Реквием. Димкино большое сердце

            Я не знаю, как это получилось, но я позвонил на другой конец страны – в Краснодар за трое суток до того, как друга моего детства НЕ СТАЛО.
            Я не боялся писать короткое слово «становиться» в прошедшем времени с отрицательной частицей «не».
            Не боялся чувствовать боль, скорбь, душевные переживания других, которые может вызвать этот рассказ.
            Не боялся вспоминать дружбу и думал о хорошем, с которым связывали воспоминания раннего детства и юности.
            Не боялся, потому что поговорил с тётей Людой – его мамой и сказал, что напишу рассказ о Диме, не потому, что он мне говорил в последнем разговоре об упоминании его в одном моих рассказов из цикла «Первая Альма-матер», а потому что он в самой последней беседе сам завёл разговор о случае с пальцем, а мне тот эпизод впечатался в память, как и многое другое очень хорошо. 
            Я сижу в отчем доме друга с планшетом в руках перед его печальной мамой, смотрю на улыбающееся с фотографии лицо большого, весёлого Димки и не знаю как начать.
            - Тёть Люда, прочитаю сейчас рассказ о Вашем старшем сыне, скажите всё ли правильно, всё ли верно указано, всё ли на месте и добавьте, пожалуйста, чего не хватило в этом повествовании.
            Людмила Александровна смотрит мне в глаза и грустно кивает.
            «Димка хорошо учился в школе, но только в те моменты, когда нужно было что-то исправить для получения приемлемой итоговой оценки или скорректировать оценки после долгих болезней, - его бронхи всегда были слабыми.
            Из-за бронхов он и уехал со второй женой и детьми от первого брака в одну из двух южных столиц России.
            Мы провели три или четыре разговора с того момента, как был организован чат класса, но последний разговор впечатался в память как ничто другое.
            - Здравствуй, Рома, я не могу сейчас говорить, я в больнице лежу.
            - Здорово, Дима. Что случилось? Как самочувствие? Только на это ответь, и я положу трубку.
            - Погоди, погоди, - говорит Дима. – Скажи, что ты новое написал, я скоро выйду из больницы и почитаю обязательно.
            - Дима, стоп! Позвоню позже, когда выздоровеешь, - начинаю тараторить я, чтобы скорее свернуть диалог. – Через недельку, полторы.
            - Мне уже лучше. Выздоровел почти. Давай, поговорим. - говорит одноклассник.
            Я чувствую его улыбку, улучшающееся настроение, но моя совесть ищет другие способы прекратить разговор в момент, как окажется позже не ушедшей болезни.
            Дмитрий пресекает все безуспешные попытки завершить беседу, которая в итоге продлится 28 минут 12 секунд, и начинает рассказывать своё воспоминание о школьных годах.
            Я слушаю, в какой-то момент начинаю смеяться и говорю негромко:
            - Дима, о пальце не нужно рассказывать! Я, как сейчас всё помню, тридцать пять лет всего прошло от того случая. Я помню, как ты во дворе пересказывал во дворе Александра Дюма, Джорджа Оруэлла и Жюля Верна. Давай лучше о литературе. Что читаешь?
            - Рома, мне очень понравился твой рассказ «Артист из 6Б» Ты даже нас с Лёшкой упомянул. Я не могу просить, но если ты ещё будешь меня упоминать, расскажи о пальце:
            - Ну ты Дима даёшь! Я о классиках, а ты моё читаешь. А если я зазвездюсь? Ты это давай, товой, прекращай.
            Димкин палец.   
            - Димон, как ты умудрился так палец поранить?
            - Рома, Ты не видел, что ли?
            - Не будешь писать на уроке?
            - Нет, не буду. Нужно ещё грязь всю убрать.
            - Ты же знаешь отношение учителя.
            - И что мне битый палец грязным оставлять?
            - Ну, как знаешь.
            На уроке Диму освободили от писанины, и он с увлечением бритвочкой выцарапывал крупинки грязи или спёкшейся крови настолько внимательно, что даже не обращал внимания на укоризненные взгляды, летящие на этот болезненный процесс от соседки слева.
            Конечно, её понял бы любой одноклассник в этот момент, - не пишет, ещё больше царапает, как будто бы «готовится» к следующему уроку, но негодование красавицы нарастало.
            После того, как после звонка на перемену учительница вышла в коридор и в направлении входа и выхода в кабинет, около которого находилась их первая парта, устремились глаза учеников, соседка Димы вскочила и повернувшись перед классом громко и многозначительно объявила:
            - Да, он специально весь урок палец бритвой ковырял!
.           Димка, сжав губы, печально ухмыльнулся, отвернулся к стене, сжался, став немного меньше, уперев здоровую руку в столешницу парты, встал и вышел из класса.
            Почти сразу после получения аттестата, Дима стал сантехником в крупной организации, погрузился с головой в религию, в которой встретил жену, мать своих двух сыновей, в общем стал очень серьёзным человеком.
            Но разговор о пальце и других случаях из детства это то, о чём он меня просил лично за три дня до того, как его НЕ СТАЛО.   
            Ещё несколько секунд с щемящим чувством я смотрю на планшет, поднимаю глаза и выключаю гаджет.
            - Вот такой рассказ, Людмила Александровна.
            - Рома, а я и не знала ничего о пальце, Димка и Костя же травмоопасные были всегда в школьные годы, да и ты тоже. Всё правильно ты написал. И то, что он учился, когда нужно, и болел много, и читал много запоем, он эти книги все прочитал, - говорит тётя Люда и показывает ряды полок. – Всё правильно, но грустно.
            - Людмила Александровна, тётя Люда, так название же «Реквием. Димкин палец» - говорю я с лёгким невесомым нажимом, отстаивая суть изложения в электронном формате.
            - Нет, нет, нет. Всё хорошо и правильно, но всё-таки грустно.
            - Давай, я тебе весёлых случаев расскажу о своих детях.
            - Давайте! - говорю я, улыбаяс и предчувствуя, что рассказ увеличится.
            - Возвращаюсь с работы домой. Муж задерживается на заводе. Открываю дверь. На меня летят дети, мои маленькие мастера на все руки, оба краской перепачканные и кричат: «Мама, мамочка, мамулечка! Скажи папе, что это ты банку с краской разбила!» Мы, конечно, вместе навели порядок, собрав стёкла и разлившуюся краску, но хохотала я ещё очень долго.
            Я улыбаюсь и повторяю за улыбнувшейся мамой моего друга:
            - Мама, мамочка! Скажи папе, что это ты банку разбила.
            - Да, Ромочка, такое у нас дома веселье было, когда Вы маленькими были.
            - А о травмоопасности, Роман, такой был случай.
Возвращаюсь домой с работы через магазин «Универсам», вхожу во двор и вдруг обращаю внимание на цепочку следов от босых ног с кровавыми потёками у большого пальца и эти отпечатки через весь двор провожают меня до самого подъезда и далее до самой квартиры.
            Ботинки стоят у дверей на тряпке, а сын в ванне ногу моет и на разбитый палец зелёнку льёт.
            - Тёть Люд, так он ботинки в руках принёс что ли? – говорю я с улыбкой.
            - Да, Роман, так и было! – говорит Димина мама и грустно улыбается. - А теперь я случай про тебя из раннего детства расскажу;
            - Серёжка, хоть и маленький, Ваш одногодка, у Вас самый продвинутый был в плане семейных отношений. И вот однажды Димка маленький прибегает со двора. Костик с папой на кухне заняты чем-то, а Дима меня хватает за рукав и тащит в другую комнату. Говорит: «Мама, а правда, чтобы ребёнок появился нужно всю ночь с женой сексом заниматься?» Я смотрю на сына обескураженно, улыбаюсь, обдумывая слова и говорю негромко: «Да нет, сынок для этого порой много времени не нужно!» А Димка мне выдаёт, жестикулируя, и копируя, Рома, твои действия «Серёжка нам сегодня рассказал, чтобы в семье появился ребёнок, нужно чтобы мужчина и женщина всю ночь занимались сексом! А Ромка юморист наш вскакивает со скамейки, поворачивается к нам, согнув легонько ноги в коленях, разводит руки ладонями вперёд у бёдер и говорит – «Это что всю ночь что ли, без перерыва на обед?»
            Я хохочу, Людмила Александровна смеётся и говорит:
            - Я сама всегда хохочу, когда этот его детский случай вспоминаю. Такой был мой большой, добрый и весёлый Дима.
            - Да, - говорю я тёте Люде. – У него было большое сердце.
            - Да, Рома, он всегда всем помогал, всё делал сам, любил читать, много цитировал библию. – говорит вновь осунувшаяся безутешная мама. – Не отходил от отца, когда его парализовало. Они с Костей его на ноги ставили, возвращали и вернули к жизни. Подарили сыновья нам с Анатолием Андреевичем четырёх внуков, да ты это, итак, знаешь.
            - А Толи не стало годом раньше. Мне Дима сказал: «Мама, я прямо чувствую, характер отца всё больше и больше во мне появляется».
            Я смотрю на мокрое, от вновь появившихся слёз лицо Диминой мамы, которую знаю с раннего детства, которая мне как-то сказала, как в семье её муж дядя Толя называл «Белоснежка и семь гномов» и тонкая пелена тоже застилает глаза.
            - И ещё, Роман, а ты знаешь, что мне врачи сказали, когда я в Краснодар в больницу звонила? – продолжает говорить печальная «белоснежка» Людмила Александровна.
            Я поднимаю глаза, отвлекаясь от кратких заметок из одного-двух слов, и внимательно слушаю слова безутешной мамы Дмитрия.
            - У Димы было очень большое сердце, медицинский термин такой есть, и оно в какой-то момент на фоне бронхиальной астмы и поразившей его болезни не справилось.   
            Я снова смотрю на несколько его фотографий в рамках, стоящих на полках с книгами, и вижу за улыбкой моего друга Димы Алпатова замершее большое сердце.