Глава 26 - От ужасного до прекрасного

Даксим-Друва, Центральный округ
Городской досудебный изолятор

28 декабря 2331 года


- …господин Исполнитель, притормозите, а! Мне ещё нужно изучить все ваши чудные речи.


Крайние эмоции, такие как страшные горе или такой же страшный гнев, азадийцы выражают гробовым молчанием. Они не кричат, не топают ногами – просто и безмолвно смотрят на собеседника. Исполнитель ведёт допрос уже бывшего главного оператора, он говорит быстро, особенно в гневе, и Макс едва успевает прочитать перевод.

Раньше Елизаров относился к Исполнителям с определённым уважением. Исполнителей многие называют рыцарями за цвет их доспехов, иногда говорят об Ордене Исполнителей, и Максу кажется, что это более чем уместное сравнение. Ведь сейчас он видит Исполнителя как разгорячённого фанатика. Елизаров уже неплохо знает средневековье и воспринимает Исполнителя как какого-нибудь тамплиера. В любом случае какого-то рыцаря в худшем смысле этого слова. Например, фанатичного крестоносца. В 1099-м крестоносцы взяли Иерусалим и они не щадили никого, в том числе и христиан. Взяв Иерусалим, Антиохию  крестоносцы-христиане убивали других христиан без зазрения совести, а ведь официально они пришли защищать именно их. У Макса снова воспоминание. Или видение. Неважно, эти воспоминания или видения посещают его всё чаще. Закрыв глаза, он видит рыцаря в лёгких доспехах где-нибудь в Сирийской пустыне в момент его окончательного протрезвления. Видит и слышит его слова - «Я то думал, мы пришли воевать за веру. А дело, как и всегда, свелось к землям да деньгам. Я посрамлён». Воспоминание...видение…закончилось. Исполнитель смотрит Елизарову в глаза? Хорошо, Максим тоже посмотрит ему в глаза – в твёрдости взгляда Макса будет явный намёк, что тому уже неплохо бы и остановиться в своём прессинге. Елизаров будто играет с Исполнителем в гляделки и оппонент Макса кажется ему стереотипным тёмным храмовником. Рыцарем со шлемом, где из прорезей в забрале горит отнюдь не благостный, а скорее дьявольский свет.

Макс едва сдерживается, чтобы не начать словесно «громить» следователя прямо перед подследственным. Елизаров глубоко выдохнул и потребовал, чтобы Исполнитель вышел за ним, ведь перевод допросов Макса, мягко говоря, поразил.

- Вы что тут вытворяете?!
- Я добиваюсь нужных показаний!!!
- Кому именно «нужных»? Вам? Правосудию? В слове правосудие есть корень право, правда, а правда – штука сложная и неудобная. Так что за «нужные показания»?

Нечего сказать, не так ли? Может, объясните мне, причём вопросы о родителях подследственного? А дети его вообще причём? Сын не несёт вины сына, а сын – вину отца. Не слышали такое?


Макс чувствует, что он может сорваться, значит и ему надо остановиться. Франческа, дававшая ему факультатив Историю религий не вела с Елизаровым теологических диспутов, но предлагала Максиму множество интересных вопросов. Например, самому полностью проанализировать текст библии, и выбрать избранные цитаты, которые не потеряли актуальности и сегодня. Максу возможно ещё расскажут что-то о его родителях кроме того, что они мертвы, и дети, уже не факт, что у него будут. Не Елизаров, а Франческа обратила его внимание на цитату из книги Иезекиля, как одной из первых философских высказываний, что каждый несёт ответственность за себя. С родителей уже подросшего ребёнка глупо спрашивать за деяния сына, и дети преступника тоже не могут отвечать за родителя. То, что, Исполнитель начал «бомбить» возможных родственников подследственного – крайне аморально, и Максим еле сдержался. Хорошо, что Исполнитель достаточно молод, а кроме того он наверняка считает ознакомиться с библией «ниже своего достоинства», а значит он не смог парировать выпад Макса.

- Что вы предлагаете, господин из ГУВБ? Негодяя надо дожать!!!
- Вы уже до суда ярлык повесили? Нет, подождать придётся. А сейчас выпускайте его под домашний арест, продолжим числа пятого…

У Елизарова разболелось разбитое плечо, и у него снова воспоминание. То самое, вроде  видения. В новом видении Макса жалкий маргинал, одевший очки, будто эти очки сделают его солиднее. Ему досталась развратившая его власть, и этот маргинал торжественно провозглашает, что он и его подчинённые есть орудие массовой расправы, а не суда. Макс открыл глаза, и ему твёрдо кажется, что все Исполнители жаждут именно расправы, а Елизарова, кстати, приставили сюда именно для того, чтобы никакой расправы не допустить. Пресса называет процессы происходящие в азадийской Новой Республике как пугающую призонизацию – на каторгу отправляют направо и налево. Если нормальный суд толкует сомнения в пользу обвиняемого, Исполнители, кажется, отправили бы в каторжные тюрьмы половину населения своей расы. И они совершенно не думают о последствиях. О том, что каторга только злит и о многом другом. Главное «дожать», «раздавить» и можно практически гордиться, по-другому они, кажется, просто не умеют.

- Вы же получили ранение от таких же негодяев!!! Почему вы не дадите волю праведному гневу?!
- Идите вы в задницу со своим «праведным гневом»! Меня сюда поставили чтобы я смотрел дальше своего собственного носа. Чтобы просчитывал что будет хотя бы на ход вперёд. Я подам рапорт на ваш отвод как следователя, а теперь остыньте. Вас копы почём зря не колошматили, так что у вас вообще нет никакого морального права ни на какой «праведный гнев».

У Макса разболелось плечо, он махнул инспектору здоровой рукой и тот выполнит его указания. Подследственного выпустят и обяжут явиться на новый допрос уже в новом, 2332-м году, а пока Макс может подняться по всем аварийным лестницам и много что вспомнить. Как они дошли до жизни такой.

***

- Максимчик, ты закончил?
- Закончил? Не напоминай, пожалуйста. Поехали к доктору, врача то ты мне никак не заменишь.


К Нефаль Макса отвезёт Тина, и он не будет удивляться её виртуозному скоростному вождению. Тина явно сказала Максу – она будет строить с ним настоящие, твёрдые отношения. Будет делать как умеет, что называется, «по заветам предков», а это значит, что для мужчины женщина станет всем или почти всем. Если что женщина за спиной своего мужчины не спрячется. Она будет справа, может быть слева, но если они окажутся на линии огня, то она тоже будет на той же самой линии огня. У них смысл выражения «в горе и в радости» имеет другой, абсолютно буквальный смысл. Тина ревнует Елизарову ко всем, в том числе и к к врачу, которая вытащит у него из плеча стабилизирующие раздробленные кости металлические штыри. У Макса снова болит плечо и он опять вспомнил, как они дошли до жизни такой.


После «недели длинных ножей» у азадийцев номинально забрали автономию на пять лет. Дали их…обществу подумать, чтобы такого не произошло ещё раз, и пообещали их автономию вернуть. Общества как не было, так и нет, думать никто не собирался, и получилось то, что получилось. Корпоративные планеты гниют все последние годы, но события уже уходящего 31-го и прошлого, 2330-го окончательно дало понять – никаких выводов не сделано. Большая кровь на Кадулле пролилась два раза, а номинальные хозяева планеты и обсуждать ничего не стали. Дело «нашей славной охраны» встряхнуло людей окончательно, и Парламент ждал последнего пинка, который не заставил себя долго ждать. Когда Макс вернулся с Тотенгама сюда, в Даксим, в Северо-Восточный округ назначили нового полицмейстера. Примерно с такой же мутной репутацией, как и предыдущего, а люди, которым не всё равно, что происходит с родным городом решили спросить с нового шефа полиции, что же изменится в работе его и подчинённых. Тому, понятное дело, выходить к толпе страшно, и он решил поступить «по законам военного времени». Уже классическая схема – полицейские-провокаторы в гражданской одежде, а дальше шокеры и кулаки. К сожалению, он не усвоил уроков предшественников – каждый пятый «журналист» в толпе был сотрудником ГУВБ, и теперь он точно отправится на бессрочную каторгу. Сейчас снова следствие – кто был провокатором, кто подчинился приказу избивать горожан, а кто послал отдающего незаконные приказы в единственно верном направлении. Может быть, кто-то просто «откосил», сказался больным, словом, не решился прямо сказать командиру – вы отдаёте заведомо преступный приказ, который я выполнять не буду. Мильён причин почему копы смогли устраниться от преступления, и теперь задача Елизарова, осуществляющего надзор за следствием, убедиться, что следователи не перегибают палку.

Макс убедился, что следствие превратилось не в выяснение истины, а в расправу, и теперь он попросту не знает, кому верить. Верить Тине? Тина – его женщина, она поверит на слово всему сказанному Максиму и перебьёт всех, кого он назовёт своим врагом. В горло ведь вгрызётся…

- Тиночка…
- Да, Максимчик?
- Люди… Парламент, хотел сказать. Вас…вашу новую республику назвали несостоявшимся государством. Failed state. Что ты об этом думаешь?
- Для меня люди – ты. Ты же не будешь расковыривать мои больные точки?
- Не буду.

Вот и весь ответ. Всем или почти всем азадийцам пофиг, что их назвали несостоявшимися. Назвали и назвали. Главное, чтобы в личное не лезли. Азадийцы, цивилизация с историей в миллион лет, фактически проигнорировали то, что сказали люди. Сказали и сказали. Сейчас люди везде, за спиной у каждого полицейского чина в каждом проблемном районе, но «святое» люди трогать не будут. Мультимиллиардеров, переживших войну в личных бункерах, напыщенную профессуру с Нассама или Палеша. Не тронут самую большую гниль, и Макс он…просто не знает, кому можно верить. Кажется, просто никому.

- Тиночка, я ухожу в отставку. 15 марта и всё, с меня хватит. Ты же знаешь меня, я не пофигист. Я ещё…всю оставшуюся жизнь буду обмысливать каждое своё движение. Все свои действия и бездействия…


Для «Тиночки» быть пофигистом – единственно правильное состояние души. Пофигизм не отвлекал её от заработков, интриг и выживания, а теперь не будет отвлекать от Максима. Пофигизм – выработавшаяся за тысячелетия защитная реакция. Пофигизм – защита от корпоративной лжи, это то, что позволяло существовать хоть какому-то тесному и тёплому мирку в мире сплошного лицемерия. Сейчас Елизаров попросту не понимает что происходит, и он готов отдаться в руки Тине. И пережить то, что 200 лет назад на работе говорили одной скудной фразой – «теперь он у меня никуда уже не денется».

***

-…ай!
- Елизаров, больно? Согласна, я немного просчиталась.

Две недели назад Макса привезли к Нефаль с полностью раздробленным плечом, она собрала все осколки, вставила ему несколько титановых штырей. И теперь настало время их убрать. Она вставила их так, что операция для их извлечения не требуется – даже без местной анестезия, точный рывок и, вроде бы всё.

Нефаль не скажет Максу «извини», пока она воспринимает это слово как последнюю степень падения. Слова «извини» или «прости» пока она себе позволить не может, вместо этого она говорит «я просчиталась». Красивый жест с абсолютно безболезненным извлечением этих штырей оказался невозможным, и теперь Максиму нужно проявить понимание и не требовать от неё преклонить колено. Но слезы, брызнувшие из глаз Елизарова красноречивее любых слов.

- Елизаров, я же…
- Нефаль, я тебя не виню, ничего такого. Я уже привык к боли. Привык, что это часть моей работы. Привык, что меня везут к тебе, ты колдуешь надо мной пару часов, и…через пару недель я как новенький, не считая не слишком приятных воспоминаний. Ещё не привык к тому, что…наша вторая встреча тоже может быть болезненной, потому что ты не кудесница. Больно и больно, хрен бы с ним, я на тебя не в обиде. Я ведь могу идти, да?
- Конечно, ты можешь…
- Тогда я пойду. Нефаль, скажу честно, я писал в ваш Верховный совет, просил представить тебя хотя бы к Звезде океана. Мне отказали, сказали, ты вольнонаёмная, и ничем не рискуешь. Я парировал – ты помогала мне в работе, когда я просил, ну и…
- Елизаров, я благодарна тебе за усилия. Твои слова дорогого стоят.


Макс буквально вылетел из клиники Нефаль, за эти секунды он и осознать не успел, что его плечо работает как надо. Не успел осознать потому, что его за плечи уже держит Тина, которая не готова делить Максима с кем-либо ещё, даже с его лечащим врачом.

- Что с тобой сделали?
- Нефаль экспериментирует.
- Я…
- Тина, пожалуйста, не надо твоего «Я». Она хотела «красиво» - никакого местного обезболивающего, только точно выверенные движения. Я тебя очень прошу – не надо мстить Нефаль. Она хотела как лучше, а получилось как получилось.

Макс с Тиной стоят под холодным, почти ледяным дождём. Работа Максима сделана, он может ехать на новогодние каникулы. Но не может пользоваться служебной машиной в личных целях, то есть не может ехать на служебном МакЛарене в космопорт. И теперь они ждут две вещи – пока служебную машину заберут, и уж потом когда за ними приедет такси.

Самое сложное для Максима было объяснить Тине, что на те два с половиной месяца, что ему ещё служить, ему нужны союзники и друзья. Пока они не могут замкнуться друг на друга. Максим долго думал, но в конце нашёл нужные слова. В войну азадийцам и людям пришлось объединяться, в группы побольше, не в пары. В партизанские ячейки, в взводы, в роты, в батальоны, полки, бригады, армии и корпуса. Только так они выжили. Выжили и сейчас всё их неудовольствие – холодная вода, льющаяся на голову. Тина обдумала сказанное, устроила с Элизабет ещё один сеанс игры в вопросы и выяснила главное – напарница Елизарова не имеет на него никаких планов, она лишь рассчитывает на его опыт пока он ещё на службе. Поэтому Тина, так уж и быть, перетерпит присутствие ещё одной особи женского рода по пути на Нассам. Нассам стал на несколько часов ближе – в августе там открыли второй космопорт, и улететь оттуда можно прямо из Даксима. Перетерпит и ещё одного попутчика Елизарова, ведь азадийки даже к друзьям ревнуют своих мужчин и почти-что-мужей.

***

Космопорт Даксим Друва
Зона вылета


Чётвертый, что летит куда-нибудь из города – уже отставной полковник спецназа Жермен. Он всё ещё в форме, с походной сумкой, потому что ему лень собирать другую. Военная сумка ничуть не хуже других, она выполняет свою функцию. Жермен ушёл в отставку на месяц раньше, командование прислало другого комполка, и Жермен не стал бодаться за свою должность ещё на месяц. Для Жермена слова Закон и Порядок – не сотрясание воздуха, и Максу нечего ему сказать, кроме того, что он за него рад. Жермен тоже отмучился. Он – Землянин старой закалки, которых приучали задумываться о каждом поступке.

- Полковник?
- Я на воле, месье. Вы то должны знать слово воля? Никакой утренней побудки, никакого долбанного «рота подъём!!!».
- Пока ещё не знаю такого слова. Вам как-то помочь?
- Хочу идти куда глаза глядят, понимаете?
- Делаю вид, что понимаю. Давайте вы с нами до Нассама, а там уж дальше решим, куда смотреть вашим глазам?


Азадийские компании получили на рейсы Васильево-Палеш новые космполаны в лизинг, сняли с этих рейсов старые и пустили их на эти рейсы – От Даксима, с промежуточной посадке в Тотенгам – Ван-Гарбер и до Нассам-Нарада. Макс только имеет представление о Ван-Гарбер где Стивен строит свою новую жизнь. А о втором космопорте Нассама он только слышал. Слышал, что такой есть вообще, не более того.

Космоплан уже выруливает на ВПП, меньше минуты и они пойдут на взлёт. Жермен смотрит на всё взглядом блажённого, попивая азадийский дурман. Он хочет «куда-нибудь туда», и у Елизарова есть вполне резонный вопрос.

- Полковник? Вы не против, если я вас по званию?
- Мне ещё предстоит отвыкнуть от звания. Потом привыкнуть, вспомнить о своём имени.
- Не хочу сказать, что понимаю. Вы как, умеете пить? Вы поняли вопрос?
- Понял. Месье, я не устраивал дебоши в отпуске. Пил, было дело, но пил запираясь в гостиничном номере. Вы представляете, как мы служили в столице? Отношения с…девушками длились не более квартала. Они уставали ждать нас ночами и видеть наши обезображенные лица…
- Хватит, полковник. Хряпните ещё, ваша служба закончилась.

Жермен опрокинул целую чашку, минут через пять и он размякнет окончательно. Максим же наблюдает за тем, как космоплан стремительно набирает высоту, чтобы прыгнуть совсем в другую систему. Когда-то это было нормой, каждодневным делом, а сейчас – признак послевоенного восстановления. И ещё вопрос, сохранятся ли эти рейсы. Не сочтёт ли компания-перевозчик их убыточными и всё вернётся на круги своя. Ведь «Corporate Dawn» может выпустить восторженный репортаж, мол начали курсировать, но они «забудут указать», если рейсы будут признаны нерентабельными и свёрнуты.

Набор высоты продолжается, и Елизаров обратил внимание на ту, что вызывает наименьшее внимание. В прошлом году Стивен говорил об Элизабет как о неприятной, холодной, самодостаточной, и она начинает оправдывать свою репутацию. Напарница Елизарова смотрит на мир с неприятным взглядом, в нём будто написано «Я пройду через всех, кто будет мне мешать!». Впрочем, для Макса она всё-таки сделает исключение. Элизабет не могла забыть, кто подал ей руку в самый беззащитный момент её жизни, поэтому она обращается с ним демонстративно уважительно. Только Максим Валерьевич, никак иначе. Элизабет сидит сама по себе, она самодостаточна в самом худшем смысле. Ни с кем не делится своими переживаниями…в тёмном омуте черти водится, кажется это как раз про неё.

***

Час спустя

Вспышка света за дрянными шторками, и они уже в другой системе. Шторки открываются, в окнах новая реальность, новая планета, это Тотенгам. (Отставной) Полковник Жермен не напился до состояния нестояния, и скоро он будет…отходить.

То, что выпивают азадийцы называют дурманом, но дурман – слишком многозначно. Есть официальная упрощённая транскрипция – шараба, но Тина, услышав это слово «в исполнении» человека» скажет…что то в духе не мучьте мои уши. Хотя употребление этого слова – самая прямая попытка обозначить различие, прямее уж просто не придумаешь. Макс снова погрузился в слова и их различие между собой. Сейчас, когда они снижаются, можно подумать о таких вещах, как расстояние до планеты и высота над планетой. Интересно, в какой момент расстояние превращается в высоту?...

- …Месье?
- Да…слуште, я ведь и имя ваше забыл! Представляете?! Я точно помню, мне же Затейников говорил…
- Франсуа. Я - Франсуа Жермен.
- Во, спасибо! Франсуа, я вас слушаю.   

Елизаров не просто так решил вспомнить, как зовут уже отставного полковника спецназа. Раньше ведь как, в их разговорах он обращался к нему только по званию, а сам Жермен в свою очередь со своим званием просыпался и засыпал. Во флоте подобное называется «пищевой цепочкой», когда командир корабля знает, что может трахать подчинённых а его в свою очередь может трахать командир соединения, дивизии, корпуса или флота. В спецназе тоже самое может быть жёстче, а может не бывать вообще. Особенно, если офицер – тот самый «одиночка», который никогда не вздумает оттягивать на младших по званию, а старшие по званию будут ценить его инициативность и вести себя с ним дружелюбно.

- Да, Франсуа.
- Месье, я думаю, не сойти ли мне прямо здесь? Выйти из космопорта, просто идти пока идется, и дышать полной грудью.
- Не, ну точно не здесь…

- Месье Жермен, вам же не придёт в голову идти и дышать полной грудью в Серенгети или в Патагонии?
- Почему?
- Потому, что там вас сожрут. Или задерут, разница невелика, согласитесь?
- Лиза, во!


Макс показал Элизабет (которую он по привычке зовёт «Лизой») большой палец. Большой палец в знак одобрения. Елизаров слишком долго рожал свою мысль. С высоты Тотенгам выглядит очень…землеподобно, очень дружелюбно, но там, внизу, любой путешественник столкнётся с грубыми реалиями дикой природы. Азадийцы знают Тотенгам только там, где он интересен. Где нужно строить города и добывать полезные ископаемые. Всё остальное может гореть голубым пламенем или каким угодно другим. Говорят, на Тотенгаме водятся чуть ли не подобие мелких но хищных птеродактилей, и идея «идти куда глаза глядят» здесь столь же глупа, как где-нибудь в  Восточной Сибири, которая в июле с самолёта может выглядеть очень завлекательно. А снизу будут оравы комаров, топи и хищники всех размеров.

Но Жермену нужно предоставить именно такую возможность. Возможность идти куда глаза глядят. Он пройдёт сколько сможет, может даже километров сто, а потом заинтересуется где можно поесть и отдохнуть. Нужен ему этот глубокий глоток свободы, воли, и не нужно его отговаривать от подобной затеи. Стоит подсказать наиболее подходящее место для подобных, так сказать, свершений.

- Франсуа, у меня есть мысль. Вы летите с нами на Нассам, там решите куда вам пересаживаться. Да, вот прямо там на месте и решите. Я вам так посоветую – летите на Хавель. Там…степь и степь кругом. Рядом с космопортом рынок, где вы накупите себе всякой вкусноты, а дальше пойдёте. И никто не будет вам мешать – места там достаточно.
- Значит Хавель?
- Да, Франсуа, Хавель.


Жермен Елизарову поверит. Макс (отставного!) полковника никогда не подводил, и сейчас не желает ему ничего дурного. Хавель та же Нефаль назовёт «выхолощенным» или «стерильным» - там вообще нет никаких хищников. Ни наземных, ни морских. И степи Хавеля – самое то место, чтобы идти, идти и идти. Идти и упиваться вольной жизнью. Идти и, уставая, думать о том, как обустроить будущее. Если Жермен не будет искать себе новых проблем, то опасности в его жизни можно считать оконченными.
   
Космоплан тряхнуло, они приземлились для промежуточной посадки. К северу западу от них Ван-Гарбер, город, который можно назвать рабочим. Порт города обеспечивал и обеспечивает до сих пор весь грузопоток между северным и южным полушарием планеты. Конечно, он также усыпан корпоративными высотками, и здесь была вторая или первая степень карьеры. Вторая, если карьерист – простолюдин, и первая, если только начинавший своё плавание в корпоративном мире имел или имеет небедных родителей, поддержавших ребенка и избавивших его от первой, самой унизительной ступени карьеры. Неразрывно связанной с насилием. Насилием моральным, сексуальным и физическим. Здесь от наёмных работников корпораций не требовали работать сутками подряд, попутно ублажая босса в надежде на продвижение по службе…

Если задумываться и прокручивать через себя азадийский корпоративный ад, можно натурально спятить. Нет, Макс твёрдо хочет сохранить свой рассудок, уйти со службы в уже назначенный день, а потом они с Тиной могу захотеть того же самого – идти куда глаза глядят…

- О, Валерьич! Я это, извиняюсь, дамы и господа…
- Здорово, Стив. Как  новая работа и новая жизнь?
- Даже не спрашивай о работе! Не хочу портить настроение ни тебе ни себе. С новой жизнью сложнее.

Мадам…госпожа Тина. Вас не оскорбляет моё обращение?
- Не оскорбляет.
- Я прошу прощения за неуместные прикосновения этим летом. Вы меня прощаете?
- Не я а мы! Я – часть Максима, и он часть меня.


Стива прямо с порога тянет пообщаться с Тиной, а её отношение к этому делу весьма специфическое. Боль прямо рассекла голову Елизарова, у него снова видение. Именно видение, ведь помнить такого он просто не может.

В этом видении Франция, времён Столетней войны. Уж прошли самые унизительные поражения, когда французских рыцарей били английские простолюдины, особенно лучники, Максим видит с закрытыми глазами что-то другое, попозже. Страна разодрана на части, во главе сидит придурковатый король, а фактическая власть в руках графов-сюзеренов. Отвратительных развратников, готовых душу из людей выбить за медяк недоимки. Максим видит пир. Рыцарь притаскивает на него не слишком то счастливую в замужестве жену и требует от неё поцеловать своего врага, который был другом до грязного земельного спора.

Макс не может заставить Тину говорить со Стивеном. Может только подобрать слова, чтобы помочь своему другу, который появился не вчера.

- Тиночка, Стив… «облапал» тебя по незнанию. Не от того, что хотел твоего бесчестия. Я прошу тебя его простить.
- Хорошо, вы получили ваше прощение. На этом разговор закончен?
- Нет, на этом я только хотел его начать. Может вы растолкуете мне кое-что?
- Только с полного согласия Максимчика!
- Тина…пожалуйста. Хочет Стив простого человеческого счастья. Только счастья, понимаешь?
- Хорошо, но я не буду стесняться в выражениях. Что вы хотели знать, мистер Андерсон?

Сказать, что Елизаров удивлён – ничего не сказать. До этого Тина требовала от него абсолютной преданности, но и знать не знал, что она предложит ему тоже самое. Например, возможность не отвечать на вопросы Стивена, уже довольно таки близкого Елизарову человека.

- Госпожа, я хотел бы понять. Что нужно от мужчины таким как вы? Слова и подарки не нужны, в этом я убедился сам.
- Поздравляю. Таким как я не нужен хвастун. Не нужен не готовый признавать свои ошибки. Бахвалитесь своими достижениями на посту военного следователя? Будьте готовы продемонстрировать последовательность, тренд, в своём поведении. Покажите принципиальность, готовность сломать жизнь за свои принципы, если от вас требуют их предать.

Елизаров взял Тину за руку и поцеловал её ладонь, а ведь это для неё позор. Или почти позор. Позор проявлять внешне свои чувства, ведь всё можно сказать без слов, вроде «нам бы только дотянуть до отеля, а там мы ещё посмотрим, кого на большее хватит». Но она всё это вытерпела, потому что чувствует искренность Елизарова.

Макс помнит свою первую встречу с Тиной, кажется, это был май или июнь 2328-го. Тогда она попыталась угрожать ему, уселась на барном столике на расстоянии ладони и сразу спросила – «И что вам надо, господин из ГУВБ?». А «малолетний» Максим ответил то, чему его учили и то, что думал – «В городе должен быть порядок. Разве мы враги друг другу, госпожа главный оператор?». В «госпоже старший оператор», в  Тине что-то сломалось, возможно она вспомнила свою службу в Армии. Максим так  и не посмел спросить у неё…точнее не хотел бередить раны. Тина могла уйти в отставку взводным штурмовиков, и ещё вопрос, кто были её подчиненные. Люди? Люди могли видеть в ней излишний фанатизм и самоотречённость, взращенные за века корпоративного пофигизма. Азадийцы из сопротивления или из тотального призыва? Тогда это вообще была ядерная смесь – весь её взвод, рота или батальон делом доказывали, что они не пофигисты до мозга костей. Таких хорошо, если целиком находили и смогли проводить  последний путь по всем правилам.

В Тине борются пофигизм и принципиальность, она просто не показывает это окружающим, но Елизаров всё чувствует. А Стивен можно сказать, попал под раздачу. Он то думал, что «азадийские мадам» выстроятся в очередь, чтобы повиснуть у него на шее и сильно удивился, что просто продемонстрировать себя красивого не получится. Стиву нужно показать, что рассказы о его прошлом корелируют с его же поведением в настоящем. Как только он это поймёт, всё у него получится.

***

Нассам. Космопорт «Нассам-нарада»

30 декабря


- Аху…у ели, ах у Ёлки. Согласен, Стив.

Ранее в единственном космопорте Нассама, который нонче называют «Нассам-Сайфида» казалось, что художник хотел показать всю красоту облаков оттенками крашеного металла. Здесь художник умудрился показать красоту океанического шторма, всё оформление выглядит оттенками синего. При этом оно не отталкивает, а привлекает. Тут как в музее в Даксиме – всё вроде бы страшное выглядит и романтическим. Жермен недоумевает – как такая красота сочетается или просто существует одном мире с азадийскими наёмниками. Которых неизвестно сколько будет «выкуривать» новый комполка, и неизвестно сколько людей при этом он потеряет.

- …продолжается посадка на рейс Нассам-Нарада – Хавель….
- Полковник…Франсуа, простите. Вам как раз туда.
- Уверены?
- Нет. Я просто в этом убеждён…И, конечно, я могу ошибиться.

У Елизарова и Жермена состоялось не рукопожатие. Скорее то, что, называют руками крест-накрест. Макс поможет и подскажет Жермену чем может и знает, и Тина тоже не сможет устраниться. Но физически Жермен полетит на Хавель один, он пока и не знает, что местные скотоводы, точнее «птичники» охотно протянут ему руку помощи. Максим жмёт отставному полковнику руку в последний раз, и уже планирует культурную программу для Стива и двух дам разной степени милости. И для самого себя тоже, ведь жизнь Максима и ГУВБ в новом году точно не станет легче.            

***

Планета Нассам, Двип Шакшиш

31 декабря 2331 года


Идёт небольшой дождик и компания из четверых ест в открытой столовой. Они сидят на столике под навесом, но навес здесь не для защиты от дождя. Дождь попадает в бульон и напитки, он нарушает задуманные поваром пропорции. Не более того. А дождь на Шакшише хоть периодически, но должен быть. Как иначе поливать деревья в парках? Использовать искусственный полив? Это будет столь же глупо как, скажем, включать центральное отопление в тёплую погоду, а избыточно тёплый воздух вентилировать через форточку. К тому же всем окружающим (не людям) просто периодически  нужна очищающая влага, тем же почтовым курьерам, разносящим посылки по 20 часов кряду.

- Тина, я, кстати, тебя так и не спросил. Где ты училась?
- Нигде я не училась, если не считать образованием публичную школу. Я – необразованная…

Сказав «Я – необразованная», Тина приподняла голову к небу, как она делает всегда, когда говорит нечто неприятное лично для неё.

- Ладно тебе, «необразованная». Знаешь, сколько в истории было самоучек? Я обязательно поищу и много что тебе расскажу.

Настроение Тины улучшилось, но ненамного. Вокруг подавляющее большинство горожан имеет высшее образование, и их с ней немного уравнивает только Звезда Океана у неё на груди.   

- Знаешь я чё думаю? Может  ты ничего и не потеряла, ведь порядки в лейах, как многие говорят, были не всегда цивилизованными. Всё понятно – «профессор» может быть старше студентов в разы, и постоянно пенять им разницей в жизненном опыте. Уж не говоря об унижениях на пересдачах… Многие опытные забывают – когда-то и они тоже были юнцами. Так что… Всё получилось как получилось. Угу?
- Спасибо.


Сказанное вслух спасибо, сказанное здесь – максимально возможное проявление просто человеческой (и нечеловеческой) теплоты. И то, её «спасибо» слышали сотни, и эти сотни на полном серьёзе прямо сейчас думают «надо же до какой степени опустилась!». Поэтому им нужно плюнуть на общественное мнение и получать удовольствие от момента. От тепла, очень красивого слепого дождя – тучи Светило не перекрывают.

И можно просто задуматься об интересных и курьёзных вещах. Наверное, именно азадийцы, а не люди додумались до простой вещи – суши, которой так мало на Нассаме больше чем достаточно под землёй и под водой. Точнее под океаническим дном. Они строят подземелья уже сотни тысяч лет, потому, что под землей спокойно. Достаточно сделать грамотный вход и никакой ливень с ураганом под землёй им ничего не сделает. Конечно, не всегда подземелья выглядят привлекательно, но некоторые прекрасны по определению. Например, музеи. Лейа, обитель наук, где выучилась Нефаль, все ещё строит музей истории медицины и фармакологии. Он ещё очень мал, именно поэтому Нефаль были так интересны музеи медицины на Земле. По прошествии времени можно посмеяться над некоторыми курьёзными человеческими ошибками, например над тем, как страшный наркотик героин продавали как средство от кашля. И ведь были рекламные компании такого «чудесного лекарства»! Когда Макс был на Земле с Нефаль, говоря цензурно его мысли были «ну мы блин даём!». А Нефаль, кстати, от критики воздержалась. Воздержалась потому, что неизвестно, сколько ошибок наделали их азадийские медики. Ведь их…общность до сих пор пропитана определённой долей мистики, и неизвестно, насколько много мистики было раньше. Мистики, псевдонауки и шарлатанства. Не стала Нефаль смеяться над ошибками человечества, чтобы Макс в свою очередь не стал смеяться над ошибками азадийцев, коих мягко говоря, ОЧЕНЬ немало.

Они посмотрят на красивое, сходят в открывшуюся картинную галерею. Та галерея всё ещё расширяется, и в неё постоянно поступают новые экспонаты. Азадийское искусство изучается уже несколько лет, и о нём уже известно больше того факта, что оно просто было. Пока ту же живопись разделили на основные направления – портретная живопись, натюрморты, пейзажи, изображения архитектуры. И вроде есть какое-то ещё, довольно специфическое. Но нет стилей, как, например, романтизм или импрессионизм. Ведь не было никаких выставок, художники друг с другом не общались. Впрочем, как считается, были учителя, поэтому картины их учеников могли быть в определённой степени похожи друг на друга. Школа мастера такого-то…

***

Картинная галерея


Конечно же, в эту галерею пускают людей, их тут не меньше трети. Но для людей действуют жёсткие правила, за нарушение которых выводят сразу же. Нельзя шумно разговаривать. Всю неконструктивную критику нужно оставить при себе, и мысли «я нифига не понял» и «какая же хрень» можно высказать позже и не здесь.

Но после пары часов в галереи у Макса и мысли нет о «хрени», он старается сдержать восторг. Все картины здесь поражают не сразу, они как напиток с богатым букетом и приятным послевкусием.

- Валерьич, а вот это чё?
- Селетара, Стив.
- Да ну?
- Тише…
- Понял. Там же холодно! На меня будто с полотна холодом обдаёт.
- Согласен, холодно. Помнишь, я же говорил – вся планета полузакрыта. Въезд только по пермитам. Селетара – в прошлом газовый гигант, и я тоже не знаю, зачем её терраформировали и там образовалась твёрдая поверхность.
- Серьёзно?! Как Юпитер или Сатурн?!

К Стивену подошла смотрительница и аккуратно взяла его за левую руку. Сделала ему очередное предупреждение. Они всё-таки конструктивно обсуждают картину, но они здесь не хозяева а гости. А хозяева смотрят на картины в полной тишине. Впрочем, удивление Стивена должно поугаснуть – Терраформирование Селетары безусловно одно из величайших технологических достижений азадийской цивилизации, но остальные достижения не столь «вызывающие» и более понятные. И просто пройдёт время и его удивлялка переудивляется.

С картины действительно будто веет холодом, художник потрясающе передал атмосферу удалённой от Светила планеты, где царят вечные морозы и вечный полумрак. Холодно, довольно темно, и всё равно там живут несколько сотен. Для них там тот самый затерянный мир, о котором Максим задумывается всё больше. Где душевное тепло значит больше морозного воздуха вокруг.


Следующая картина – сплошной вопрос, ведь на ней, как кажется, просто чёрный прямоугольник. Но вот что интересно – Тина явно что-то видит. Макс уже понимает, когда у неё сосредоточенный взгляд, и когда она смотрит «куда-то вон туда».

Максим повернулся к смотрительнице и поднял вверх указательный палец. В конце концов, она здесь не только цербер, но и помощник.

- Да, высокопочтенный?
- Мы ничего видим, так и должно быть?
- Нет, так не должно быть. В порядке особого исключения я выключу освещение в зале. И всё равно ваши глаза должны приспособиться к темноте.


Прошло минут пять после отключения света, и они начали что-то видеть. Вот одно пятно, вот другое. Ещё минут пять, и перед ними…кажется, нечто живое.

- Уважаемая, это чё получается? На картине глубоководная морская живность?
- Да, так уместно сказать. Светящиеся формы жизни появляются в Океанских просторах этого мира на глубинах в 1800 метрических метров и больше. 1800 метров, вы считаете это глубоко?
- Яснох…простите, не сдержался.


Почти два километра, и Елизаров чуть ни сказал коронное слово Стивена, яснохерственно. То, что смотрительница говорит не просто метров, а метрических метров? Ей около 1300-х, для неё здесь такая спокойная работа на «старости лет». С земной точки зрения она пережила всё. Появление метрической системы мер, сажени, она может так говорить. Когда на Земле появился метр, она уже была «состоявшейся личностью», возможно, родила уж нескольких детей, если хотела.

- Почти два километра! Обалдеть!
- Высокопочтенный, я прошу соблюдать тишину!
- Извините. Оказывается, моя удивлялка не переудивлялась. Это ж чё получается...художник, по молодости небось, решил понять возможности организма. И что он там увидит. Нырнул и…тут…на картине, хотел сказать, то, что он увидел перед тем как понял, мол, назад пора. Наверх. На поверхность, к воздуху.
- Возможно. Высокопочтенный, откуда нам знать? Ваша версия имеет определённый романтический ореол, но это ваша версия – я не должна принимать её и не имею права навязывать вам свою. Моё почтение.

Смотрительница ретировалась. Она…у Максима проскочила мысль, «не человек искусства». Во-первых, она – не человек. Во-вторых – когда она узнала об искусстве вообще? Если она не крутилась в ультра-узких художественных кругах, то могла узнать об искусстве только при знакомстве с людьми. Услышать музыку на привалах, увидеть фильмы, прочитать книги. Выбрать для себя что-то близкое и понятное. И когда это произошло? Скорее всего не раньше 2317-го, когда люди прибыли сюда, и генералы с ног сбивались, чтобы остановить людскую мстительность…

Как говорят сейчас, вопросы восприятия азадийского искусства – почти интимная сфера. И полное молчание Тины – лишнее тому подтверждение. Она тихо смотрит, всё впитывает, позже можно спросить у нее, что она думает. Они подходят к очередной картине, и Елизарова куча вопросов.

- Стив, видишь строение? Вы ты уже на Тотенгаме сколько? Три месяца? У тебя при  виде того, что на картине ничего не ёкнуло?
- Валерьич, я ещё не понял ни город, ни планету. Небоскрёбы, небоскрёбы, и снова небоскрёбы.
- В точку. Небоскрёбы. Уж ты то хоть как то учил историю XX века, должен же помнить, как появились небоскрёбы?
- Стоимость недвиги.
- Да, стоимость недвижимости. А психология азадийцев в некоторых вопросах не меняется ещё отсюда, и здание больше чем сто на сто метров в основании считается огромным. В высоту можно строить сколько угодно. Хоть сто километров, хоть сто пятьдесят, а площадь, занимаемая основанием стоит больше чем на вес золота. На вес платины, если тебе ещё не объяснили.

Стив, перед тобой дворец. Вот на Земле сейчас как решили – время автократов закончилось, оно точно не вернётся, и в Лувре и Эрмитаже уже давно музеи. А это?

Стив, строить такой дворец по азадийским меркам примерно тоже самое, что на пустынной планете взять ведро чистейшей родниковой воды и просто вылить воду в песок. Причём на глазах страждущих. Точнее, жаждущих, наверное. Я помню наш разговор с Нефаль в Риме, разговор о римском Колизее. Так что лично я эту картину как-нибудь с вашего позволения, пропущу.


Картинная галерея оказалась для всех как столкновение с неизвестным. И Елизаров уже потом нашёл им подходящее место – открытую столовую расположенную недалеко от мыса. Здесь прибой, шум воды, всё как положено, чтобы они могли поговорить без оглядки на общественное мнение.

- Тиночка, ты как вообще?
- Максимчик, ты хочешь публичного ответа?


Для Тины ответить четверым – уже публичный ответ. Дело деликатное и Елизаров давить не будет.

- Не то, что я хочу. Может тебе будет легче?
- Наверное.

Наверное, все знают афоризм «узнать о себе много нового»? Когда ничтожество проецирует свои пороки на оппонента и ожидает от него той же подлости, на которую способен сам. И относительно достойный узнаёт о себе «много нового». Что он якобы «замышлял» и «планировал».

Но я говорила о переносном смысле. В этот день я узнала о нашей общности много нового, узнала без кавычек. Всех устроит такой ответ?


Все, все трое подняли запотевшие стаканы с газировкой, чтобы чокнуться с Тиной. 20 лет назад она думала, что никакого культурного досуга просто не существует, пять лет назад была уверена, что какая-то высокая культура есть только у людей. Только люди могут творить прекрасное, а её «братья и сёстры» - нет. Сегодня это убеждение обрушилось, можно сказать, Тина испытала культурный шок. Но этот культурный шок со знаком плюс и людям полезно продемонстрировать свою человечность, понимание. Гуманизм, о котором Тина думала как о каком-то непонятном явлении. А сейчас трое разных людей разных и убеждений вспомнили, чему их учили с детства – слабому нужно помочь. Протянуть руку даже не думая, вспомнит ли об этом слабый когда станет сильнее. Кому-то говорили, что рука протянутая слабому это не для него, это для себя. Чтобы убедиться в своём человеческом лице.

***

1 Января


Четверо, вся их компания сделает «второй подход» к Галерее. Примерно такой же второй подход, какой делают упражняющиеся с гирями и гантелями. Вход в Галерею выполнен не отдельным зданием или вестибюлем, это просто лестница, уходящая под Землю. Макс смотрит на эту лестницу и думает, что такая лестница рождает у неё только одну аналогию. Вход в крупный подземный склеп. Склеп – точно не ярмарка или карнавал, и вход в него выглядит…или должен выглядеть как то траурно и торжественно. Почему у него такие аналогии? Может потому, что он привык ходить на земле, а не под землей? Но он не на Земле, а для азадийцев подземелье – почти синоним слову безопасность. Кстати, как по секрету сказала Максу Тина, готовятся официально рекомендуемые переводы многих афоризмов, в том числе «крыса, загнанная в угол». И вместо угла там будет что-то подземное…

Смотрительница, которая следила за Стивом вчера (впрочем здесь это было сегодня), вышла отдохнуть. Она совершает привычные движения- закрывает свои большие чёрные глаза и поднимает голову к небу. В этом жесте, как сказала Тина, есть психологический момент, поднять голову это стать самим собой, а не…и снова Макс что-то вспомнил…«вы говорите то, что не думаете, и даже думаете то, что не думаете на самом деле». Словом, поднять голову к небу, это хоть временно сбросить маску, искусственную личину, которая смотрительница носила подавляющую часть своей жизни. Впрочем, сейчас ей, кажется, и маску носить не надо. Она занимается благородным, уж точно не вредящим никому делом, хотя наверняка вспоминает своё прошлое. Когда приходилось говорить не то, что думаешь и даже думать строго в рамках «миссии» корпорации. Работа смотрительницы для неё кране необычна, и Елизарову хочется с ней это обсудить. Но Тина такое не поймёт. Макс нащупывает с ней «общую волну, чтобы вроде бы идиотский вопрос не слышали все окружающие.

«- Тиночка, я хочу вот с ней поговорить!
- О чём?!!!
- Только об искусстве! И немного около него».

Без предупреждения Тина устроила бы скандал на ровном месте. Ей не понять, как Он и Она могут общаться с кем то ещё кроме как друг с другом. Возможно её родители любили друг друга до гробовой доски, а ей самой давали в основном домашнее образование. Или просто она видела счастливые пары – например Он и Она могли быть проектировщиками для корпорации и с посторонними почти не общались. Такая модель могла показаться ей образцовой, и задача Максима, мягко говоря, не проста. Мягко и деликатно доказать Тине, что им нужно общество. Хотя бы небольшое и доверенное.

- Уважаемая?
- Да, высокопочтенный?
- Вы ведь наверняка помните нашу не самую простую компанию?
- Помню. Уверяю, ваша компания не самая сложная. Я слышала слова «компашка», «намалевали». Вы стараетесь сдерживаться, не могу этого не отметить.
- И на том спасибо. Скажите, а как вам вообще работается? Работа ведь…э-мм…немного нетипичная, да?
- Вы сказали нетипичная? К 2234-му году по вашему счёту я выросла до поста PR-директора оружейной корпорации с 37-миллионами работников…
- PR-директор? Умели доносить информацию до множества лиц. Извините, что перебиваю, вот никак не могу себя от этого отучить.
- Извинения приняты, ваше сравнение уместно. Теперь мои навыки общения оказались к месту.

Люди приехали сюда в 2324-м году, когда распущенный Верховный Совет постановил предъявить высокое искусство всем желающим. Должна отметить чувство такта прибывших из Лувра, Эрмитажа, с римских холмов и Акрополя. Визитёры с Земли показывали нам устройство своих музеев, но не настаивали, чтобы мы приняли всё.
- А как можно настаивать в гостях?
- Да, примерно так те люди и говорили. Кажется, говоря вашими словами, мы немного изменили себя, не изменяя себе.
- Изменили себя, не изменяя себе. Интересная мысль, её стоит обдумать.

***

- Валерьич, а это чё?
- Фаланга стив.
- Прямо греческая фаланга?
- Не, не греческая. Ударение на последний слов – не фалАнга, а фалангА. И последнее «а», должно быть длинным. Ты глотаешь почти все буквы, но долго вытягиваешь последнее «а». Почти поёшь, как в опере.

Тине не будет комментировать произношение Елизарова. Будет, но позже, не при всех. И наверняка она тоже отметит его чувство такта.

- Какая неприятная планета. Серое небо, серые скалы.
- Шагающие скалы Фаланги. Я ж тебе говорил, Фаланга и Удьяна могут показаться стороннему наблюдателю очень непривычными. И это мягко говоря.
- Как скалы могут шагать?!


Стивен тоже демонстрирует чувство такта. Вчера (по календарю, а не по сути) он бы громко возмущался, но сегодня понял – он не дома. В конце концов, могут же люди высказывать сильные эмоции и шёпотом, если припрёт.

- Стив, вот как нам рисуют молодые планеты? Молодые в геологическом плане.
- Ну…это…вулканы, реки лавы, всё такое.
- Точно. Когда ты посмотришь видео в стиле «история Земли за час» тебе всё покажут именно так. Вулканы, лава, не забудем о землятресениях.

Фалангу…сохранили как иллюстрацию к таким процессам. Но без вулканов и лавы. Фалангу называют «планету острых ощущений». Там тектонически нестабилен даже космопорт, и тот космопорт сравнивают с аэропортом в Лукле в Гималаях. Космоплан садится на поверхность, и ты уже удивляешься, как же у пилотов всё получилось? Фаланга – вроде «туристическая планета». Она не в этой системе и где-нибудь 20.000 лет назад перелёт на неё считался непозволительной роскошью. И не всем была понятная такая морока. Вот сёдня допустим, на черта лететь в Гималаи и оббивать туристические ботинки вокруг Джомолунгмы? Одним нравится, другие считают подобное недешёвой и опасной блажью.

- Доходчиво. Валерьич, тебе говорили, что ты можешь доходчиво объяснять?
- Неоднократно

После таких слов Елизаров не может не вспомнить «Наташеньку». Он познакомился с ней примерно в то же самое время, что и с Тиной, и в отличие от Тины её мнение приходилось…вытаскивать сложно. Кажется, Елизаров сильно напоил её приличным алкоголем, но не воспользовался ею, а попросил лишь одного – она должна начать говорить. Говорить то, что думает. Для азадийцев ракнайцы словно свалились на голову. В 2250-м их не было, не считая имперских гарнизонов, а к 2324-му их только на корпоративных планетах было почти 120 миллионов. И Елизаров, чтобы наладить контакт, а самое главное, чтобы понять ситуацию вообще, начал работать в роли плохого телефона.

Проблема или ситуация выглядит так, что азадийцы не считают корпоративные планеты своими. И ракнайцы с людьми их не напрягают, для них это новые возможности заработать. Предложить передовую пластическую хирургию, более глубокие вмешательства. Словом, почти всё, что захочет клиент. Для «коренного населения» Даксима, люди и ракнайцы выглядят как обширная и платёжеспособная кормовая база. С этой позицией с «Наташенькой» разговаривать стало просто возможно. Она начала раскрываться, говорить о своих проблемах. О проблемах подружек, подружек подружек и так далее. Всё дальнейшее сложно… Было сложно, таковым сложным и осталось, и Елизаров пригласил всех перейти к следующему полотну.

- Валерьич, какой здоровский осенний лес! Ну прям…я не знаю, будто Нормандия в ноябре или декабре. Нормандия… Туда так недорого попасть из Ньюкасла. А чё, их…местные художники до Земли добрались?
- Стив, на картине не Земля. Присмотрись ка к «листикам» как следует?
- Слушай, а как здорово! Они будто шевелятся на ветру.
- Они просто шевелятся, без всякого ветра. Потому, что это не листья, и они живые.
- Чево?!
- Вспомни Ахерон.

Ахерон – безусловно, не самые приятные воспоминания в их жизни. Неприветливая планета, а самое главное – «великий инкизитор», фанатик, дошедший до полной деградации как личность во имя «великой идеи». Но на всё, рано или поздно, нужно учиться смотреть холодной головой, как например на Палину, едва ли не на самую грандиозную братскую могилу всей человеческой истории. На сегодня ведётся планомерная работа по захоронению погибших, и Палина из абсолютно табуированной темы превращается в сдержанные энциклопедические статьи. Что-то такое, нейтральное и спокойное. Рельеф, геологическое строение. Попозже появятся статьи и об уничтоженной цивилизации палийцев как только эта тема перестанет быть столь болезненной.

- То есть чё, вся планета чёто большое и живое, да?
- Почти. Одну секунду…


Макс снова повернулся к той самой смотрительнице – он деликатно просит её подойти к ним, но не требует, чтобы она бросила ради них всё и вся.

- Да, высокопочтенный?
- Вы нам скажите пожалуйста, вот тот живой организм на Удьяне…его изучение запрещено?
- Скорее неуместно. Мы достигли сосуществования с тем организмом, и изучение его жизнедеятельности нежелательно. Наше общество не подвергнет остракизму изучающих его, но подобные работы сочтут неуместными. Мы сделаем вид, что их не существует, но исследователь может породить другие научные работы и они не будут проигнорированы. Я сказала всё, что хотела сказать. Моё почтение.

- Валерьич, объясняй!
- Попробую. Стив, ту гигантскую тварь на Удьяне по сути изнасиловали. Теперь она живёт при другой атмосфере, с другим давлением и с другими газами. И они решили, что трогать её не надо. Живёт и живёт себе, хорошо, если будет жить дальше. У них есть такие запретные или табуированные темы. Скажем, чёрные дыры. Там же натурально ум за разум заходит, когда речь идёт об искривлении времени-пространства. И эта тематика тоже считается нежелательной. Чёрные дыры не управляются никем, они подчиняются понятным законам астрофизики. От них предпочитают держаться на почтительном расстоянии. Мы, люди, сейчас изучаем сейчас одну такую. Киноскефалу. Но помощи нам не окажут, кроме помощи в эвакуации, если чё то пойдёт совсем не так. Мы ведь как говорим – не трогай лихо, пока оно тихо, а они…относятся к подобному чуть по-другому. Не трогай вообще.

Стив, я сделаю и другое предположение. Азадийцы делали скульптуры. Довольно специфические, но делали, хотя вроде как делать перестали. И ещё у них есть театр. Театр без слов, кажется, это называется пантомима. Там обыгрывали семейные сценки, отношения Её и Его. Этот театр вряд ли скоро станет достоянием общественности – азадийцы не приемлют размножение впечатлений. Репродукций этих картин не будет, хочешь увидеть – лети сюда и смотри сам. Поэтому никто не запишет театральное представление, чтобы десятки миллионов смогли увидеть его на экране или в голове, на уровне который позволяет нейроинтерфейс. Даже само слово – впечатление. Знаешь, как они переведут его на свой язык и потом переведут обратно? Нечто пережитое самостоятельно. Они считают, что впечатления нельзя копировать или тиражировать.
- Один сек. Как же эта картина?
- Согласен, её публичную демонстрацию уже можно считать тектоническим изменением в мировосприятии. А ведь что такое кино? Если откинуть шелуху, то кино это театральное представление, где режиссёр выбрал набор наиболее удачные дубли, и именно они попали в монтаж.

Им нравится кино, и они наверняка сделают что-то подобное. Будет большое событие, я уверен. Это не будет производственной драмой, тем более военной. Скорее мелодрама. Даже так предположу – притча о том, как взаимоотношения выживают через пару сотен лет. Точнее, почему выживают. Примерно как европейский мини-сериал, где 45-ти летние супруги борются за свой брак, хотя он уже трещит по швам. В нём уже полно трещин вроде «ты мне врёшь», «бред сивой кобылы», и так далее и тому подобное. В итоге зрительские симпатии срывает тот, кто выдержал все резкости и сохранил отношения. «Азадийские мадам» тебе впрочем и сами объяснят, что точно не будет в таком фильме, когда он попробует появиться на свет. Не будет того, что они называют таинством.

- Да, о таинствах я уже слышал. Таинство рождение, таинство траха и таинство похорон.
- «Таинство траха»? Стив, с таким отношениям к их ценностям у тебя не будет ничего и никого. Я не настаиваю, чтобы ты прямо сейчас извинился, всё такое прочее, просто прошу подумать. Давайте вот следующую картину посмотрим?


Следующая картина не нуждаются в комментариях – на ней бескрайние степи Хавеля. Картина, как и фотография – неподвижна, и одно из величайших достижений художника – показать ощущение динамики. Движения. Сделать картину такой, чтобы зритель ощутил её живой. Дать почувствовать движение травы в высокогорье и движение облаков на высоте.

Елизаров вспомнил прошлую весну, когда они со Стивом поставили точку в деле «великого инквизитора». Вспомнил сумасшедшего капраза, сбрендившего от пребывании на одном месте, от «обозначении присутствия». И его простые мечтания, то что ему наверняка снилось в бессонных алкоголизированных ночах. Пшеничные поля до самого горизонта и мирное голубое небо над головой.

***

Двип Суракши

3 января 2332 года
               

Как и снова, Максим оказался в нужное время, в нужном месте. Как и снова Советник безопасности хочет поговорить с ним. Макс идёт по острову и думает о том, что какая-то штаб-квартира Исполнителей здесь на Суракши была и остаётся «двипообразующим предприятием».

Исполнителей готовили достаточно долго. У них есть здесь что-то вроде академии, большого архива, который, конечно же, распухал от всё новых раскрытых ими дел. Их учили именно на конкретных примерах, и они выходили «в жизнь» отнюдь не теоретиками.

И ещё у них есть большое, довольно специфическое церемониальное подземелье, некоторые называют его храмом. Там их…«посвящали в орден», они отрекались от собственного имени и получали номер. Исполнитель номер такой-то. Они полностью отказывались от личных привязанностей и начинали…работать. На английский их переводит как executioner, а слово executioner – тот, кто приводит что-то в исполнение. Executioner - в том числе и палач, от слово экзекуция. Исполнители приводили в исполнение свои решения, и Максим не так давно сам убедился в спорных методах их работы. У Елизарова почти нет сомнений – Исполнители могли собственноручно убить подозреваемого без всякого суда, если его причастность казалось им бесспорной. И как же быть, когда ошибся? В истории человечества было немало примеров, когда мнимого убийцу уже казнили, а убийства продолжались. И что? Продолжать спокойно «исполнять» дальше? Поэтому Елизаров туда к ним не пойдёт.

Он чувствует разницу между словами энтузиаст и фанатик. Исполнители – фанатики, а Советник остаётся энтузиастом, осознающим то, что он может ошибаться. Он – полная противоположность Исполнителям, он склонен сомневаться. Склонен сомневаться, и не склонен к резким движениям. Но это означает и то, что он не пойдёт на решительные меры, даже тогда, когда они нужны. Он очень похож на городского полицмейстера Даксима, с той лишь разницей, что Советник собирает больший объем информации, у него больше данных и знаний, но что со всем этим делать он просто не понимает.


Елизарова уже подняли наверх к Советнику, и Макс видит – человека приставили даже сюда. Впрочем, как кажется Максиму, крайне «неправильного человека». Человека, который просто пьёт, пьёт и пьёт. Этот…может быть начальник городского управления УВД воевал, здесь он уважаемый человек у него неограниченный доступ к «дурману», и он…весь в самокопании, рефлексиях, он застрял в прошлом. И никак не может остановится. И этого человека, кстати, тоже можно понять.

Всякому человеку не чужды сомнения, кому-то больше, кому-то меньше. Но совестливому человеку, цена решений которого была жизнь и смерть, сомнения особенно близки. Он может чувствовать себя морально уничтоженным, думать и говорить вслух, что «нет правильных решений», «в этом мире больше нет правды», вспоминая погибших сослуживцев кричать, что «я мертвее каждого из них!». Этот человек на вершине башни застрял в своём личном дне сурка, и никто кроме него самого ничего не изменит.

- Максим Валерьич, Госпожа Уинстед, прошу. Начну со светлых новостей. Ваша работа на Сварге признана выдающейся, Максим Валерьевич повторно награждён Звездой Пучины, госпожа Уинстед награждена Звездой Океана. Вы ведь наверняка предпочтёте получить Ваши награды без церемоний?
- Я за. Элизабет?
- Я тоже. Предпочту когда-нибудь забыть свои…выдающиеся деяния.

- На том и порешим. Максим Валерьевич, что вы можете и хотите сказать о ситуации на Сварге?
- У нас с Элизабет ощущение, что мы бьёмся головой об стенку. Честно. Бьёмся упорно, достигаем результатов. Но… «Дело нашей славной охраны»? Год тому назад я считал, что подобное просто невозможно. У нас может быть не каждый день, но уж очень часто происходят такие «невозможно». И я устал. Эта наша встреча с вами – последняя. Если только вы не захотите встретиться со мной, как с обычным человеком.
- Максим Валерьевич, вас можно понять. Задача выиграть войну – понятна, а борьба с пороком – вечна. Моё почтение.

***

Высокая орбита планеты Тотенгам

4 января


Максим внутри себя уже начал обратный отсчёт. Жермен прислал ему фото с Хавеля, где он чумазый, уставший, но счастливый. И эти фото дали Елизарову сил. Честно доработать два с половиной месяца и уж в какой раз снова строить новую жизнь. Без самокопаний и рефлексии, хотя ему уж точно есть о чём подумать и что вспомнить.

Стивен сидит весь полёт напряжённым. И чем ближе к посадке, тем хуже он себя чувствует. Елизарову кажется, что его друга гложет стыд.

- Стив, что с тобой?
- Валерьич, у меня есть дерьмовые новости. Я должен их тебе передать, и не хотел портить настроение. Сейчас сижу и думаю, что можно было бы письмо черкануть.
- Стив, не темни. Говори как есть.
- Лады. Валерьич, твоего Дюваля не стало. Не стало таким образом, что его смерть – нифига не облегчение.

В октябре он устроил в колонии потасовку с тяжкими последствиями. Раскидал охрану, побил камеры, разжился спецсредствами и оружием. Некоторым он свернул шеи, и счёт шёл на минуты. Им сильно повезло, что на Дюваля нашлась управа. Отставной старлей спецназа, в колонии он служил старшим инспектором и не струсил. Не позволил развешивать себе лапшу на уши, только два выстрела в колена и всё. Конечно служебная проверка, но он спас людям жизни.

После этого, как ты догадываешься, отношение к Дювалю стало совсем другим. Карцер, его быстро этапировали в центральный военный СИЗО чтобы судить по совсем другим статьям…

17-го декабря Дюваля нашли повесившимся с предсмертной запиской, которая не опубликована. Было принято такое компромиссное решение, а в прессу вбросили слух, что её содержимое относительно невинно – «В моей смерти прошу винить Объединённые Территории». Но её истинное содержимое выплывет наружу, и она станет такой же секретной как секрет Полишинеля.
- И каково же истинное содержание?
- Если ты хочешь это знать… «Меня задушили крысы. Отомстите за вашего героя, давите крыс».
- Раздавите крыс…
- Да, ты всё понял или скоро поймешь. Валерьич, Дювалю помогли. В СИЗО везде камеры, там не повесишься так, что охрана не заметит. Сейчас всё расследуют, но ты же  понимаешь, насколько твоему Дювалю сочувствовали? Спецназ сделает из него мученика. Я не так сказал – уже делает. Мученика, «несправедливо осужденного», вот только нимба не хватает.

Да Валерьич, вам будут мстить лишь за то, что вы выполняете вашу работу. Готовьтесь. Brace yourself.