Многоточие G

Рассказ «Многоточие G»
Тоска. Ни одной мысли не приходит в голову. Выдохнув я откинулся в кресле, открыл глаза и оглядел свою комнатушку. На рабочем столе невпопад валяются чертежи, тубус опирается о стенку шкафа. Одиноко стоит изодранный зеленоватый диван из кожзаменителя. Во всю стену красуется фотоплакат с изображением собора Святой Софии, в оглавлении написано «Saint Sophia church Istanbul». Когда-то я в порыве гнева перечеркнул современное название города и с гордостью написал поверх «Tzargrad».
В комнате царил беспорядок, на носу сессия, а я опять запил. Черт меня дернул пойти на архитектуру. Тогда мне было важно всеми правдами и неправдами уехать из России, пока это еще представлялось возможным, физика давалась немногим лучше, и я смог поступить в Берлин на это несчастное направление. Я был простым беженцем, который хотел спастись от мобилизации. На просвещенном Западе в почете постмодернистская архитектура, если это можно так назвать, строй себе дегенеративные избушки и делай вид, что разбираешься в современном искусстве. Любителям классики и готических соборов в современной Европе больше нет места, дорога открыта поклонникам Корбюзье.
Звонок. Я достаю телефон из кармана. Звонит Стёпа, мой университетский дружок.
— Серёжа, ты не занят сейчас? — раздался всхлипывающий голос с того конца провода. — Мне очень плохо...
— Я свободен, приезжай. — Не подумав брякнул в ответ. Зачем я только пригласил его? Ладно, делать больше нечего. Скорее мне ничего делать больше не хочется. Я отклонился еще глубже, теплая нега окутала моё тело. Веки поддались общей тенденции ослабленного бессонницей организма...
— Серёжа, домой, обедать! — доносится эхом родной женский голос издалека.
Стоит жара, мы с пацанами заняты великой стройкой. Наши краски — палки и живая фантазия, наш холст — весь мир. Из крупных веток получается каркас грандиозно наивного проекта. Процесс увлекает нас с головой, но снова раздаётся тот же голос.
— Сынок! Обед...
Ребята понимающе на меня смотрят, и я без лишних слов отступаю от нашей всесоюзной стройки Дворца Советов. Ноги ведут меня куда-то, и я выхожу на тропинку, ведущую в деревню. Солнечно, яркий свет отражается от золотых куполов храма, выше которого домов в деревне не было. Слева от тропинки берёзовая роща, а по правую руку величественный дуб у небольшого прудика. Слышны урчания жабьего хора, полёт москитов и вой сверчков. Я иду и предвкушаю мамкин борщ, в который она положит крупную ложку густой жирной сметаны, отломит черного хлеба и сядет рядом. Будет следить за тем, чтобы я доел до конца. Иначе со стола не пустит.
Тропинка уходит вправо, и я обхожу это величавое древо. Дуб принадлежит победителям и героям, из его древесины издревле мастерят столы для правителей, за которыми они, вероятно, пируют, обсуждают свои славные воинские победы и делят государственный бюджет. Слышен треск. Меня охватывает паника, необъяснимый ужас сковывает лёгкие и я не могу дышать. Тучи сгущаются. Далеко, из-за холма слышен гул. Надо мной галдят вороны. Бурный ветер раскачивает дуб из стороны в сторону. Это коллосальное древо начинает шевелиться. Я пячусь и запинаюсь об один из его могучих корней. Мир вокруг вмиг поблек и будто бы выгорел, но ведь только что все казалось мне таким прекрасным. Эта беззаботная детская идиллия обуглилась, стала уродливой сюрреалистической картиной. Из темной полости в дереве лезет огромная рука. Она медленно и устрашающе тянется ко мне. Мерзкие пальцы покрыты черными волосами и бородавками. Я лежу на спине и опираюсь на локти, пытаюсь уползти куда-то назад, но Оно хватает меня за пятку.
— Мама! — кричу я, что есть сил. Соскользнула сандалия. Я закрываю руками глаза и плачу. Никто меня не слышит. В этой рязанской роще остался я один. Мрак пожирает все видимое пространство. Беспомощность. Я не хочу видеть, я хочу ослепнуть. Господи, вырви мои глаза. Рука поднимается выше. Меня тошнит. Хочется исторгнуть этот желчный кошмар, что преследует меня с самого детства...
Кто-то звонит в дверь. Моя голова свисает со спинки стула, кровь приливает к мозгу и капилляры в глазах уже начинают лопаться один за другим. Меня на самом деле сильно тошнит и сейчас вырвет, но не от чувства беспомощности. Похмелье. Рвота подступает к изогнутому в неестественной позе горлу. Тело сводит судорога. Я с грохотом падаю назад со стула, и моя ротовая полость заливается струями горячей блевотины. Резкая боль в спине, мерзкий, кислотный привкус во рту. В этой агонии я не заметил, как мой вчерашний ужин, вперемешку с желудочным соком вылился через нос на новую кофточку.
— ****ь, только же купил. — Кто-то продолжает трезвонить в дверь. — Да иду я, сука, подождите!
Быстро снимаю верх и бросаю на пол эту дрянь. Умылся, прополоскал рот, высморкался. Вроде бы нигде не осталось. Можно встречать гостей.
На порог входит Стёпочка, в одной руке у него бутылка водки, в другой новенькая модель телефона.
— Я уж хотел звонить тебе, чего так долго?
— Плохо мне, друг... — Я беру бутылку «Абсолюта» и делаю три больших глотка.
— Что же ты, Сергуня, давай по-человечески. Мы же русские люди... где это у тебя тут рюмочки?
Степа пошел ворошить утварь на кухню. Мне наконец-то полегчало, вроде бы и прояснилось в голове. Я плюхнулся на диван и поставил бутыль на стол. И в глазах прошло замутнение. Стёпа вернулся в гостиную, хотя он всегда представлялся Стефаном на западный лад. Он вообще был довольно прогрессивный парень и уже давно свыкнулся с нашей общей судьбой. Один я ношусь со своим Sergay, дурацким именем, но менять его, все-таки, не хочу, ведь под ним меня крестили. Stephen — высокий блондин с прической каре, он носит гламурные черные очки с широкой овальной оправой. Джинсовый жакет и серые брюки в клеточку. Студент направления fashion design, ****ься в рот. Он поставил на стол обе рюмочки, уселся рядом и начал мне рассказывать про своего, теперь уже, бывшего.
— Руку не меняют, да? — риторически спросил я и разлил нам по пятьдесят. — Давай, друг, выпьем, за нашу нелегкую эмигрантскую судьбу.
Поссорились они с парнем на почве все того же языкового барьера и cultural differences.
— За мудаков, не чокаясь. — Горестным голосом добавил Стёпа.
Через пару рюмок мы вышли на балкон перекурить. Вечерело, вдали виднелись огни ночного города. Как же я люблю Берлин, но как же в этот момент я его ненавижу. Мой прадед в 1945-ом погиб, так и не дойдя до колыбели прусской цивилизации. А я дошел, и что с того? Пью здесь водку и тоскую, приехал сюда за лучшим образованием, за лучшей жизнью, в бегах от войны. Ведь от Родины, за которую отдал жизнь мой дедушка, ничего не осталось. Дух времени, zeitgeist.
Стёпочка по-товарищески протянул мне пачку сигарилл, я взял две. Одну решил закурить, другую положил за ухо. Взял в рот. Фильтр отдаёт кофе с шоколадом. Степа мне и прикурил. Я затянул ароматизированный дым и посмотрел на рейхстаг, верхушка которого, издали, виднелась с балкона моего многоэтажного дома. «И дым отечества нам сладок и приятен». Жаль «Парламент» испортились.
Стефан завел разговор снова о своих сексуальных отношениях. У меня же их не было уже давно, хотя в общем было не до этого. Я никогда не имел постоянного партнера, самый большой роман продлился всего лишь месяц. Парни мне быстро надоедают. Приходится наполнять пустоту внутри все новым и новым, наверное, я их использую. Один даже встречаться предлагал, писал мне каждый день, звал гулять. Так мне надоел этот образ жизни. Нет, такие мысли надо выбросить из головы. Надо ещё выпить.
— А пойдем-ка с тобой в клуб! — Уже изрядно опьяневшим голосом восторженно предложил Стефан.
— Пойдём-пойдем, конечно, только нужно еще выпить. Трезвым в клубе делать нехуй. — Так мне нравился этот, то ли авторский афоризм, то ли народная мудрость...
Мы снова дали маху, водка кончилась и Степа заказал такси. Я решил сходить прихорошиться, подошёл к зеркалу. С другой стороны, на меня смотрел уставший, небритый молодой человек с голыми висками и длиннющей челкой. Я умылся, наспех побрился и замазал пару прыщей тоналкой. Надел свои любимые серёжки, такие же, сверкающие благородным оттенком серебра, как и мой нательный крест. Последнее, что напоминало о доме. Его подарил отец, а через пару лет его не стало. Были опасные времена. Едва ли помню очертания папиного лица.
— Таксист уже ждёт, одевайся друже! — он профессиональным взглядом осмотрел меня. – Можешь, конечно, сразу без футболки приехать, будешь нарасхват...
Я все-таки дернул первое попавшееся из гардероба, и мы устремились вниз, по пути я натягивал футболку. Степан по-немецки сказал водителю, куда нам надо.
— А, этот ****ский клуб... — по-русски, с легким налётом акцента, что к эмигрантам прилипает с годами, ответил таксист. — Я оттуда постоянно забираю молодёжь, пьяные в говно, и трахаются, суки, прямо в салоне. Отмывать еще потом.
— Вам бы ирокез и револьвер, вмиг бы очистили этот зловонный город от нечисти, да? — язвительно ответил я.
Водитель притормозил авто, обернулся и недоверчиво сказал.
— Ты это к чему, сынок?
Его голубые глаза видели меня насквозь, холодный взгляд не выражал эмоций. Бритоголовый, татуировку на шее трудно разглядеть из-за тусклого освещения.
— Что вы... просто шутка, фильм «Таксист» не смотрели? — ответил я, вжавшись в кресло.
— Помалкивай лучше, шутник ***в. — сказал мужчина, развернулся и продолжил движение. Я успокоился, опасность миновала. Почему проблемы на чужбине исходят только от русских?
Мы приехали. И как только мы вышли, водила тут же дернул и скрылся, завернув за угол.
— Я уже баллончик наготове держал, вот урод... — Нервно отрезал Стёпа.
— Ты что долбоёб? Мы бы тогда все вместе там ослепли — ошарашено ответил я. — Инструкцию хоть читай!
Степа фыркнул и пошел впереди, вероятно обиделся. Мы шли, не разговаривая до самого клуба. Пройдя в тёмный закоулок, мы нашли это модное место, неоновая вывеска гласит: «Respublica Z». Нас здесь знают, у Stephen’a дружок работает охранником, а вот и он, встречает нас искренней улыбкой. Двухметровый чёрный алжирец в майке «security». Он жестом показал напарнику, что мы свои и нас пускают без очереди. Судя по всему, Стёпе трудно пришлось, получая такие нужные знакомства. Когда спускаешься в клуб, такое чувство, будто попадаешь в подводную лодку. Уши закладывает, а сквозь стены до тебя долетают нарастающие ударные волны этой адской музыки. Малиновый звон. Слушать такое трезвому — испытание, но я проходить его не собираюсь. Поэтому первым делом мы отправились на бар.
— Two Absinthe, please. — неуверенно попросил я. Бармены не всегда говорят по-немецки, ведь мы в столице мультикультурного мира. Вообще здесь больше в ходу английский и арабский. Нам сервировали две рюмки «тархуна» и дольки лайма на закуску. Пьем на брудершафт. Как же трудно идет первая рюмка этого пойла. Зато стоит как водка, а крепче в два раза, чистейшая выгода. Мы пропустили еще по одной и пошли на танцпол. Говорить здесь бессмысленно, разве что орать собеседнику на ушко. Оказавшись в толпе, мы сразу же потерялись. Хотя здесь и не были нужны друг другу, как две розетки. Началась охота, cruising, как это называют на Западе. Я проползаю глубже в толпу, на пути мне встречается экстравагантный взрослый мужчина. На нём кожаная портупея и узкие черные плавки. За солнцезащитными очками не видно глаз, но он активно играет желваками, жуёт жвачку. На левом локте крупная татуировка в стиле «blackwork». Звезда Хаоса. Обнюханный. Густая рыжая борода и не менее густо обросшее рыжей копной толстое пузо. Таких называют медведями, но он явно не в моём вкусе. Только вот я у него на прицеле. Заметив это, я пошел на попятную, но он начал движение вслед. Нет, этот тип старой закалки, прожжённый пидор, просто так не отстанет. Я просочился и слился с толпой, не дай Бог он найдет меня.
В клубном туалете своя атмосфера. Стаи молодых мальчиков и девочек с разноцветными волосами на водопое, лакают воду из-под крана. Сушняк. На баре воду не каждый себе позволит. Я прячусь в кабинке. Что делать дальше, алкоголь уже не вставляет. Танцевать под эту музыку невозможно. Как только все они дрыгаются под этот техно-скрежет? Надо еще принять на грудь. А может быть стрельнуть у кого-то дорожку? В правой кабинке шевеление. Какой смех — в перегородке просверлено отверстие, так называемый gloryhole. Дань уважения традициям, ведь когда-то парни могли любить друг друга только так. Двое нервно переговариваются за стенкой, я подглядываю в дыру славы. Один из них достаёт небольшой пакетик. То, что надо!
— Hey guys, may I get some? — Пытаюсь я ненавязчиво поинтересоваться.
Молчание. На той стороне идёт мыслительный процесс.
-Yeah, buddy. Fifty euros and stuff is yours. — Барыга, сука, я думал даст за так. Или на крайний случай протянет через отверстия свои чресла, мол отрабатывать надо, брат. You sucked my own cock, I gave you a line of coke. Ладно, вроде бы в бумажнике завалялось, держи. Мы обмениваемся через некогда популярное отверстие. Когда-то его использовали для анонимного секса — сейчас для анонимной наркоторговли. А я думал рудимент.
— But... Bro, be careful. It’s too cee bee mixed with ket.
Что за тусиби и кот, не знаю. Назад дороги нет, есть только одна, верная, дорога вперед! Я встал на колени перед унитазом, как пред образами. Положил телефон на стульчак и рассыпал содержимое пакетика на экран. Достаю бумажник, делить буду вот этой визиткой. Что это там... «Rehabilitation from alcoholism and drug addiction», как вы вовремя понадобились, господа врачи. Так-с, потолочь, разделить и готово. Две порции неизвестно чего смешанного неизвестно с чем. Достаю купюру, двести лир, осталась с прошлого уикенда в Анталье со Стефаном. Понеслась.
Застряло в носу, не хочет нормально всасываться. Этот мерзкий металлический привкус, вещество стекает по носоглотке куда-то вглубь. Я выхожу к рукомойникам и с каждым шагом идти становится все труднее. Делаю еще шаг и вижу, как моя нога замерзает в полете над черным плиточным полом. Я лишь жвачка, застрявшая промеж делений в подошве сапожек. Жвачка, пожёванная тем самым медведем с танцпола. Лишь бы он не отыскал меня в таком состоянии. Я иду дальше и чувствую будто вся моя сущность пятится назад, меня перевернуло навыворот. Только бы дойти до водопоя, я бы сейчас сталь дикой ланью, я стал бы козлёночком и пил из лужицы сколько влезет. Господи, когда же я наконец дойду.
Я маленькая и беззащитная антилопа. Сухим язычком жадно поглощаю воду из захудалой речушки. Вокруг моя родня и всё спокойно, мы дошли до влажного места. Сородичи поднимают свои рогатые головы, они навострили ушки. Топот, пыль вздымается бешеным облаком, я задыхаюсь и падаю. Не видно ничего в округе. Гром, этот душераздирающий рёв. Я оборачиваюсь и вижу позади огромного льва. За ним стоит палящее солнце, оно на миг ослепляет меня, и я закрываю глаза. Этой секунды льву хватило, чтобы сожрать мою маленькую тушку.
Открываю глаза. Сколько это длилось? Наконец-то я добрался до рукомойников. Склоняюсь, чтобы поймать своим ртом струю холодной воды. Освобождение от жажды. Я смотрю в зеркало и не узнаю себя. Кто это? Что я? Из отражения смотрит то ли загнанная дичь, то ли горделивый хищник. Быть может они двое являют собой одно целое.
Вроде меня отпускает, а может это все только кажется. Как же хочется трахаться. Что за дурь мне продал сосед по сортиру? Пятьдесят евро, я бы мог купить что-нибудь получше. Надо пойти в даркрум, может там будет поинтереснее, жар внизу живота не даёт покоя. Fire in my belly. Путь туда пролегает через танцпол. Светомузыка кажется неописуемо красивой, а люди вокруг просто обезумевшей сворой зверей. Почему у них всех звериные лица, сегодня что, маскарад? Я прохожу мимо курилки и в нос бьёт этот жуткий синтетический смог. Это что так воняет от нас, курильщиков? Один из них подходит ко мне и делает жест, мол, есть ли закурить. Он выглядит мерзко, как они добились такого реализма масок. Вместо волос у него белые кудрявые шерстяные колтуны, по бокам торчат вихреватые рога, а чуть ниже свисают мохнатые уши. Нос интенсивно раскрывается и схлопывается словно клапан. Ну и рожа. Он говорит мне что-то, но его слова больше напоминают блеяние. Я выхожу на тропу, ведущую в даркрум, она постепенно сужается, и я попадаю в лабиринт зеркал. Здесь темно, а на входе стоит огромная стеклянная чаша с презервативами и одноразовыми пакетиками смазки. Я беру чего-то в охапку и иду по лабиринту вглубь. Черт ногу сломит, ничего не видно, вокруг одни лишь мои отражения, иду наощупь. Где-то слышны стоны и похлопывания, где-то сопят носы. Куда я иду? Пробираюсь, в потемках, через вечное нигде в бесконечное никуда. Вижу проход, заглядываю за штору, а там на длинной скамейке сидят около дюжины мужиков. Кто-то стоит у них перед лицом, кто-то уперевшись о скамейку коленями, задом к стоящему. В нос бьет сильнейший смрад, запах пота и стероидов, испарений искусственного тестостерона. Страх, сильнейшая скука и уныние пробралось в самые укромные места моей души. В темноте не разглядеть личных черт, это толпа, в своей ****ской могиле рота солдат устроили последнюю оргию. Быть может, так развлекаются бесы в аду... Ребята заметили меня и посмотрели дружеским, завлекающим взглядом. Нет, мне не сюда.
Я прошел еще пару шагов и оперся о стену, она треснула под моим весом, и я провалился через ограду в другой лабиринт. Здесь стоял красный свет и почти не было звуков. Как подбитый мотылёк на улице красных фонарей я шёл на свет. Под его источником меня встретил смуглый парнишка в жилетке на голое тело. Он завёл свои раздутые волосатые руки за голову и поигрывал мышцами, делая вид, что не замечает меня. Мы здесь одни и я конечно знаю, что оба пришли сюда с одной целью.
— Hi, ich mag dich. K;nnen wir tanzen? — с заметным пьяным акцентом начал я.
Он опешил, помолчал пару секунд и ответил — ;zg;n;m dostum, Almanca bilmiyorum...
Турок, видимо не говорит по-здешнему. И вправду, к чему эта многословность. Я подошел к нему вплотную, положил руку на плечо. Глаза его загорелись, он придвинулся и немного приобнял мой стан. Мы поцеловались, от него разило мятным араком, крепким восточным алкогольным напитком. Я оторвался от его губ и принялся ласкать шею. Затем спускаюсь ниже, волосы с его груди щекотят мой нос, я еле сдерживаюсь, чтобы не чихнуть. Расстегиваю ремень на его джинсах, вынимаю из пряжки с изображением льва, открывшего пасть. Расстёгиваю ширинку и достаю обрезанный мощный ***. Бритвы здесь, конечно, не было и в помине. Он гладит меня по шее и иногда слегка касается цепочки, потом хватается за неё и как бы придушивает. Насмотрятся своего «hardcore bdsm», а мне потом... хотя я уже привык, иногда даже нравится. Его рука скользит по шее вверх, резким движением оттоман хватает меня за волосы и тыкает членом в глаз, это обидно, так можно и синяк оставить. Поосторожнее будь со своей волыной. Он снова толкает меня лицом вперед и на этот раз правильно, прямое попадание в рот. Обрез еле умещается внутри, и я принимаюсь за эту, ставшую уже рутиной работу. Действие вещества накатывает с новой силой, и я теряюсь в процессе…
Дуб. Это могучее дерево. Его корни уходят вглубь земли, а крона подпирает небеса. Священное древо германцев, древо мира, соединяющее подземный мир, уходя в него своими корнями, и проникающее в небесные чертоги своей ветвистой кроной. Корневища похожи на вздувшиеся вены, я чувствую каждый его бугорок, каждую извилину его роста. Растение живо. Жизненная энергия пульсирует, расширяя его изнутри. Оно полно тягучего сока, смолы, и мне так хочется выпить её всю до конца. Я становлюсь этим древом, и тем самым, я приближаюсь к великим Богам Севера. Становлюсь рядом и опираюсь спиной о ствол, развожу руки в стороны и пытаюсь его обхватить. Так наши энергетические центры сливаются воедино, мой позвоночник теперь часть этой системы. Ногами я ухожу в землю, а кроной волос восхожу в непостижимый Космос. Место откуда мы все появились, детьми которого мы являемся. Отец наш небо, а мать сыра земля.
...чернобровый османский воин продолжает непрестанно долбить. Моя глотка уже горит, а точка в самом основании тела так и вовсе полыхает. Он закатывает глаза.
— Evet, bu kadar, kendinizi a;;n. Daha da derin... — вопит от удовольствия голос сверху.
Он проходит куда-то совсем глубоко и у меня срабатывает рвотный рефлекс. Его рука скользит у меня по щеке и хватает за подбородок. Огромная рука, бородавка на пальце, покрытая черным густым волосом. Всё существование вдруг кажется мне бессмысленным и смерти подобным. Мне хочется отторгнуть этот страшный сон, преследующий меня из года в год. Только бы не видеть этого. Господи, вырви мои глаза. Пульсирующий *** выплескивает семя куда-то вглубь, в самое моё нутро. Его обманули, здесь нет матки и нет нужды стрелять так далеко. Я поперхнулся хуем, сперма вспенилась и просочилась мне куда-то выше, будто меж бровей. Опять этот кислотный, металлический привкус. Стрелок достал оттуда остатки порошка... даже остатки того, что я не успел высморкать в тот раз дома. Кусок гнилого мяса, непрожёванный шматок жесткого бифштекса. Во мне фонтан, бурлеск блевотины снова прорывается как из жерла вулкана, и я исторгаю эту массу из себя не успев вынуть член изо рта. Я заливаю все: его небритый лобок, рваные джинсы, металлическую пряжку и новенькие белые airmax’ы. Теперь он вопит уже не от восторга, а от омерзения и злобы. Он бьет меня по голове и с криком куда-то убегает, оставляя своего, секундой ранее бывшего, любовника, оглушенным в луже собственной рвоты и турецкой спермы.
Сквозь морок я вижу двух охранников, они под руки волокут меня вон из этого «****ского клуба». Двери раскрываются. Пинок под зад, и я оказываюсь на обочине жизни. Никому не нужный, заблеванный алкоголик. Мой друг сейчас развлекается где-то на главной площади этого Содома. Я приподнимаюсь, опираюсь на локти и прикладываясь к какому-то деревцу, достаю из-за уха оставленную на лучшее время сигариллу, скорчившись засовываю руку в карман и нахожу пламя. Как приятно в такой момент закурить, казалось бы, я на самом дне и ниже него одна лишь смерть, но есть в кармане пачка сигарет... Я вдыхаю сладкий дым, ароматизатор «кофе с шоколадом» смешивается с гнилым мясом и спермой в моём рту. Дым входит, и выходя он забирает с собой всё плохое, как дым ладана. Представив себе тусклый свет лампад, я закрываю глаза.
— Серёжа, вставай... чего это ты так? Поехали.
Передо мной на корточках сидит Стёпочка. Мой верный друг никогда не оставит в беде. Русские своих не бросают. Он подбирает моё изможденное тело и отводит в такси.
— Ну и воняет от вас. — говорит таксист в пол-оборота. — А, это опять вы. Трахаться надеюсь не будете?
— Уже натрахались, на всю жизнь хватит. — озлобленно и бесстрашно, кашляя ответил я.
Водитель загадочно на меня посмотрел, вздохнул, повернулся вперёд и мы поехали домой. Движение автомобиля меня укачало и убаюкало, так что я отключился до самого возвращения.
Просыпаюсь от ужасной сухости во рту, ощущение, будто в рот кошки нагадили. В комнате темно, рядом сопит Стефан. Я сажусь на кровать и включаю прикроватную лампу. Свет бьет своими лучами сквозь грязные глазные яблоки прямо в мозг. Воды! Или пива. Кое-как поднявшись, я пошарил по холодильнику, ничего. Снова пить воду из крана. Водная Освободительная Армия разбивает маленьких турецких захватчиков и шведских водочных магнатов своим прохладным залпом.
Я иду в ванную комнату, чтобы умыться. Подхожу к зеркалу, тщательно, с надрывом сморкаюсь и поднимаю свой взор. Все так же, только рожа сильнее опухла. Но я не могу найти взглядом на своей шее цепочки и креста. Я трогаю все тело вокруг шеи, выбегаю в гостиную и шарю по карманам джинсов. Нет креста. Подлый турок, он спёр у меня самое родное. Этот инородец мог спокойно выебать меня, но он не смел выебать мою душу. Вот гадёныш, грязная чурка. Он украл то, что напоминало мне о Родине. Он украл мою веру и обесчестил меня. Этот крест... последнее, что осталось от отца. Меня затрясло, я пал на колени и горько заплакал. Эти слёзы очищали меня, но не могли вернуть то, что ушло от меня в ту ночь. В кого я превратился? Сколько мужчин уже так надругались надо мной, но, чтобы настолько паскудным образом!
Отче наш, сущий на небесах... — начал уж было шепотом я молитву.
Как смею говорить эти слова своим грязным ртом? Я недостоин, Господи, вырви мои глаза. Покарай меня, разверзни небеса и порази меня молнией!
Порыв ветра выбивает двери на балкон и в комнату вторгается лунный свет. Я выхожу подышать экологически чистым европейским воздухом, слёзы сохнут на ветру. С неба на меня светит умирающий полумесяц, а справа, напротив него, сияет яркая звезда. Как же мне плохо. Слышит ли такого несчастного грешника, как я, Бог?
Я вернулся в комнату и повернулся спиной к балкону. Медленно осмотрел комнату. Мой единственный друг, Стёпочка. Как люблю я его, не как всех остальных парней, а люблю я его чисто, как родного брата. Он лежит, не подозревая о моих душевных терзаниях, сонно пускает на подушку слюни. Его длинные светлые волосы прикрывают чистое славянское личико. Я подошел и укрыл его одеялом. В глаза бросился тот самый фотоплакат с собором Святой Софии, который недавно стал мечетью... И та самая перечёркнутая надпись. Меня поглотила ненависть. Она поднялась из этой самой возбужденной точки в основании тела снизу, она разрывала мои кишки и отравляла трупным ядом мою душу. Это ненависть к самому себе. Ненавижу то, кем я стал! Какой гадости я посвятил свою жизнь. Я оглянул свою комнату в последний раз и кинулся через двери на балкон.
Шаги теперь даются мне невероятно легко, ведь это мой путь к свободе. Еще один крупный шаг, и я кладу босую ногу на балконную оградку. В небе ярко сияют звёзды, бесчисленные плеяды живого Космоса. Я отрываюсь от оградки и взмываю к звездам, словно спутник, но мать сыра земля зовет меня в своё лоно, не давая воссоединиться с небесным отцом. Я падаю вниз, падаю на арабский рынок и совершаю погром...