песком и глиной. Ручей, что тёк из колодца, был направлен в чан, чтобы там всегда была вода для тушения пожаров.  В особый люк пожарники засовывали толстый шланг и качали воду в бочку, установленную на лошадиной повозке. А повозка с наполненной бочкой на конной тяге перегонялась к месту возгорания. Далее этот ручей тёк из чана в деревянный жёлоб, проложенный под мостиком через дорогу. Ниже дороги жёлоб имел продолжение метров на шесть и нависал над оврагом, который зарос крапивой. Вода падала из широкого жёлоба с высокими бортами на дно оврага и текла в небольшой водоём с глиняными бугристыми берегами. В этом водоёме обычно плавали гуси и утки, выпущенные хозяйками на прогулку. На месте водоёма когда-то поработали искатели золота. После них из воды осталась торчать довольно толстая труба, оба конца которой уходили в воду под прямым углом. Когда эти места по нижней, нежилой стороне посёлка стали размывать мощными водяными пушками, струю у которой нельзя было перебить даже толстой палкой, то гидравлисты вымыли из земли массу брёвен, которыми старатели прежних лет укрепляли шурфы и шахты по добыче золота.
Я отвлёкся от жёлоба, который представлял интерес для меня. Потому что по его скользкому дощатому дну можно было катиться на ногах, обутых в сандалии. Та слизь, которая образовалась от воды, давала возможность катиться по ней. Обычно я удерживал себя у конца жёлоба и потихоньку выходил и продолжал свой путь в детсад. Правда сандалии намокали, носки тоже. Поэтому в садике я снимал обувь и её ставили сушиться. А один раз я так раскатился по дну жёлоба, что не успел ухватиться за борта и упал на дно оврага в самую грязь и гущу крапивы. Весь изжалился докрасна, испачкался в грязи, еле выбрался и пошёл домой. В какой детсад идти? Позор такой… Дома попало от бабушки, которая поначалу нагрела воды и отмыла меня. Потом каким-то снадобьем сняла крапивное жжение. На другой день пришлось давать объяснение заведующей детсада за неявку…
А мой друг Витя Попов сказал, что вчера давали абрикосовый компот. Я обожал этот консервированный компот. Повара открывали банки и разливали сладкое содержимое по алюминиевым плошкам и подавали детям на десерт. Ставят перед тобой на столик плошку с ароматным и сладким компотом, а посреди плошки лежат два оранжевых абрикоса, похожих на яичные желтки… Вкуснота необыкновенная, пальчики оближешь!

   У моего товарища Коли Гаврилова был дворовый пёс по кличке Бобка. Однажды мы, несколько мальчишек, собрались и отправились в лес, прихватив с собой Бобку. Окрас у него был черно-белый, начиная с морды, кончая хвостом. Роста он был невысокого, но коренастый и сильный. Бобка как-то подрался с большим и лохматым Кабыздохом – так окликали собаку, которая верой и правдой служила на конном дворе, охраняя приисковское поголовье лошадей. Конный двор находился у самого въезда в посёлок Тыелга. Когда мы шли купаться на первый разрез, Кабыздох нас встречал радостно, потому что обязательно у кого-нибудь из ребят можно было получить гостинчик в виде куска хлеба, ломтика кренделя или карамельной конфеты.  Имеющий гостинец сначала должен был показать псу угощение, а потом дать команду – служи! Кабыздох тут же два-три раза мог крутануться, встав на задние лапы. Этому его научил сторож конного двора старик Лёзин. От нечего делать он выходил во двор, ставил табурет, садился, доставал из кармана пиджака куски хлеба, с налипшим табаком и просил Кабыздоха крутиться. Угощал собаку, доставал кисет с махоркой, много раз сложенную газету, легко отрывал листик нужного размера, поскольку от долгого ношения в кармане пиджака, газета перетиралась по кромкам. Потом листок аккуратно сворачивал в козью ножку, брал её в губы, а на ладошку высыпал из кисета горочку зеленоватой махорки. Завязав кисет, он убирал его в карман брюк. А свёрнутую газетную трубочку наполнял табаком из горочки, которую насыпал в ладонь. Потом из другого кармана серых залатанных брюк доставал коробок спичек и прикуривал свою самокрутку, пуская перед собой клубы едкого табачного дыма.
Тогда Кабыздох понимал, что Лёзин пребывает в добром расположении духа. Он снова делает два-три поворота на задних лапах и зарабатывает ещё один кусок хлеба с налипшим табаком.
Вот и здесь под одобрительные возгласы собравшихся купальщиков Кабыздох получал свой гостинец и, радостно виляя хвостом, бежал впереди ватаги мальчишек. Серёжа Сасыкин, когда у них забивали свинью и появлялись какие-то не используемые на кухне мясные отходы, складывал их в ведёрко и приносил их Кабыздоху. Так делали и другие мальчишки, которые любили этого пса.
Бобка, несмотря на малый рост, никак не желал уступать сильному и большому Кабыздоху. Я попытался разнять их, чтобы Бобке не досталось. Но собаки не обращали на меня внимания и продолжали драться. В результате Бобка поранил Кабыздоху левую лапу, а сам получил укус в прямостоячее ухо. У его другого уха половина всегда свисала на один бок. После этой драки мы с Колей старались не ходить в те места, где разгуливал Кабыздох.
Бобка в лесу обязательно находил какую-нибудь нору и тут же начинал её раскапывать, надеясь на то, что он извлечёт из неё мышку или крота.
Как-то на прогулке по лесу, мы с Колей Гавриловым обнаружили пчелиное гнездо около большого трухлявого пня. Мы запомнили место и в первый же выходной день с утра решили пойти на добычу мёда. Мы держали в секрете свой замысел, чтобы никто до нас не добыл дикий мёд. Мы взяли с собой Бобку, который без всякого приказа сам начал разрывать пчелиный лаз, размером с мышиную нору. Он стал раскапывать лапами землю под пнём, а зубами стал отламывать куски пня. Пчёлы оживились и стали летать над нами с угрожающим гудением. Мы на всякий случай отодвинулись подальше, а Бобка так увлёкся охотой, что не обращал внимания на пчёл. Мы сидели на поляне повыше пенька и сосали карамельные конфеты, которые мне дала мама перед выходом из дома. Потом вдруг услышали, как взвизгнул Бобка и стал обеими лапами тереть морду. Мы поняли, что его ужалила пчела и подскочили к нашему пострадавшему псу. Действительно его ужалила пчела, которую он укокошил, и она теперь лежала среди раскопа.
Мне было жаль Бобика и я сказал, что его надо вести в больницу.
Коля, сказал, что его не примут в больницу, он же не человек.
Я сказал, что собака у нас друг человека и к ней надо относиться, как к другу. Коля согласился со мной, и мы пошли лечить Бобку. В воскресный день в больнице присутствовала только дежурная медсестра. Она посочувствовала нашей собаке и дала ватку, смоченную в спирте. Мы помазали этой ваткой черно-белую морду Бобика и пошли домой. Мы поднялись на школьную горку, на которой стоял и дом Гавриловых и увидели сидящего на крыльце отца Коли. Он грелся на солнце и курил сигарету, вставленную в разноцветный мундштук. Дядя Гриша увидел Бобку и удивился, почему у него морду разнесло?.. Мы стали говорить, что его пчела ужалила. Тогда он потребовал рассказать всё подробнее. Мы объяснили, что пошли добывать дикий мёд, чем ещё больше удивили дядю Гришу. Где это вы увидели диких пчёл? Мы рассказали, что они прятались около старого пня.
- Отродясь не слышал, чтобы пчелиный рой в земле селился, - сказал дядя Гриша. А какие это пчёлы?
Тогда аккуратный Коля достал из кармана бумажный комок. Оказывается, Коля поднял погибшую в неравной схватке пчелу и завернул её в фантик от барбарисовой карамельки.
- Вот, - скала Коля, подавая отцу развернутую бумажку в которой лежала пчела.
Дядя Гриша расхохотался, обсыпая табачным пеплом свои брюки.
Это же не пчёлы, а шмели!.. У них отродясь мёда не водилось. Ну вы и охотники за диким мёдом!..
Мы сидели, посрамлённые и обиженные, понимая, что и мёда не добыли и собаке боль причинили.
    Когда-то, в моём раннем детстве, на месте нынешних водоёмов стояла дощатая вышка шахты, над которой вертелись два больших блочных колеса. Колёса работали от электромоторов и к ним на тросах подвешивались большие кованые железом деревянные чаны с открытым верхом. Этими чанами снизу, иногда глубина шахты была до ста метров, поднимали золотоносную руду, которую шахтёры выколачивали взрывами и кирками из обнаруженных золотоносных жил. Наверху руду из чанов выгружали в телеги, сделанные в виде самосвала. Телега подъезжала к горловине бегунной фабрики и коновозчица открывала днище телеги специальным металлическим прутом. Дно раздваивалось и руда сыпалась на стальные жернова бегунной фабрики. Они перемалывали куски породы в песок, а телега ехала за новой порцией руды. К бегунной фабрике гружёные повозки заезжали по специальному деревянному пандусу, который начинался южнее дома Пенягиных. Между конторой, около которой позднее стал останавливаться рейсовый автобус, и пожаркой стояла двенадцатая шахта. А стояли такие шахты в болотистых низинах вдоль Тыелги до самого кладбища и дальше на север, в сторону деревни Сардаткуль.
Длинный пандус, стоявший на бревенчатых основаниях, был не таким высоким. Поэтому машины со стороны Новоандреевки въезжали на пригорок, на котором стояла пожарка и, с южной стороны объезжая пандус, спускались с пригорка к перешейку, образовавшемуся между двумя водоёмами: с юга был широко разлившийся пруд, раскинувшийся между подворьями и огородами и жившими около него тыелгинцами, а с восточной стороны доходивший до кирпичного здания механического цеха, где производился ремонт всего шахтного оборудования. Этот пруд позднее будет назван Дияновским, когда в нём утонет мальчик Володя Диянов, а с северной стороны были различные глубокие водоёмы с каменистыми или торфяными берегами. Эти водоёмы наделали старатели, когда добывали золото, залегавшее в верхних слоях золотоносных руд.
В этих соединяющихся ямах водились караси и щуки. На удочку ловились и чебаки, которые не попадались охотникам за лёгкой добычей. Это были мальчишки, которые небольшими бредешками, саками, а то и брошенным на берегу лыком, делали заход на небольшую глубину и вместе прибрежной водяной травой вытягивали на берег много карасиной молоди, где среди них попадали небольшие щуки. Обычно щуки делали свечу и выпрыгивали из этих простецких неводов. А через дорогу почти всегда перетекал небольшой ручей с желтоватой водой. В Дияновском пруду вода размывала берега, где залегала охра разных цветов, в основном оранжевых и красных. Если в пруду собиралась дождевая вода, то ручей становился полноводнее. Позднее, когда я возвращался с рыбалки с какого-нибудь третьего или четвертого разрезов и нёс улов на ивовых куканах, то в этом ручье смачивал рыбу, чтобы чешуя при чистке легче отставала от шкуры щуки или окуня. Чебаки, то есть серебристая плотва и ельцы, чистились проще…

    Моя мать в ту пору начала пятидесятых годов работала коновозчицей на перевозке руды и вывозе в отвалы песка, который постоянно накапливался около бегунной фабрики. С ней работали ещё несколько женщин и девушек. Одна восемнадцатилетняя девушка по имени Светлана дружила с моей молодой ещё мамой и часто бывала у нас в доме. Она была красивая, весёлая, и от неё всегда приятно пахло цветочным одеколоном «Сирень». Когда она брала меня на руки, я прижимался к ней не совсем по-детски. Ей нравилось играть со мной. Светлана озорно смеялась и постоянно отбрасывала назад спадающую на грудь тяжёлую косу. Когда я долго не видел её, я сильно скучал по ней. Когда мы с Фаей получали задание от бабушки отнести маме тормозок с обедом, то я шёл к бегунной фабрике с большим удовольствием. Мне нравилось слышать мощное грохотание больших жерновов, перемалывающих синеватые и белые камни, смотреть, как въезжает повозка на пандус, как она разгружается и снова едет к шахте, над которой вертятся в разные стороны большие колёса с тросами, нравилось смотреть, как лесовозы, едущие из Миасса, поворачивают на улицу имени старателя Алексея Сурова и едут на делянки в глухую тайгу, в сторону посёлка Индашты и далее к горе Ицыл, за спиленными пихтовыми и еловыми брёвнами. А ещё мне нравилось увидеть Светлану и прокатиться с ней на её разгруженной телеге. Фая каталась с мамой.
Когда я возвращался из детсада, то издалека смотрел на весь этот промышленный пейзаж с кузницей, с шахтами, с фабрикой, с белыми холмами песка, намолотого бегунной фабрикой; с большим механическим цехом, сложенным из красного кирпича, и невысоким зданием химической лаборатории. Там же стояла деревянная пожарка с колоколом на столбе, вкопанном у входа в депо. Стояло там белое здание трансформаторной подстанции, к которой тянулись со стороны Карабаша высоковольтные провода. А ещё я смотрел на машины, которые объезжали пандус и под удачно создавшемся углом на повороте на их лобовых стеклах отражалось солнце, ослепляя на миг, несмотря на довольно большое расстояние.
Я смотрел на всё это производство, возникшее за десять-двенадцать лет до моего рождения и процветавшее все эти годы и радовался, что здесь всё так интересно устроено.

    Все игры в садике превращались в соревнования. Если это зима, выпал снег и началась оттепель, то мы выбегали на улицу и тут же начинали катать снежные шары. Соревновались, у кого шар получится больше. Потом эти шары ставили один на другой, чтобы получилась снежная баба. И тоже соревновались, у кого баба получится толще и внушительней. Если катались на санках, то спешили на пригорок и кто быстрее поедет вниз. Потом, кто дальше укатится с горки… Соревновались на захвате высоты: самые бойкие сталкивали друг друга с холма, чтобы самому сделаться царем горы. Тут обычно побеждали более крупные мальчишки. У нас в группе были Вова Суханов, Сережа Сасыкин, Витя Попов. Все раскраснеются, ото всех валит пар, одежда расстегнулась, шарфы торчат в разные стороны… И вот, уставшие после бурных толканий, падали в сугробы и просто лежали, жевали свежий снег и глядели на небо, пока кто-нибудь из жаждущих победы снова не оказывался на бугре с криком – ура, моя высота!

       Когда мы пошли в гору с Женей Теплых, за которым я увязался из-за своего любопытства, мы весь подъём на Клубничную говорили с моим старшим товарищем. Женя учился в шестом классе, а я все ещё был детсадовцем. Но мне очень хотелось узнать, как устроен окружающий нас мир? Когда я спросил у Жени, почему некоторые камни бывают очень круглыми? Кто их так обработал и для чего? Эти камни круглыми мог сделать ледник. У меня тут же возникал вопрос, а что такое ледник? Женя не важничал, что он был мальчиком начитанным. Он охотно делился своими познаниями про ледниковый период, про который я что-то слышал от сестры Фаи, но никак не мог представить себе, что огромный пласт льда движется по планете. Мало того, что его никто не толкает и не тянет никто, так ледник этот ещё умудряется горы сглаживать, камни отрывать от скал и из бесформенной глыбы создавать круглые валуны. Иногда мне казалось, что люди придумали все эти рассказы про ледники. Как, скажем, про драконов с тремя головами, или про кентавра – человека с туловищем коня… Когда Женя обмолвился, что планета Земля круглая, я попытался возразить ему, мол, какая же она круглая, если на ней вот такие горы торчат повсюду. И, стоя на макушке Клубничной горы, показываю по сторонам. А там, куда ни глянь, всюду тянутся цепи гор разной высоты. А между ними залегают озера и текут реки. Женя стал объяснять мне, что горы по сравнению со всей планетой такие ничтожно малые складки на теле Земли, что они никак не влияют на общую картину её округлости. Представь себе мяч, на который прилипло несколько песчинок во время игры в футбол на пляже. Вот горы, про которые ты задаешь мне свой вопрос, также выглядят, как песчинки, из-за которых мяч нисколько не поменялся. И всё-таки, почему ледник ползёт по планете?
- Я думаю, - говорит Женя, - это происходит, потому что ледник образовался на макушке планеты, на Северном полюсе, а потом стал медленно сползать сверху по её бокам. Вот положи льдинку на макушку мячика, она подтает и соскользнёт с него. Так и ледник…  Я подумал, какой же он умный и к тому же продолжает много читать интересных книг. Я тоже, когда вырасту, стану много читать, чтобы всё разузнать про этот большой и таинственный мир.
     Весной я любил возиться с ручьями, прокапывая лопатой в снегу и льдах для них более удобное русло, чтобы вода не задерживалась во дворе. Я замечал при этом, где больше всего воды держится, чтобы с наступлением лета навозить в это углубление песка. Песок я возил на своей деревянной машине с железным кузовом, который был сделан из старой жестяной формы для выпечки хлеба в пекарне. Старые формы пекари выносили во двор и складывали в углу около дровника. Когда я приходил с дедом на пекарню, то он предлагал мне выбрать форму для выращивания бобов или кузов для моей машины.  Машину свою на деревянных колёсах, которые дед выпилил из круглого берёзового полена, я оснастил жестяным кузовом, который можно было разгружать с помощью специального подъёмника. Задний борт открывался, как у настоящего самосвала и песок высыпался в ямку. Так старые формы обретали у меня своё второе рождение то в качестве огородного инвентаря, то в виде кузова самосвала. В Тыелге большинство улиц были гористыми. С которых дождевая вода смывала вниз много песка. Он скапливался на дороге, которая тянулась через южную часть Тыелги в гору и представляла более близкий путь до посёлка лесорубов  Индашты. Вот на этой проезжей улице я нагружал в кузов песок и вёз его в наш двор. Вёз и урчал, как настоящая машина, особенно на подъёмах по крутому склону или если случайно самосвал угадывал в лужу и начинал буксовать… Бабушкины подруги, приходя к нам, говорили, что ей повезло с внуком – хозяйственным будет.  Она соглашалась и показывала им кучу сосновых шишек, которые я принёс, когда ходил с мальчишками в сосновый лес выше колодца.
- Вот, - говорила она. Принёс, чтобы было на чём самовар вскипятить.
    Наш домишко стоял на бойком месте: рядом почта, контора прииска, остановка такси (тогда из города в Тыелгу отправляли грузовое такси – бортовой грузовик Газ-51 с деревянными скамейками и брезентовым пологом), и всякий приезжий первым делом заглядывал к нам, чтобы попить воды или получить какую-то справку: где магазин, как уехать в Индашты, нельзя ли на время поселиться у кого-нибудь? А зимой заходили погреться, чтобы не мёрзнуть на остановке.
Так к нам на пути из города до посёлка лесорубов Индашты частенько заходил бухгалтер леспромхоза Яков Смолинский.  Человек он был мягкий, добродушный, склонный к полноте, лысоватый. Носил он круглые очки, которые постоянно поправлял, подвигая их пухлым мизинцем к самой переносице. Он всегда угощал меня и долго беседовал со мной, находя в этом какое-то особое удовлетворение. Видимо, ему нравилось то, что я много знал по меркам моего малого возраста, говорил чётко и уверенно. Не знаю, чем я расположил к себе этого немолодого человека, но как-то раз мама сказала мне, что дядя Яша хочет взять меня в свою семью. Мы жили бедно и в жуткой тесноте, а у леспромхозовского бухгалтера с женой не было детей. С достатком в их доме было всё в порядке. Вот он и хотел, с одной стороны помочь маме, забрав меня, а с другой - решить и свою проблему с бездетностью в семье. Его жене Лиде я тоже понравился, когда они приходили к нам оба. Маме, конечно, было тяжело с двумя детьми на руках и крохотной зарплатой на извозе руды. Но мои бабушка и дедушка стали возражать. Они сказали, что смогут сами вырастить меня. Как говорится, в тесноте, да не в обиде. Моя прабабушка на нашем семейном совете рассказала сказку про старика и старушку, которые жили тем, что хозяин дома занимался рыбной ловлей. Старик каждое утро приносил домой две рыбы. Одну они продавали, чтобы купить хлеб, крупу, соль, а вторую жарили для себя. Однажды старик пошёл в лес за дровами и увидел там мальчика, кем-то брошенного около лесного ручейка. Мальчик плакал, и старик решил взять его домой. Старушка, увидев мальчика, стала возражать, ссылаясь на то, что у самих трудно с едой. А старик сказал:
- Мы с тобой всю жизнь хотели завести ребёнка, но так у нас и не получилось с этим. Вот тут сам Господь послал младенца, а ты вдруг стала противиться этому.
Так мальчик остался в их доме, а когда наутро старик отправился на рыбалку, то ему попало в сеть не две рыбы, а три. Мальчик стал расти, начал разговаривать и очень радовать своими успехами дедушку. Но старушка всё равно продолжала ворчать:
- Если бы ты отвёл приёмыша в лес, то мы бы смогли продавать не одну рыбу, а целых две. И тогда мы бы смогли купить себе красивую одежду и выходить в люди. Действительно, они жили вдалеке от людей и не видели ничего хорошего в своей жизни. Старик с тяжестью на душе отвёл мальчика в лес и вернулся домой. Наутро ему попало в сеть не три, а две рыбы…
Старик вернулся и сказал жене:
- Нам ребёнка послал Господь, и мы не должны отказываться от него. Он отправился в лес и привёл мальчика в дом. Ему снова стали попадаться три рыбы.
Сказка всем показалась убедительной, и меня решили не отдавать в чужую семью. К тому же моя бабушка сказала, что детский сад очень помогает с питанием ре6бёнка и с его воспитанием. А ведь я мог вырасти в еврейской семье. И каким бы я сделался, окажись в доме у тех бездетных людей. Для меня это возможное раздвоение на всю жизнь осталось загадкой.

    В детском саду мы играли с фабричными машинами, у которых кузова были меньше и колёса были железные. Но выносить на улицу их не разрешали, чтобы не мыть машины после каждой прогулки. Поэтому в песочнице играть было не интересно. Чаще всего мы играли в казаки-разбойники или в догонялки. А ещё любили залезать на деревья, которые росли на территории детсада. Две рябины были самыми удобными деревьями для верхолазов: сучья росли от самой земли и до верха. Можно было добраться до макушки. Я был лёгким, и подо мной верхние ветки не так прогибались, как, например, под Вовой Сухановым или Серёжей Сасыкиным. Я от полноты чувств начинал петь песни. Воспитательница, заметив нарушение, тут же подбегала и заставляла спуститься. Иногда ставила в угол, когда возвращались в помещение.
В ту пору меня всё время интересовали дороги и ручьи. Я смотрел на дорогу до свёртка и думал, что там, за поворотом? Смотрел на ручей, ускользающий вглубь кустов, и думал, куда он продолжает течь и может ли он превратиться в большую реку? Я смотрел на машину, которая, пыля на грунтовой дороге, отъезжала от посёлка к его окраине и сворачивала за крутой, заросший ольшаником поворот. Мне так хотелось побыстрее вырасти и пойти посмотреть, что там, за этим крутым поворотом? А ещё мне приснился сон, когда я случайно заснул на детсадовском топчане. Во сне я видел наш ручей, только более полноводный, который стекал вдоль переулка от верхнего колодца, а по нему почему-то поднимались серебристые рыбы. Через каменные заторы они перепрыгивали и плыли вверх против течения. Я думал про ручей, куда он течёт и что с ним происходит внизу? А когда увидел рыб, плывущих вверх, то понял, что они тоже интересовались, что же там, откуда течет ручей? Может, вверху есть какая-то большая и чистая вода, где им можно будет поселиться и жить. Но, думал я, они скорее всего разочаруются, увидев лишь железную трубу, из которой вытекает студёная колодезная вода.
    В детсадовском периоде в моих карманах всегда было много интересных предметов, которыми можно было обменяться с кем-то на то, что очень понравилось тебе. Я любил цепочки от старых ходиков. На этих цепочках висели гири в виде чугунных еловых шишек. Цепочки были стальные или латунные. Если долго натирать стальные цепочки, то они становились из серых белыми и блестящими. Если цепочка была латунной, то от долгого натирания её тряпочкой с зубным порошком, она становилась золотой… И сверкала… На такую цепочку можно было выменять глиняного петушка-свистульку или хрустальную друзу со сверкающими гранями. Обычно такие друзы находили среди каменных отвалов, где ребята вели поиски кристаллов медного колчедана. Иной кубик колчедана был довольно крупным и очень походил на золото… Мы их и считали золотыми кубиками.
А ещё у меня водились медные монеты, которые я натирал ртутью, и сторона с орлом ничем не отличалась от двадцатикопеечной монеты. Иногда продавцы брали их, и мелкий фальшивомонетчик экономил на покупке сразу целых 17 дореформенных копеек… Кстати, на этом мошенничестве продавцы так никого и не изловили. Конечно же при мне всегда была резинка, которую я надевал на два пальца, вставлял в резинку смоченную слюной бумажную пульку и стрелял в кого-нибудь из сидящих впереди мальчишек во время занятий по изучению азбуки. Получивший в затылок пулю взвизгивал, оглядывался, гневно ища глазами обидчика, и грозил кулаком, если засёк стрелка. Но я так ловко делал вид, что очень занят азбукой, что никто меня не мог засечь. И тут я имел возможность «угостить зарядом» самого ненавистного и драчливого мальчишку, и мне всё сходило с рук. Разумеется, резинку свою я никому не показывал.

    В школу я пришел в год кончины И.В. Сталина. Тогда, весной 1953 года, я услышал об этом событии от недавно вернувшегося из армии Мурата Гафарова. Я играл недалеко от домика, где жила моя прабабушка. Я тогда дружил с Олегом Булатовым и ждал его на улице. Олег в детсад не ходил, а мне нравилось бывать у них и играть в настольные игры. Их дом стоял на горке чуть выше домика моей прабабушки. И тут по улице сверху бежит в своей армейской зимней форме Мурат, сдёргивает с головы шапку и говорит взволнованно:
- Сталин умер, только что по радио сообщили.
Вид у него был какой-то испуганный, взъерошенный. Сказал это и тут же побежал дальше, размахивая серой шапкой, зажатой в кулаке.
Утром, когда я пришёл в детский сад, нас всех построили до завтрака, и заведующая сделала сообщение о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. В этот день я в первый раз надел только что сшитый портным Тимирхановым свой детский костюм. Тогда не только завхозы носили костюмы под стать тому, что был у вождя. Такая модель отразилась и на детской одежде с брюками галифе. И вот я стою в новом костюме полувоенного покроя, а мне на рукав воспитатель привязывает траурную ленту. Я же в это время смотрю на изображение Сталина. Его портрет в траурной рамке был поставлен на видное место. Все люди пребывали в печали. Многие взрослые украдкой вытирали слёзы. Мужчины, особенно те, которые прошли войну, стали опасаться за будущее нашей страны. Теперь можно по-разному трактовать те переживания фронтовиков, но тогда смерть Сталина действительно представляла в их глазах серьёзную угрозу общественному строю.
В этот же день нас, старшую группу, построили и повели в школу, где мы с осени должны будем начать учиться. Пока предстояло знакомство. В связи с нашим приходом, в школе было объявлено всеобщее построение во дворе. Весеннее солнце сияло ослепительно, душа радовалась перемене в природе, а тут все дети вынуждены были скорбеть об умершем вожде. Так состоялось наше первое посещение школы.


    Мой дедушка вернулся с войны израненным. Когда он просил меня подравнять волосы на шее, то я боялся брить его, чтобы не порезать, потому вся шея была в шрамах. Дед работал извозчиком на лошади при местной пекарне. Он был мастеровым мужиком. Я попросил его сделать мне пистолет, чтобы я мог стрелять деревянными пулями. Он отпилил кусок доски, вырезал рукоятку, ствол, а в стволе стальным прутом, который раскалял в печке докрасна, прожёг отверстие. Сделал курок с толкателем, помещающимся в стволе. Курок снабдил бельевой резинкой. Оттянешь курок, вставишь в ствол деревянную пулю, прицелишься в муху и спускаешь курок… С этого первого выстрела я стал страстным охотником на мух, ловко убивая их деревянными пулями. Когда за два дня я разделался почти со всеми мухами в нашем домике, бабушка обратилась ко мне не то в качестве правозащитницы, не то из личных интересов:
- Внучок, ты бы не убивал всех мух, оставил бы мне пару-тройку. Когда в доме никого нет, мне с ними как-то веселее…
Тогда я перенёс охоту на мух в детский сад, чем вызвал огромный интерес к моему пистолету, особенно среди мальчишек. Каждый просил меня дать хотя бы раз выстрелить в муху. Перебив всех мух в игровых комнатах, спальнях и коридорах, мы обратились с просьбой поохотиться на кухне, где их было намного больше, чем по остальным помещениям детсада. Галина Васильевна Концыберова любезно согласилась предоставить нам возможность поохотиться, но с условием, чтобы мы ничего не разбили и не уронили труп мухи в кастрюлю с едой. Нас было трое охотников: Витя Попов, Серёжа Сасыкин и я. Нам отвели стену, которая отстояла подальше от плиты с кастрюлями и котлами. Мы быстро разделались с мухами, сидевшими на этой стене, и стали ждать, когда прилетят другие. Нас поварихи стали угощать компотом за наше старание навести порядок с гигиеной на вверенном им объекте. Конечно, на кухне висели липучки, но проку от них было мало. А вот мы за три дня почти полностью разделались с поголовьем этих назойливых и нечистоплотных насекомых. Особенно если вспомнишь лето и туалет на улице…
    В детском саду повара хорошо готовили разные супы, среди которых был и молочный. В него добавлялись только макароны. Если мне попадалась длинная макаронина, то я откладывал её на край тарелки и съедал остальные макароны. Потом брал длинную макаронину в рот и всё молоко из тарелки высасывал через эту трубочку. Суп сам по себе не очень вкусный, зато съедать его по-новому было гораздо интереснее. Глядя на меня, остальные дети тоже стали так же кушать молочный суп. У нас были дети из семей, где не было проблем с едой. Они обычно молочный суп отставляли, вызывая недовольство воспитателей и нянечек. А мой метод и этих детей привлёк к молочному супу. Тогда поварихи стали оставлять в супе намного больше длинных макаронин, чтобы они доставались всем.
     В детском саду мы учили азбуку, начинали читать и писать. Перед школой я уже вовсю читал детские книжки, которые сестра приносила для меня из школьной или клубной библиотеки. Стихи для предстоящего праздника я сам находил в этих книжках, разучивал их, и при подготовке к празднику предлагал воспитателю свой номер.
Кто-то из взрослых мальчишек около клуба рассказал мне один стишок, который предложил выучить и прочитать на весеннем празднике. Я подготовил к последнему празднику в детском саду два стихотворения: из книжки и от взрослого приятеля. Когда я прочёл стихотворение книжное, то мне похлопали и я продолжил читать:
.
Дед устроил перекур,
Слушать стал дворовых кур,
Пела курица хромая:
- Скоро праздник Первомая!
.
Детям очень понравился стишок, и они шумно приветствовали моё выступление. Зато воспитатели потом строго поговорили со мной. Правда, наказывать не стали, всё равно скоро мы должны были расстаться. А дети запомнили стишок и всюду стали его читать. Кто не запомнил, те обращались ко мне с просьбой прочесть снова.

   Люди по вечерам после работы шли с детьми к берегу первого разреза, который образовался благодаря труду старателей, выбравшим огромный котлован золотоносного грунта и оставившим после себя красивый водоём с живописными берегами, поросшими камышом и осокой, кустарниками ольхи и тальника. Мужчины брали с собой удочки и ловили на вечерней зорьке чебаков на хлебные катышки, а дети прыгали рядом с ними, весело резвясь на прибрежных полянах. На чёрных плодородных землях за первым разрезом люди устраивали себе огороды без всяких заборов и выращивали картошку. Мы, детишки, любили купаться на песчаном мелководье первого разреза, напротив которого у самого въезда в Тыелгу, находился конный двор, принадлежащий прииску.
Однажды кто-то из взрослых парней сообщил всем купающимся на первом разрезе мальчишкам, что билет в кино будет стоить не один рубль, а пятьдесят копеек. Все очень обрадовались этой новости и закричали ура. Но это уже случилось, когда я должен был оставить детсад и в сентябре пойти в первый класс.
Когда осенью я стал ходить в школу, то в первые же дни я заскучал по детсаду, где нам не надо было несколько часов сидеть за партами и постоянно слушать учителя, писать, читать и получать домашние задания. При этом соблюдать строгую дисциплину, иначе поставят плохую оценку за поведение и вызовут родителей… К тому же в школе не кормили, а хлеб с карамельной конфеткой «подушечка», наспех проглоченный на большой перемене, не очень-то утолял голод. Бутерброд с маслом могли позволить себе те дети, у кого была корова, дающая много молока. А у нас было только коза, молока от которой бабушке хватало лишь на забеливание чая…Большая часть молока тратилась на мою младшую сестрёнку Алю, родившуюся как раз перед моим переходом из детсада в школу.
Скучая по детсаду, я после школы оставлял портфель и шёл на пригорок, садился на травку повыше от забора и смотрел на игровую площадку, на дорожку, по которой стремглав скатывался на любимом трехколёсном велосипеде, на цветочные клумбы, за которыми заботливо ухаживали наши няни и воспитатели. Когда я возвращался домой, то бабушка начинала допытываться, куда это я ходил и так долго там задержался. Я говорил, что был у Вити Попова или у Олега Булатова. Но кто-то сказал моей бабушке, что я хожу к детсаду. Тогда она стала увещевать меня и велела не делать этого, а садиться и выполнять домашнее задание. Но всё равно я, нет-нет, да опять пройдусь в ту сторону – уж очень меня тянуло к моей первой колыбели лучших детских лет.
.
Сергей Каратов
17 марта 2022 г.