Собака, которая должна жить вечно

 СОБАКА, КОТОРАЯ ДОЛЖНА ЖИТЬ ВЕЧНО
— Не умирай, пожалуйста, Собака, - эту молитву я услышала, сидя на заснеженной лавочке в парке, пытаясь завязать шарф так, чтобы случайно не повеситься.
Я обернулась.

Наши лавочки стояли спинка к спинке. Спиной сидела сухонькая старушка в каракулевой шубе. У ее ног сидел мопс, казавшийся огромным в своем наряде.
Уж я-то повидала на своем веку собак во всяких костюмах - от брендовых за баснословные деньги до китайских поделок, превращавших грозного пса в уморительное чучело. Но это... такой грандиозный полет дизайнерской мысли я видела впервые.

Во-первых, шапка. Это была не просто шапка, это был вязанный дворец со всеми вытекающими вязанными последствиями. Розовый капор, повязанный с помощью широкой ленты, которая заканчивалась там, где начиналось сооружение, подозрительно напоминающее внешним видом жабо. Вы когда- нибудь видели жабо на мопсе? Поверьте, если вы считаете, что увидеть Париж и умереть - это несусветная глупость, после мопса в жабо вам точно будет нечего смотреть на этой грешной земле.
Эти яркие аксессуары временно притягивали взгляд неосторожного зрителя, чтобы нанести сокрушительный визуальный удар под дых - мопс был одет в комбинезон из каракуля. Я на секунду перевела взгляд на шубу старушки, чтобы просканировать ее на предмет прорехи, совпадающей с выкройкой одеяния пса. Шуба была цела, старушка - тоже.
— Вы меня услышали? - дребезжащим голосом спросила старушка и я буквально почувствовала, как она впилась в меня колючим взглядом. — Слышали?
Я утвердительно кивнула. Она, как птичка, тоже закивала головой. Мопс подошел к старушке поближе и аккуратно лизнул руку.
— Фу, Собака, я же тебя просила обойтись без этих сентиментальных выходок на публике! - старушка произнесла это так строго, что мне стало стыдно заодно с мопсом.
— Нет, вы просили ее не умирать, - ляпнула я и прикусила язык. К моему облегчению старушка рассмеялась.
— А о чем еще просить эту дуру? Она и так ничего толкового не умеет, пусть хоть на тот свет не торопится раньше меня.

 Так мы и познакомились. Старушку звали Римма Марковна, а собаку - Собака.
Имя собаки переставало удивлять, стоило только познакомиться с Риммой Марковной поближе - с виду тщедушное создание носило в себе несгибаемое стальное нутро. Мне было трудно представить Римму Марковну молодой и уж точно невозможно было представить ее потерявшей голову. Она была своеобразным человеком-маяком, несгибаемая, волевая, точно определившая для себя что хорошо и что плохо. Сама себе строгий судья, она никогда не давала себе поблажку и того же ждала от других. Под ее взглядом хотелось съежится, в ней не было места никаким полутонам.
Про таких говорят - тяжелый человек, таких побаиваются нечистые на руку - потому что невозможно договориться.
Родилась такой Римма Марковна или стала - мне тяжело судить. Мы с ней встречались в парке почти каждый вечер, потому что я покидала кафедру университета ровно в тот момент, когда Римма Марковна выходила из дома, нарядив Собаку в очередной костюм, поражающий каждый орган зрения на своем пути. Однажды Римма Марковна приболела и я привезла ей лекарства. Она суровым жестом прервала мои попытки уйти домой, не выпив чаю с конфетами, и этот вечер положил начало череде наших взаимных визитов.
С Собакой Римма Марковна не расставалась никогда. Разговаривала так, словно мопс понимает каждое ее слово, но в силу взбалмошного характера игнорирует ее замечания. Общалась с Собакой нарочито холодно, делала замечания и целые выговоры. Казалось, Римму Марковну абсолютно не трогает то, как Собака смотрит на нее снизу вверх влюбленными глазами и часто дышит высунув язык.
Повторюсь, я не берусь судить о том, что сделало Римму Марковну такой, какой она стала - детство ли, или родилась она уже такой суровой. Много прошло времени, прежде чем наши разговоры стали задушевнее и открытие.
— Я с тобой, Сонечка, душой потеплела, - сказала она мне в тот раз, когда они с Собакой впервые заявились ко мне в гости.
Произошло это уже почти летом. В честь такого знаменательного события, Собака была наряжена в белую твидовую куртку, делавшую ее похожей на огромный хрюкающий куб.
Как оказалось в тот вечер, детство Риммы Марковны было тяжелым. Она была двенадцатым ребенком в очень бедной семье. Вечно пьющий отец, который даже не помнил всех детей по имени и озверевшая от непосильного труда мать, колотившая детей в бессильной злобе.
— Они все постоянно кричали, такой ор стоял - до небес. Я в детстве думала, что от их крика на кровлю упадет месяц и раздавит весь дом. Может, и к лучшему, если раздавил бы.

 Среди этого непрекращающегося вопля-стона росла маленькая Римма, которая молчала почти до пяти лет. Причем она уверенно сказала, что говорить могла, просто не хотелось. Уже тогда внутри нее закалялась сталь. Наверное, это был способ выжить - отгородиться и молчать. Ее считали чудной и даже не трогали - смысл бить, если жертва не кричит?
И самое страшное - Римма была тем ребенком, который вырос и ни разу в жизни не слышал в свой адрес слова «Люблю».
— Неужели ни разу?
— Ни разу, - подтвердила Римма Марковна и шустро вытянула руку, разделив пространство между мордой Собаки и упавшей конфетой. — Нельзя, Собака, слышишь? Нельзя.
— И я тоже, — вдруг добавила, помолчав, она.
— Что - «тоже»? - не поняла я.
— Ни разу в жизни никому не сказала, что я его люблю.
Замужем Римма Марковна была всего один раз, как полагается - и раз этот был длиною в жизнь.
Звали его просто - Иваном и любил он Римму Марковну больше жизни. Совсем на нее не похожий, балагур, душа компании, Иван безумно любил жизнь во всех ее проявлениях.
Как его угораздило влюбиться в холодную Римму Марковну - уму непостижимо, но любовь эту он пронес до самой смерти. Он ласково называл ее Риммочкой, Риммулей, чем вызывал только ее ворчание и недовольство.
— Стыд какой, Сонечка, - рассказывала Римма Марковна. — Идем с ним по улице, а он снимает плащ и швыряет его передо мной в лужу. Чтобы я перешла, как в кино! Какое кино, пень старый сам, люди смотрят...
Судя по возмущенным рассказам Риммы Марковны, Иван был потрясающе заботливым мужчиной и, как ни парадоксально, счастливым.
— Говорил, что чувствует, мол в душе я его люблю. А я что могла? Не идут у меня такие слова. Прореху заштопать - пожалуйста, спину мазью натереть - могу. А других нежностей я не знаю, кроме как через заботу.
Детей Бог им не дал. В какой-то момент Римма Марковна сказала, что они смирились и перестали говорить на эту тему.
— Да и жизнь прожили в общем-то счастливую. На других поглядишь - сходятся, расходятся, на старости лет какую-то любовь встречают, от страстей ходуном ходят. А у нас было как-то спокойно. Нет, ругались. Я ругалась, точнее, он больше сглаживал. Добрый он был.

 Римма Марковна никогда не плакала. Она часто моргала, возводила глаза к потолку, а если было совсем невмоготу, начинала отчитывать Собаку с таким воодушевлением, словно та была главным персонажем картины «Опять двойка».
Собака, видимо, смирилась с жизнью такой и только натужно сопела, пока у Риммы Марковны окончательно не пропадало желание плакать.
— Я заболела, лет десять назад, серьезно, по-женски. Операцию делали. Он ко мне ходил в больницу каждый день. Всё носил что-то. А мне стыдно было - к соседкам не ходят-то, им завидно, а мой бегает, как привязанный. То яблочки, то котлетки. Вот дура-то. Стыдно было за это, гнала его.
Римма Марковна вздохнула и произнесла слова, от которых у меня брызнули слезы:
— Я в сердцах сказала, что на тот свет собралась. А он впервые на меня закричал. В первый и последний раз. Кричал, чтобы я не смела умирать раньше него. Чтобы я ему такое обещание дала.
Римма Марковна замолчала и я поняла, что Собаку сейчас будут отчитывать, как никогда.
— Да и чем мне эта собака помешать могла, я не понимаю! - это она мне рассказала уже следующим вечером. — Ведь живем мы с ней уже столько лет, душа в душу. Воспитание, конечно, прививается медленно, но ведь ужиться можно! Он ей даже имя не успел дать...
Обещание свое Римма Марковна сдержала - Ивана она пережила. В день, когда ему стало плохо, на пороге их дома появилась Собака. Собака была куплена на рынке вместо картошки, за которой Иван туда был отправлен.
Римма Марковна была категорически против. Иван проявил странную твердость духа. Римма Марковна была настроена на скандал. Ивану стало плохо с сердцем. Римму Марковну глупым шантажом не проймешь, поэтому она слишком поздно поняла, что скорую нужно было вызывать гораздо раньше.
— В больнице он протянул три дня. И я, дура, была спокойна - не в реанимацию же его положили, что-то колют, температуру измеряют, все под контролем. А он чувствовал, что все. У него был блокнот такой потрепанный, куда он телефоны записывал. И он все три дня в нем что-то писал. Лежал, полузакрыв глаза, царапал что-то.
Когда Римма Марковна зашла в палату на третий день, муж просто лежал, заложив пальцем страницу в блокноте.
— Он сказал, что пишет мне письмо там последнее. Прощальное. Что там все, что он не успел мне сказать. Я так разозлилась на него за эти слова, что пулей из палаты вылетела. И больше я его в сознании не видела.

 — А что в письме было? - спросила я.
— Я ждала этот вопрос, я же сама к нему подводила. Потеряли блокнот. Не знаю.
— Как потеряли? - ахнула я.
— Да он махонький был. Мне пакет с вещами в больнице отдали, а у меня похороны, поминки, дел невпроворот. Я оттягивала все этот момент. Хотела прочесть потом, не в суете. И оказалось, что в пакете блокнота нет. Уж поверь мне, я всю больницу на уши поставила! - блеснула глазами Римма Марковна.
Я охотно верила.
— Блокнот не нашелся. Терзаюсь до сих пор. Что там было? Прощение мне? То, что успокоило бы меня? Или ранило? Тайна какая-то? Заповедь? Что?
У Риммы Марковны из глаз полились настоящие слезы. Я к тому моменту плакала навзрыд.
Глядя на такое, Собака покорно подошла к Римме и наклонила голову. Но вместо привычной. отповеди, Римма Марковна наклонилась так низко, насколько позволила больная спина и обняла Собаку, продолжая плакать прямо в ее темную мордашку. Собака, словно наконец-то начала понимать слова, прижалась к ней всем своим маленьким тельцем и тоненько заскулила
— Вот так и остались мы вдвоем с ней, - сказала Римма Марковна, когда мы все немного успокоились. — Весточку последнюю я не получила, но Собака - его последний подарок. Берегу вот, как зеницу ока, кутаю, чтобы простудиться не вздумала. Кормлю хорошо, образованием занимаюсь. Ты только не умирай, Собака, пожалуйста, ты - мое второе письмо.
Я погладила Собаку по голове. Никогда не умирай, Собака.
И не теряйся никогда тоже.