Наши корни. Глава 27. В Москве. Работа в НКВД

               
Первые четыре м-ца я вместе с другими тт, мобилизованными ЦК ВКП(б), проходил стажировку. Нас знакомили с агентурной и следственной работой. Все мы отнеслись весьма ответственно к нашей новой будущей работе. Учились мы с большим прилежанием. Все мы были с высшим образованием, многие были кандидатами наук и доцентами. Каждый имел за плечами опыт комсомольской и партийной работы. По всему было видно, что ряды чекистов пополняются весьма квалифицированными кадрами, кадрами, которые горели желанием выполнить свой долг.

В январе или феврале 1937 г. состоялось общее партийное собрание наркомата. На повестке дня был один вопрос "Отчет партийного комитета Наркомата" С отчетом выступил секретарь парткома т. (фамилию забыл). Я его знал по 1925 г. по Коммунистическому университету им. Зиновьева. Знал его, как активного троцкиста. Это ни в малой степени озадачило меня. Как мог стать во главе партийной организации бывший активный троцкист?

Секретарь, делая отчет, коснулся облика и поведения быв. наркома Ягоды. Он сказал:
      - Бывший нарком Ягода бил своих подчиненных по морде.

Услышанное меня поразило. У меня было представление об органах НКВД, как о святая  святых, где исключены такие обращения начальства со своими подчиненными. Меня трясло. Кончился доклад, начались прения, а я все никак не могу успокоиться от услышанного. Подаю записку в президиум "Прошу слово..."

После истечения 2-х часов работы, председательствовавший тов. Курский объявил перервы. Через 20 минут была продолжена работа партийного собрания. Тов. Курский объявил:
      - Слово имеет тов. Востриков.

Взойдя на трибуну, я первым делом извинился перед собранием, сказав, что я очень молодой чекист, я не знаю работы партийного комитета. Я знаю ее только со слов докладчика и выступивших в прениях товарищей. Тем не менее, я решил выступить в прениях.
      - Как видно из отчетного доклада и прений партийный комитет, партийные бюро отделов провели огромную работу по выполнению решений партии и ЦК ВКП(б). В эту работу была втянута почти вся масса коммунистов - чекистов. Особенно отрадно было услышать о разительных результатах, каких достиг П.К. в области постановки в организации партийного просвещения. Во всех отделах работают партийные школы и кружки по изучению истории ВКП(б). Хорошо была поставлена самостоятельная работа начальствующего состава над изучением произведений классиков марксизма-ленинизма. Все это не может не радовать нас.

Только одно место в отчетном докладе прозвучало диссонансом и поставило меня, молодого чекиста, в тупик и, если хотите, перечеркнуло все то хорошее, что было в докладе. Я имею в виду то место, где докладчик говорил о быв. наркоме Ягоде. Докладчик, критикуя порядки, какие бытовали при Ягоде, сказал:
      - При Ягоде в наркомате царила солдафонщина. Ягода бил по морде своих подчиненных.

Как могло случиться, что среди сотрудников такого наркомата, как НКВД, "царила солдафонщина", что "Ягода бил подчиненных по морде". Простительно вот им, рядовым сотрудникам – и, повернувшись к президиуму, я сказал:
       - А где же были Вы? Почему же Вы не отреагировали на эти антипартийные и антисоветские поступки Ягоды? Вас били по морде, а вы как солдаты времен Николая 1-го кричали "Рад стараться тов. Нарком!" Вам в ЦК не надо выписывать пропуск. Вы вхожи в любой отдел, к любому работнику ЦК, Вы вхожи к Сталину.

В зале воцарилась всеобщая тишина, никто не шелохнется и не кашлянет.

Я кончил, сошел с трибуны, прошел по залу, сел на свое место, а президиум молчит. Потом вдруг председательствовавший Курский срывающимся голосом крикнул:
      - Перерыв.

Перерыв длился 15 минут, 20 минут, полчаса все тянется перерыв. Наконец, только через полтора часа окончился перерыв, вернулся президиум. Курский объявил:
      - Собрание продолжается.

Встретившись со мной взглядом, Курский поманил меня пальцем к себе. Я подошел к нему, и он мне сказал следующее:
      - Тов. Востриков, не хорошо выступили, заслуженных людей, чекистов вы обругали солдатами Николая 1-го. Это вы явно погорячились, и поправьтесь.

На предложение Курского  "выступить и поправиться", я отказался, сказав:
      - Может быть, я горячо говорил, но я говорил обдуманно и правильно. Поправляться мне не в чем. Если вы считаете, что выступил я неправильно, то выступите Вы и поправьте меня.

Когда я вернулся на место, сидевший со мной мой коллега, стажер на ухо прошептал мне:
      - Какой ты Яков дурак. Зачем ты вылез на трибуну с такой крамольной речью. Ну что из того, что "Ягода бил по морде своих подчиненных!". А может быть, они заслуживали этого. Обрати внимание, ни один из тех, кого Ягода бил, не выступил с жалобой, а ты выскочил. Да когда выскочил, за неделю до окончания стажировки, за неделю до распределения. Теперь жди, наверняка запрячут тебя в какую-нибудь глухомань.

На это я ответил приятелю:
      - Никакая глухомань меня не страшит. В глухомани я родился, вырос и начал работать. А "выскочил" я правильно. С солдафонством, с мордобоем надо бороться, не проходить мимо, не закрывать глаза, надо было не молчать, а выводить на чистую воду. А наши замнаркомы трусили, молчали и поступали именно так, как солдаты времен Николая 1-го. Их бил Ягода по морде, а они кричали "Рад стараться!" Позор! И ты еще берешь их под защиту.

(Эту историю мы слышали не один раз. Внеочередной перерыв в собрании отец объяснял тем, что начальство не знало, как себя вести. За это время они, по-видимому, пытались выяснить, кто за ним стоит, и, конечно, обнаружили связь со Ждановым, Котово, орден Ленина. А Жданов тогда был главным идеологом, вторым человеком в стране – И.В.).

Прошла долгая неделя. Созданная  наркомом Комиссия стала вызывать и объявлять решение о назначении. Наконец, дошла очередь и до меня. Я приготовился услышать место своей работы какую-нибудь глухомань. Но неожиданно вместо глухомани я услышал из уст председателя Комиссии:
      - Присвоить тов. Вострикову Я.В. звание ст. лейтенанта и направить на работу помощником начальника 7 отделения, 4 отдела, 2 управл. НКВД СССР.

Значит не глухомань, а Москва, Центральный аппарат. Вскоре я получил отпуск на перевозку семьи из Клетской в Москву. (Он курировал Наркомзем, Тимирязевскую академию и ипподром – И.В.).  Прибыв в Клетскую, я рассказал жене, что меня оставили в Москве, буду я работать в Центральном аппарате НКВД. К моему удивлению мое сообщение не только не обрадовало мою жену, а опечалило. Она сказала:
      - Не хочется мне расставаться с моим отделом народного образования, со школами и учителями. Не хочется мне ехать в Москву. Я предпочла бы остаться в Клетской.
Но делать было нечего. Я уже был приказом наркома зачислен на работу сотрудником НКВД и обязан немедленно явиться к месту службы с моей большой семьей. Я напомнил Иде Павловне старинную русскую мудрую пословицу: "Сказано - куда иголка, туда и нитка". Не дури, быстренько собирайся в путь-дорогу. Собрались и двинулись в путь в составе:
1. Меня, главы семьи
2. Иды Павловны
3. ст. нашего сына Юры
4. мл.         "   Игоря
5. Марии Павловны (ст. сестры И.П.)
6. ее сына Нели Трайгера и
7. дом. работницы Юли.

Юля была сильно привязана к нашей семье, сильно любила Игоря и он безгранично любил ее. Игорь звал Юлю мамой, а мать Идой. Чем взрослей становился Игорь, тем больше любил Юлю. Наконец, Ида стала Игоря поправлять и, показывая на себя, говорила:
      - Я твоя мама, а Юля няня.
На эти замечания матери Игорь отвечал:
      - Ти Ида, Юля мама.

Время шло быстро, еще быстрее рос и хорошел наш Игорек. Несколько позднее Наркомат просвещения РСФСР взял жену на работу в свой аппарат на должность инспектора. Ида Павловна работала в наркомате просвещения с большой увлеченностью и высокой результативностью. Она снискала любовь и уважение среди работников и руководителей наркомата.

Она часто выезжала в длительные командировки, оставляя нас на попечении Марии Павловны и дом. работницы. Нельзя сказать, что все это нравилось мне. Нет, как раз наоборот. Но приходилось считаться с ее влюбленностью в работу.

Свою влюбленность в детские дома, школы и наркомат Ида Павловна привила всем членам семьи. Она с самозабвением рассказывала о жизни детей в тех домах, где подобрался хороший колектив работников, которые, как и она, отдавали все силы и знания детям. Там она заставала полный порядок, детей здоровыми, счастливыми. Рассказы жены о таких детских коллективах, об их учебе, труде и играх увлекали Игоря, Юру, домработницу и меня.

Чаще всего Иде Павловне приходилось бывать в детских домах, где все было наоборот, где дети были истощенные, страдали от недоедания и болезней. Там она ловила директоров-пьяниц и воров с поличным, выводила их и тех, обслуживающих лиц, которые вместе с директорами обворовывали детей, на чистую воду, и добивалась самого сурового наказания виновников.

Когда Ида Павловна рассказывала о безобразиях, творившихся в детских домах, все мы возмущались и переживали, сочувствуя страданиям детей, негодуя против пьяниц и воров, обиравших и объедавших детей.

Дети всегда ждали мать из командировки с волнением. Они забрасывали ее вопросами и просили рассказать о результатах.

У меня, к сожалению, не было таких тесных контактов с детьми, как у Иды Павловны. Я не рассказывал им о своей работе. Специфика моей работы в НКВД была такова, что я не мог рассказывать членам семьи о том, что и как я делал на работе. О своей работе я им говорил в самой общей, и не всегда понятной им форме. Поэтому в семье моя работа не обсуждалась членами семьи так, как работа матери.

После услышанного на партийном собрании об отношении к сотрудникам НКВД Ягоды, во мне произошел какой-то надлом. Я уже не верил в непорочность органов. А тут вскоре начались массовые репрессии. И кого репрессировали? Репрессировали коммунистов, крупных работников партии, о которых у меня было самое светлое представление и вдруг их окрестили врагами народа, предателями и изменниками.

Люди, которые десятки лет стояли во главе республиканских и областных организаций, такие как тт. Птуха, Варейкис, Кассиор и др., все те, кто в 1935 г. вместе со мной получали из рук М.И.Калинина ордена Ленина. Что случилось? Как такие люди, которым я безгранично верил, в которых был влюблен, оказались по другую сторону баррикады?

Эти вопросы меня денно и нощно беспокоили. Я искал на них ответы и не находил. Наконец репрессии докатились до низшего звена партии. Были арестованы чуть ли не все секретари райкомов. С огромной болью в сердце я узнал об аресте первых секретарей Камышинского р-на ВКП(б) тт. Бабаева, Русанова и секретаря Котовского РК ВКП(б) Смирнова и многих других, которых я хорошо знал, и  которые никак не могли быть врагами партии, врагами советского государства.

В стенах НКВД на допросах у следователей я встретил 2-го секретаря Сталинградского крайкома партии Гольдина. Я его не любил. Он был черств и груб с работниками райкомов и райисполкомов. Но это еще не означало, что он враг народа.

Следователь, показывая на Гольдина, сказал:
     - Посмотрите, Яков Васильевич, на вашего бывшего руководителя.
Какой шустряк! Из секретарей обкома скатился к врагам народа.

Гольдин, склонившись в мою сторону, сказал:
     - Простите, т. Востриков, меня, во многом я был несправедлив по отношению Вас. Я был груб, но я никогда не был врагом народа, я никогда не изменял партии.
      - Вот обо всем этом честно и расскажите следователю.

Как-то я увидел как в коридоре провели на допрос быв. секретаря Боровского РК ВКП(б) Сараева. А спустя несколько месяцев я узнал, что был арестован и осужден быв. председатель Клетского райисполкома т. Антонов Иван Петрович. Эти факты убеждали меня в том, что репрессируют людей честных, людей, преданных Советской власти.

Антонова И.П. арестовал быв. нач. отдела НКВД Шевченко, человек недалекий, мстительный, политически ограниченный. Я глубоко убежден, что так называемое дело на Антонова было сфабриковано Шевченко. Мне рассказывала Антонова В.Н. (жена Ивана Петровича), как издевался Шевченко над семьей Антоновых. Валентину Николаевну сняли с работы, выселили из квартиры.Почти все семьи "врагов народа" постигла одна и та же участь.

Помощником начальника отделения я работал не долго. Вскоре сделали меня заместителем н-ка отделения, а затем начальником отдаления того же 1У отдела. Повышение по службе не радовало. Я все больше убеждался в том, что репрессируют не тех, кого следовало и это меня расхолаживало.

(Из рассказов отца. Как-то, его начальник Гатов, проверяя Дела отцовского направления, решил, что Дело группы студентов можно подписывать для дальнейшего хода – ареста. Отец отказался, считая что улики незначительны. Гатов настаивал, отец отказывался. Тогда Гатов со словами «Вот как надо работать», подписал сам. С этого, видимо, и началась личная неприязнь Гатова к отцу).

В 1937 г., не помню в каком месяце, состоялось партийное собрание отдела, на нем меня выбрали членом партбюро. На заседании партбюро возложили на меня обязанности зав. отделом агитации и пропаганды.

В 1938 г. вышел в свет Краткий курс "Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков), который был одобрен ЦК ВКП(б). ЦК ВКП(б) предложил всем партийным организациям развернуть изучение "Краткого курса" и Ленинских работ.

Выполняя решение ЦК , МК и парткома наркомата, я организовал в отделе несколько кружков по изучению Краткого курса и произведений Ленина. Организованной сетью партийного просвещения были охвачены все сотрудники отдела. Рядовой состав занимался в кружках по изучению Истории ВКП(б), а некоторая часть начальствующего состава стала изучать отдельные произведения Ленина. Начальник отдела Гатов в свой индивидуальный план записал работу В.И.Ленина "Две тактики социал-демократии в демократической революции".

Через каждые две недели я проверял работу кружков и выполнение начальствующим составом индивидуальных планов. Проверка показала, что рядовой состав работает с большим прилежанием, чего нельзя было сказать о некоторых начальниках. Спустя месяц я решил проверить н-ка отдела Гатова. На мой вопрос:
      - Моисей Павлович, по Вашему индивидуальному плану Вы обязались на сегодняшний день прочесть и законспектировать первые три главы из работы В.И.Ленина "Две тактики социал-демократии в демократической революции". Выполнили ли это обязательство? Если да, то покажите Ваш конспект.

Последовал ответ:
      - Тов. Востриков, минувший месяц был таким, когда, как вам известно, приходилось работать день и ночь. Явки и допросы, не было ни минуты свободного времени, чтобы я мог прочитать, законспектировать первые три главы из "Двух тактик". Вот может быть, будет посвободнее время, я обязательно выполню свои обязательства.
      - Сколько Вам надо дополнительно время?
      - Думаю, что двух недель будет достаточно.
      - Моисей Павлович, откровенно скажу Вам, что мне не нравится Ваша оговорка "Может быть, будет свободное время". Вряд ли оно будет у Вас. А выполнять решение ЦК ВКП(б) коммунист обязан. Найдите время и изучите работу Ленина.

Прошли две недели, прошел месяц, а план так и оставался тов. Гатовым не выполненным.

Однажды тов. Гатов прозвонил мне и сказал:
     - Зайдите ко мне...
Я зашел. Тов. Гатов предложил мне доложить ему, что имеется в портфеле отделения и как идет работа с арестованными.
Рассказывая ему о работе отделения, я обратил внимание на протокол, лежавший перед ним. Это был мой протокол допроса одного активного меньшевика, который рассказывал о своей деятельности в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов в 1917-1918 гг. Протокол был раскрыт, и мне не составило большого труда догадаться, что привлекло внимание начальника отдела в моем протоколе.

Разговаривая со мной, тов. Гатов был не в меру со мной любезен. Но сквозь эту наигранную любезность  просматривалось что-то затеянное недоброе против меня...
Беседу со мной начальник закончил следующими словами:
     - Через полчаса будет совещание всех оперативных работников отдала, на нем вы расскажите о том, как идут дела у вас в отделении, приходите.

Из беседы с начальником я понял, что он явно собирается на совещании дать мне разнос. Было ясно, что начальник нашел какую-то ошибку в протоколе. Но какую? Я хорошо знал содержание протокола и не находил, чего бы начальник мог критиковать. Прошли томительные полчаса. Идя на совещание, я, на всякий случай, взял с собой краткий курс "Истории ВКП(б)".

Открыв совещание, тов. Гатов сделал краткий доклад о состояни дел в отделе и особенно подробно остановился на том, как некоторые работники ведут следствие, как пишут протоколы. Не называя фамилии автора (будто щадя его престиж), начальник прочел краткую выдержку из того самого протокола, который лежал перед ним. В этой выдержке говорилось о деятельности арестованного в период, когда меньшевики и эсеры были большинством в Совете, и он сказал:
      - Автор протокола всеми нами уважаемый человек, человек политически грамотный, почти профессор, а допустил такую политическую ошибку. Арестованный говорил такую небылицу явно для того, чтобы следователя запутать и уйти от ответа на поставленный вопрос. А наш профессор всему верит и все пишет. Кому не ясно, что меньшевики и эсеры не были большинством в Совете рабочих и солдатских депутатов. Оно принадлежало большевикам.

Всем присутствующим на совещании работникам отдела стало ясно, что таким "почти профессором" был я.

Закончив разбор моего протокола тов. Гатов обратился как бы ко всем участникам совещания:
      - Тововарищи, кто желает выступить?
А сам пристально смотрел на меня и как бы говоря: - Кайся, кайся, "профессор".
И я "покаялся".

      - Разрешите, Моисей Павлович ...
      - Пожалуйста, пожалуйста, тов. Востриков.
      - Тт., что греха таить, конечно, в нашей работе есть недостатки и возможно даже политические ошибки, о которых только что говорил Моисей Павлович. Моисей Павлович приводил одно ошибочное место из одного протокола. Этот протокол мой. Говорится же в русской поговорке, что " и на старуху бывает проруха", что и профессор может ошибиться. По поводу раскритикованной Моисеем Павловичем выдержки из моего протокола, в кратком курсе Истории ВКП(б), на стр. 178 сказано следующее:
"Ленин указывал далее в тезисах (имеются в виду "Апрельские тезисы"), наша партия пока что находится в Советах в меньшинстве, что там господствует блок меньшевиков и эсеров, проводящий буржуазное влияние на пролетариат"
Как видите, тов. Гатов, "профессор" Востриков не далек был от истины.

Цитата, приведенная мною из краткого курса, потрясла моего начальника. Он краснел и белел, а сказать ничего не мог. Это была расплата тов. Гатова за пренебрежение к партийной учебе.

К сожалению, он не сделал правильного вывода из потерпевшего провала. Он затаил ненависть и злобу против меня и старался ущемить, преувеличивая каждый раз те или иные промахи в моей работе. Он это делал даже тогда, когда их не было.

Не помню точно когда, но это было в пределах 1938 г., меня вызвал начальник отдела кадров НКВД и стал мне говорить о том, что н-к отдела жалуется на меня, как на работника.
      - С тех пор, как вы стали начальником отделения, работа в отделении стала хуже. Хуже стали обслуживаться объекты, приданные вашему отделению. Вы не вскрыли ни одного дела, нет арестов. Между тем другие отделения выходят на людей вашего объекта. Чекистская работа вам явно не удается. Вы пришли к нам с партийной работы. Может быть лучше будет вернуть вас на партийную работу. Там, по-видимому, вы принесете больше пользы. Если вы согласны, то мы откомандируем вас в распоряжение ЦК ВКП(б).

На предложение н-ка отдела кадров я ответил так:
     - Я не согласен с вашим предложением. Я не согласен с оценкой моей работы. Она явно не объективна. Начальник отдела просто мстит мне за одну, может быть бестактную, но абсолютно справедливую поправку, сделанную мной к его высказыванию по поводу того, что будто бы меньшевики и эсеры никогда не имели большинства в Советах рабочих и солдатских депутатов. Чтобы показать, что Моисей Павлович не прав, я привел соответствующее место из Краткого курса. Это было на совещании оперативного состава работников отдела. С тех пор тов. Гатов всячески порочит меня.О том, что с моим приходом в отделение прекратились аресты, то они прекратились потому, что некого арестовывать, в наркомате Сельского хозяйства не выявлено ни одного человека, который бы проявлял себя враждебно к Советской власти. Если такие люди будут обнаружены, то можете быть уверенным, что рука моя не дрогнет.

На этом закончился разговор со мной н-ка отдела кадров.
Я понял, что положение мое в НКВД весьма и весьма непрочное, что ищут предлога, чтобы меня уволить. Я бы давно согласился с тем, чтобы меня уволили из НКВД, я бы не стал держаться и доказывать, что я не такой уж плохой чекист, как об этом говорит т. Гатов, если бы не одно НО. А оно заключалось в том, что я понимал, что сегодня уволят из органов, а завтра могут арестовать.

Спустя некоторое время Гатов послал меня в длительную командировку в Тамбовскую область по проверке состояния работы областного Управления. Я догадывался, что эту командировку придумал Гатов для того, чтобы на чем-то меня поймать и скомпрометировать. Я догадывался, но отказаться не мог.

В Тамбовской области я еще больше убедился, что органы НКВД репрессируют людей невиновных. В делах арестованных я не нашел сколько-нибудь веских и убедительных материалов. Начальникам районных отделений, работу которых проверял, я так и сказал, что не вижу состава преступления и не понимаю, за что вы людей посадили.

Из командировки я вернулся, примерно, через месяц. Явился перед светлыми очами н-ка и доложил:
      - Прибыл из командировки. Разрешите приступить к исполнению своих служебных обязанностей.
Начальник отдела ответил:
      - Нет. Вы уволены!
      - Как уволен? За что и почему?
      - Идите в отдел кадров. Там получите ответы на все ваши вопросы.

Все это начальник процедил сквозь стиснутые зубы. (Гатов Моисей Львович, майор ГБ в декабре 1938 г арестован, в феврале 1939 г расстрелян, не реабилитирован,  Википедия – И.В.)

Иду в отдел кадров. В отделе кадров произошли некоторые изменения. Заместителем наркома по кадрам стал тов. Литвин, до этого он был особоуполномоченным ЦК ВКП(б) по конфликтным делам сотрудников НКВД. Он был хорошо знаком с моими делами. До этого Гатов дважды пытался меня уволить и оба раза тов. Литвин отводил от меня удар. Тов. Литвин ознакомил меня с постановлением парткома и с приказом наркома.

Партийным комитетом на основании сообщения н-ка отдела заочно объявили мне строгий выговор. А в приказе наркома записано: "Уволить тов. Вострикова Я.В. из органов НКВД. Передать тов. Вострикова в распоряжение ЦК ВКП(б)".

Точную мотивировку постановления и приказа я не помню. Но помню, что рассказал мне тов. Литвин. Он сказал:
      - Вы, тов. Востриков, знаете, что в органах НКВД работают люди ни в чем себя не запятнавшие. Вы же на протяжении ряда лет дружили с быв. председателем Сталинградского Облисполкома Кузнецовым, а он оказался врагом народа. Вы дружили семьями с быв. председателем Клетского райисполкома Антоновым И.П. и он также оказался врагом народа. Вы дружили также с бывшими секретарями Камышинского райкома  Бабаевым и Русановым. Они тоже враги народа и осуждены. Мы не имеем каких-либо других компрометирующих материалов и решили просто вас уволить и передать вас в распоряжение ЦК.

На это я ответил, примерно, так:
      - Тов. Литвин, лиц, которых вы назвали, я действительно знал, встречался и даже дружил с ними. Это я делал, не зная, что они враги народа. Я встречался с ними не как с врагами народа, а как с честными партийными и советскими работниками. В процессе моего общения с Кузнецовым, Антоновым, Бабаевым и Русановым я не замечал за ними каких-либо вражеских действий, и я ничего не ведал о каких-либо их враждебных делах.
      - Мы можем поступить и по-другому. Мы можем тщательно расследовать,  допросить арестованных и др. свидетелей. Если окажется, что ваши связи были не просто дружескими, то тогда пеняйте на себя.
      - Тов. Литвин, я хочу, я прошу, чтобы поступивший на меня компрометирующий материал был самым тщательным образом проверен, чтобы было проведено объективное глубокое расследование.

Литвин сказал:
      - Хорошо, мы проверим и расследуем.

Началась проверка. Она длилась 8 месяцев. Все это время я не работал, но заработную плату мне продолжали платить. (Из рассказов родителей. Все это время отец проводил в библиотеке. Это позволило не только получить дополнительные знания, но и скрыть от соседей его положение. Ведь наш дом, бывший одним из первых кооперативных домов, ранее принадлежал сотрудникам Коминтерна, а после их арестов перешел в ведение НКВД и был заселен чекистами. Несколько раз мать просила отца: «Обратись напрямую Ежову. Ведь он тебя знает по Семипалатинску». Но для отца этот путь был неприемлем).

      В июле 1939 г. к моей квартире (жили мы на 2-м Троицком, на первом этаже)
 подошла легковая машина с двумя лейтенантами. Один лейтенант остался в машине, а другой вошел в квартиру и сказал, что меня вызывают срочно в отдел кадров. Я был уверен, что расследование закончилось не в мою пользу и, по-видимому, за мной приехали как за арестованным. Я шепнул моей жене, чтобы она дала мне теплое белье, носки, портянки и еще что-то. Узелок был готов. Обул я русские сапоги. Одевался в гостиной, а лейтенант беспечно сидел в коридоре. Это меня несколько успокаивало. Прощаясь со мной, жена полушепотом сказала: "Я буду Сталину писать". Попрощался с детьми, окинул взглядом гостиную, вышел в коридор, сказав:
      - Я готов.

Вышли из квартиры, подошли к машине. Лейтенант услужливо открыл дверцу заднего
сидения, сказав:
      - Пожалуйста, тов. ст. лейтенант.
Я вошел в машину, сел. С левой стороны сидел лейтенант, ждавший нас в машине, с правой стороны сел второй лейтенант,
который скомандовал:
      - В управление кадров.

Поехали. Я окинул взглядом последний раз двор и стоявшую у порога семью. И вдруг я почувствовал, что блеснувший луч надежды, когда я смотрел на беспечно сидевшего в передней лейтенанта, исчез и я почувствовал себя арестованным... Защемило сердце, и я подумал: "За что?"

Почти в такт моему мысленному вопросу шофер, притормозив, остановил машину. Лейтенант открыл дверцу, сказал:
      - Пожалуйста, тов. старший лейтенант. Вас ждет зам. наркома комиссар Литвин.
Я не успел поблагодарить, как лейтенанты сказали:
      - До свидания, тов. ст. лейтенант.
Только после этого я убедился, что я не арестован, а вызван на какие-то важные, для меня, переговоры.

Поприветствовав Литвина и сидевшего рядом с ним незнакомого мне комбрига, я доложил о своем прибытии.

Тов. Литвин предложил мне сесть и в весьма дружелюбной форме сказал:
      - Вот и закончилось расследование вашего дела, проведена самая тщательная проверка и установлено, что вы ни с кем из арестованных не находились в преступных связях. Сейчас стоит вопрос о вашем назначении. Есть мнение назначить вас начальником Ярославского обл. управления. Как вы смотрите на это?
      - Отрицательно, тов. зам. наркома.

Пока говорил зам. наркома, незнакомый комбриг листал мое дело. Оторвавшись от личного дела, комбриг обратился к тов. Литвину со следующим вопросом:
      - Тов. зам. наркома, тов. Востриков много лет преподавал в вузах, отдайте его мне.
Литвин, обратясь ко мне, сказал:
     - Комбриг Давыдов является начальником высшей школы НКВД, ему нужны преподаватели. Пойдете к нему на преподавательскую работу?
      - Пойду и думаю, что я не подведу Вас.
Комбриг Давыдов, обратясь  ко мне, сказал:

      - Тов. Востриков, вы будете работать в ВШ НКВД в качестве начальника спеццикла.
      - Нет, тов. комбриг, на должность начальника спеццикла я не пойду. Я молодой чекист, чекист неудачник, какую пользу я могу принести, работая начальником спеццикла? Да никакой. Быть начальником спеццикла, как я понимаю, надо хорошо знать чекистскую работу, а я ее знаю плохо, поверхностно. Дайте мне любую общественную дисциплину и я не откажусь потому, как я их знаю. Я их изучал и много лет преподавал.
Комбриг Давыдов согласился со мной и назначил меня ст. преподавателем кафедры марксизма-ленинизма.

На следующий день я явился в ВШ НКВД и начал работать на кафедре марксизма-ленинизма. Работой я был доволен, а главное мной были довольны как слушатели, так и начальник школы.

Комбриг Давыдов был чутким и внимательным человеком к своим подчиненным. О нем у меня сложилось мнение как о самом хорошем работнике и человеке. (Из воспоминаний родителей. В 1940 г, когда присоединили страны Прибалтики, отца вместе с составом ВШ НКВД командировали в Латвию для выселения жителей. Были поданы грузовики. Зная, что  их ждет Сибирь, отец ходил по домам и настоятельно советовал брать как можно больше теплых вещей – багаж не ограничивали.)
Итак, в ВШ НКВД я проработал до начала Великой Отечественной войны.
В августе 1941 г. я подал рапорт на имя зам. наркома по кадрам тов. Свинелупова с просьбой направить меня на фронт.
Моя просьба была удовлетворена и я был направлен в г. Севастополь в распоряжение 00 ЧФ НКВД.