Сегодня или никогда

             – А ну-ка, бабоньки, посторонись! – прикрикивает на торговок баба Вера и решительно устанавливает свой «прилавок» в аккурат меж соседских. Их прилавки – это обычная магазинная тара, чаще деревянная, а иногда и просто картонная коробка, выпрошенная у сердобольных продавцов и покрытая ровно обрезанным кусочком цветной клеёнки или бумаги.

           Баба Вера сегодня припозднилась и теперь расталкивает таких же, как сама, уличных торговок, чтобы занять выгодное для торговли место. Дарья с Надеждой ворчат, но уступают. А что делать? Её это место, все знают. К тому же, баба Вера признанный всеми «авторитет», и на хулиганов прикрикнет и меж своих порядок наведёт, заставляя считаться с остальными. Выложив на прилавок пучки укропа, петрушки, сельдерея, лука и свою гордость – сладкий болгарский перец, она, по-стариковски кряхтя и сетуя на возраст, усаживается на принесённую из дома небольшую скамеечку с аккуратно уложенной на неё мягонькой подушечкой. Теперь можно и осмотреться.

           Всё на первый взгляд, как обычно, ну разве появилась новенькая, как раз напротив неё, старушка торгующая огурцами и редиской. Асфальтовая дорожка, по которой проходят покупатели и вдоль которой расположились продавцы, шириной не больше двух метров, и при желании можно поболтать с торговками, сидящими на противоположной стороне.

           Перехватив взгляд новенькой, баба Вера сразу поинтересовалась:
         – Как зовут?

         – Евдокия Семёновна, – ответила та, сопроводив ответ застенчивой и немного глуповатой улыбкой. Старушка была худенькой, не высокой, в туфельках на низеньком каблучке и в сером платье. Голову её покрывала старомодная чёрная шляпка с приподнятой вуалью, с лица не сходили волнение и растерянность.

         «Божий одуванчик, на такую прикрикни, в обморок упадёт. Ладно. Пусть себе торгует, всем деньги нужны», – подумала Вера и в ответ тоже улыбнулась, коротко представившись:

        – Вера, – а немного погодя добавила, чтобы приободрить: – Не волнуйся ты так, привыкнешь.
 
         Бабе Вере стукнуло на днях шестьдесят девять. Силы, слава Богу, пока есть, и можно помогать рано овдовевшей дочери и внукам.  Не велика помощь, но когда нет в кармане и десяти рублей, то несколько сотен, вырученных с продажи дачной зелени, а иногда и поболее, кажутся настоящим богатством. Самой ей теперь много денег не надо, «отпрыгалась», как она о себе недавно сказала. Уже никто не помнит, когда она в первый раз появилась на улице с дачным урожаем. Много лет, проработав на заводе мастером и попав под сокращение, поначалу не знала, что делать, а потом по совету подруги стала торговать. Постепенно привыкла. Летом свой урожай продаёт, осень и зиму на хозяина в овощном магазине работает. Благо это у неё лучше, чем у других получается. Она так тонко и ненавязчиво умеет подчеркнуть достоинства своего товара, улыбнуться и, словно невзначай, сделать комплимент покупателю, что тот, остановившись у её прилавка, не уходит, пока не сделает покупку. Есть у неё и ещё одна хитрость – взгляд. Живые, с задоринкой глаза притягивают внимание и не отпускают до тех пор, пока баба Вера сама не посчитает нужным это сделать.
 
           Торговля шла своим чередом, Вера не примечала новенькую. Но ровно до тех пор, пока не услышала тонкий и звонкий голосок. Оказалось, это Евдокия Семёновна. Но уже не робкая и растерянная, и совсем не похожая на старушку, а смелая и уверенная в себе дама, игриво кокетничающая с единственным их мужчиной на пятачке – дедом Николаем, торгующим рядом с ней мёдом. Дама «из кожи лезла», чтобы ему понравиться. Сначала она рассказала о влиянии космоса на здоровье, а, когда приметила у него свежий номер политического еженедельника, тут же переменила тему разговора.

            «Вот тебе и божий одуванчик! Единственного нашего кавалера клеит», – удивилась Вера и из любопытства прислушалась получше.

          – А вы знаете, Николай Иванович, я ведь наших депутатов очень люблю. Я, вообще, мужчин люблю. Много хороших. Иногда думаю, позови меня сейчас за собой кто-нибудь приличный, я и пойду.
 
           От поспешно высказанной мысли о любви к мужскому полу Евдокия Семёновна на мгновение смутилась: «Вдруг примут за неразборчивую или того хуже – гулящую. А мужчина то славный, хозяйственный и по возрасту мне подходит, ещё и пчеловод».

           Будучи очень эмоциональной, она говорила быстрее, чем думала, поэтому тут же попыталась исправится и уточнила:

          – За что депутатов любят? За то, что страну в руках держат, не дают развалиться. Взять Жириновского. Скольких бездельников разоблачил?! Хоть и в пожилом возрасте, а не отдыхает. Включишь телевизор: «Здрасьте!». Он там. Не жалеет себя, растолковать нам хочет – кому верить, кому нет. Я ему верю. Как не верить?  А какой смелый?! Вчера так чуть до слёз не довёл: «Говорить правду и не бояться!»  Кто ещё так скажет? Боюсь за него.

           Таких бы, как он, побольше и – вперёд Россия! Хороший человек.                Мужу моему, покойному, Ельцин сильно нравился. Наш, говорил, мужик, русский. И сказать грубо может и в морду дать. Ежели, конечно, для дела. По телевизору этого не показывали, но догадаться можно было. Сильно его любил. Оказалось, больше жизни. Раз так разволновался, что у телевизора и помер, когда тот с прощальным словом к нации обратился. Нет, ну, выпил, конечно, много выпил. Как тут не выпить? В общем так: Ельцин в отставку, а у мужа инфаркт.
               
             Евдокия Семёновна всхлипнула и, выразительно вздохнув, извлекла из кармана платочек.
 
           – Вы один? – вытирая навернувшиеся на глаза слёзы, вкрадчиво поинтересовалась старушка.

            – Женатый, – поторопился ответить Николай Иванович, хотя лет пять, как овдовел. Скажи такой, что одинок, так сейчас и в жёны напросится. А там, прощай вольная жизнь! «Открой форточку, закрой! Принеси, отнеси! Хоккей? Лучше кино. Футбол? Погода хорошая, давай погуляем».

           Старушка не верит и уточняет, как звать, и почему торговать не помогает? Хорошо ли готовит? Модно ли одевается? И всё, между прочим, да невзначай, чтобы интерес свой не выдать. При этом про себя не забывает: и квартира-то у неё, и гараж с «Волгой», и кулинар она отменный. А кто судьбу с ней свяжет – счастливый будет. Уж она-то, на мужа молиться станет.

           Николай Иванович улыбается, а сам думает: «Не проведёшь! Не вчера родился. Мою свободу на сладкие посулы не купишь!».
                Скоро это поняла и Евдокия Семёновна, но, заметив, что её с интересом и другие слушают, решила на некоторое время, переключится на остальных, а заодно продемонстрировать соседу свой интеллект и кругозор.

          – Индекс Доу Джонса у американцев падает, доллар дешевеет. Бедненькие, как они теперь? Тяжело, кризис. Денег уж точно хватать не будет. Детей жалко. Читала, не меньше половины заработной платы на оплату жилья и налогов уходит. А поесть? Деткам поесть всегда хочется. Я мать, я знаю. В общем, так – если им там худо станет, разве не поможем? Я точно помогать буду – варежки вязаные отправлю или там, обувь зимнюю. Мы, русские, всегда на чужую беду отвлекались,
 – Оговорилась Евдокия Семёновна и не заметила.

           Люди стали тихонечко посмеиваться:
           – Отвлекались? Это точно. От своей беды на чужую.
 
           Но нашлись и такие, кто едко заметил:
           – Вот такие дуры и голосуют за нынешнюю власть, а нам потом расхлёбывать.
               
            Старушка этого не услышала, а вот улыбки приметила и поняла их по-своему, став оправдываться:
 
            – Хорошие варежки, сама вяжу. А ботиночки не ношены, с новой стелечкой, недавно внуку купила, только размером ошиблась. Мне не жалко.

          – Да не против мы твоей помощи. Помогай Америке. А улыбаемся, так это солнышко в глаза светит. Чеши дальше, если нравится, – поддержала старушку Вера, решив послушать, что она там ещё наплетёт? Забавно.

          Евдокия Семёновна ненадолго замолчала, быстро обдумывая, что наговорила: «Да нет, на этот раз ничего неправильного не сказала, можно и продолжить»

          – Хорошая у нас страна, хоть и не Америка, а получше прочих. Ещё о президенте сказать хочу. Очень хороший, Европа завидует. Я им, например, горжусь. Да и как не гордиться?! Всё при нём: и лицо, и фигура, и говорит красиво. А то моду взяли – критиковать. На себя посмотри – где ты, где он? Россией управлять – не семечки лузгать!
 
          Тоскливо и одиноко Евдокии Семёновне, торговать пошла не от того, что денег не хватает, есть деньги, а от отчаяния, годы уходят, а мужчина подходящий никак не отыщется. Соседка вчера насоветовала:
 
          – Пойди на наш рыночек, поторгуй моими огурчиками, мне польза и тебе хорошо, через него много народа проходит, глядишь и встретишь своего единственного.
 
           Да ещё и сердечко утром настучало – не отказывайся и пойди, что-то непременно случится.
 
          Жизнь её прошла без особых забот, муж работал начальником автобазы и денег имел достаточно, чтобы сразу после бракосочетания велеть жене не работать. Кто от такого предложения откажется? Так и жила, бабам на зависть, себе в удовольствие. После смерти мужа осталась большая трёхкомнатная квартира. Одну комнату студенткам в аренду сдаёт, гараж и автомобиль – соседу. В общем, не бедствует. Есть сын, есть внук. Живут на другом конце города. А хочется живой души рядом, мужчину хорошего, чтобы ухаживать за ним, заботиться, чай по вечерам вдвоём пить. В доме, где живёт, поговорить теперь не с кем, последнюю подружку похоронила в прошлом году. Сын в гости не приезжает и к себе не зовёт. А когда сама неожиданно к нему наведывается, то он всегда удивляется, как мать хорошо выглядит, не постарела совсем, та ему подыгрывает и в ответ тоже нахваливает, хотя оба понимают, что это неискренне, а просто привычка. Потом предлагает отдохнуть на диване и посмотреть телевизор. Сам подсядет к компьютеру и весь вечер сидит за ним, развлекается, будто матери в гостях нет. Внук с друзьями на улице, невестка чаще всего у подружек, а если дома, то общих тем для разговора обычно не находится. Перед отъездом сын обязательно несколько тысяч в сумочку сунет, чтобы чего-нибудь себе купила. На самом деле, чтобы та отвязалась и реже приезжала. Вот, собственно, и всё. Хороший сын. «Обзавидуешься».

         Звонкий голосок Евдокии Семёновны не умолкает:
         – Беречь мужиков не умеем, вот они рано и умирают. Мы виноваты – бабы. Любви нашей им не хватает. С любовью и мужик меньше пить будет, и проживёт дольше. Мой Степан до семидесяти прожил. И, если бы Ельцин у руля оставался, так и сейчас бы жил. Со мной мужчина без любови не останется.
 
        Последние слова, надо полагать, были предназначены для Николая Ивановича. Уж так выразительно она на него посмотрела, что тот вдруг поперхнулся, подкрепляясь бутербродом: «Достала! Трещотка!»

          Видя, что все попытки привлечь внимание соседа оканчиваются неудачно, старушка решила прибегнуть к старому проверенному методу.

           «А почему бы не попробовать вызвать у него ревность, переключив внимание на другого кавалера. На её Степана это всегда действовало – освежало отношения. А попутно и продемонстрирую здешним дамам умение вскружить голову любому мужчине. Рано меня со счетов списывать, ведь сколько у меня достоинств?! Не перечесть, как много! Ну и что, что я на пенсии? Яркой помадой по губам, по носу пудрой, немножко румян на щёки, и готово. Берегись! Ни дать, ни взять – роковая женщина», – самоуверенно полагала Евдокия Семёновна, выискивая подслеповатыми глазами подходящую кандидатуру на роль жертвы её пленительных чар.
               
          У расположенного рядом небольшого магазина появился интеллигентного вида гражданин, который стал выклянчивать у прохожих деньги. Что в наше время никого не удивляет. Разные причины бывают. Может на лечение не хватает? Вот только, не пьян ли он, кто бы подсказал? С её места не видать.

       Прищурившись, чтобы получше рассмотреть, она попыталась оценить его по внешности. «Скорее трезв, чем пьян», – решила она, увидев, как тот осеняет себя крестным знамением, получая деньги и раскланиваясь, –Верующий, и одет прилично. В костюме и с галстуком. Точно – интеллигент».

       – Товарищ! Да, да! Вы! – окликнула его старушка и помахала рукой, приглашая подойти. Гражданин её заметил и медленно, словно осторожничая, направился к Евдокии Семёновне.
               
        Был он высокого роста, полноват, а, когда подошёл поближе, оказалось, что просто огромен. И главное! О, ужас! Пьян. О чём с таким говорить!? К сожалению, это стало не единственной новостью для слабо видящей старушки. Одет её потенциальный «кавалер» был довольно странно – в домашние тапочки на босу ногу и костюм, видно, что приличный и из дорогой ткани, вот только одно «но» – размера на два меньше, чем следовало. На месте предполагаемой сорочки виднелась белая футболка, поверх который, абы как, и был повязан тот самый галстук, благодаря которому наша старушка и приняла гражданина за интеллигента. На круглом, восточного типа лице, сияла подобострастная с хитрецой улыбка.

         – Костюм чей? – не поздоровавшись, спросила, стоявшая рядом Вера.               
         – Друг дал. Сходи в магазин сказал.               
          – Хороший друг?
               
          – Бывший депутат, районного созыва, – гордо сообщил попрошайка, неуклюже попытавшись и себя приобщить к отряду наделённых некоторой долей власти людей. И пусть это давно уже далёкое прошлое его товарища, а всё же важности добавляет. Как сказал однажды древнегреческий поэт и драматург Еврипид: «Скажи мне, кто твой друг и я скажу тебе, кто ты.»
               
           – Тогда точно хороший. А твои вещи где?               
          – Запачкал маленько. Постирал.               
          – Понятно, – сказала Вера и потеряла к нему интерес.

         Видя, что разговор окончен, верзила повернулся лицом к Евдокии Семёновне. Старушке деваться некуда, поздно отменять мероприятие и надо теперь как-то выкручиваться из этой непростой ситуации.

        Не придумав лучшего, она, вдруг, запричитала:
         – Бедненький, семья у тебя, поди, не маленькая? Денежек на хлеб не хватает. Сколько тебе дать? Двадцать рублей хватит?
 
        Глядя на то, как у того от удивления вытягивается физиономия, поспешила добавить:
       – Могу и пятьдесят. Хорошему человеку не жалко.

        – Тысчу. Пожалуста, – коверкая слова твёрдо произнёс, быстро превращающийся в «бандита с большой дороги» мужик, всем своим видом давая понять – возражений не приму, а его доброе, ещё недавно приветливое лицо, стало преображаться в пьяную и мерзкую рожу. Наклонившись над ней и, загородив солнце, он упёрся огромными ручищами в свои колени и нагло впился взглядом в до смерти перепуганную и растерявшуюся женщину.

       «Если этой толстой противной морде сейчас же не дать денег, через минуту будет просить больше. Только где же их взять?!» – испугалась Евдокия Семёновна.
               
       – Милок, нету у меня тысячи. Я только на триста наторговала, – жалобно пропищала Евдокия Семёновна.

       – Займи. Вон вас тут скока. А я завтра отдам. Не веришь? – напористо продолжал наседать на неё несостоявшийся кавалер.
 
        – Добрый человек, ну, нет у меня столько! Да и не займёт никто. Первый день торгую, не знаю никого, – запричитала Евдокия Семёновна.

      – Это что же получается? Ты меня кинуть хочешь? Я не напрашивался, сама позвала, денег решила дать. Ну, и где деньги? Я зачем в такую даль пёрся? С тобой поздороваться?

      – Ой, да нет у меня таких денег. Господи! Пожалей ты меня старую! – чуть не плачет старушка.

      – О Боге всуе нельзя. Ладно. Давай скоко есть, остальное огурцами возьму, – смилостивился бандит, наконец-то, догадавшись, что большего у неё просто нет.
 
         Мужик загрёб своей пятернёй протянутые ему старушкой денежные купюры и взял пакет с огурцами.

      – Бери, бери, золотце. У меня на огороде ещё есть. А на меня не сердись, старая я, глупая, – обрадовалась решению проблемы перепуганная Евдокия Семёновна.

        Добившись лёгкой победы над старушкой, он, не спеша обвёл взглядом притихших торговок и, видя, что те его побаиваются, стал и у них требовать взаймы денег. Не тут-то было! Вера, к тому времени оценив обстановку и, набравшись смелости, по-мужски резко его одёрнула:
 
        – А пошёл бы ты куда подальше, если не хочешь с нашей «крышей» дело иметь. Позвать не долго. Ребята с зоны, уговаривать тебя не станут. Звонить?

           Да ещё и Николай Иванович добавил: – Это правда. Шёл бы ты отсюда. Они быстро приезжают.
               
           Охраны не было никакой, но наглец-то этого не знал, и, на всякий случай, ничего не ответив, ретировался. А со старушкой случилась метаморфоза. Ещё недавно, весёлая и уверенная в себе, Евдокия Семёновна теперь плаксиво жаловалась Вере:

          – Всё во мне есть: и любовь, и нежность, и пожалеть, понять умею, о жизни всё знаю. Но … такая дура …
               
          – Да не мучайся ты так, с кем не бывает? Иногда, мне кажется, в России только дураки и живут. Одни законы пишут, другие, от того, что считают, что они дураками писаны, им не следуют, – то ли в шутку, то ли всерьёз для того, чтобы её успокоить, задумчиво произнесла Вера.

        – Да и потеря твоя невелика: рублей триста денег и огурцы. Так?

        – Так, - ответила расстроенная случившимся Евдокия Семёновна.                А потом, глубоко вздохнув и словно выпустив из себя остатки печали, уже веселее продолжила: – Я ведь не из-за денег расстраиваюсь. И правда, не велика потеря, есть у меня всё.
               
            – Вот и хорошо, лицо утри, – протягивая чистый носовой платочек, сказала Вера.

            – Спасибо.
 
            Старушка смахивает остатки слезинок и в ответ на Верину сердечность открывает потаённое: – Мужчины нет. Сторонятся они меня, а почему не пойму. А сегодня, так сразу двое. Николай Иванович и этот, в костюме. Хотя нет, пьяница не в счёт. А всё равно обидно. С приличной женщиной так поступать нельзя. Я теперь уже так думаю: старая стала, не нужна никому.

         – Скорая ты, торопишься. Подумала бы сначала, присмотрелась. Твой не твой. А уже потом и знаки внимания: стряпня домашняя и всякие там женские хитрости. На Дарью глянь.
 
           Вера кивнула головой в сторону соседки.
         – Возраст, примерно, как у тебя. Трёх мужей похоронила, с четвёртым живёт. А ты? И на мордашку, и на фигуру поинтересней будешь. Извини Дарья, без спроса вас равняю, не обижайся.

          – В моём ли возрасте обижаться? – демонстрируя безразличие, отмахнулась соседка.  – Причина у неё в другом. Сказать?

         – Скажи, если не жалко. А зачем разрешение спрашиваешь? Гадость сказать хочешь? – почувствовав по тону недоброе, уточнила Вера.
               
        – Ладно. Не буду говорить. И правда, ещё обидится. Да и зачем? Знает она. Давеча сама сказала.

          Догадка словно обожгла Евдокию Семёновну.
          – Дура? – невольно вырвалось у неё.

          – Ага, сама догадалась. Не люблю я фифочек. С жиру бесишься. Мы здесь из-за нужды, ты от безделья, – начала было Дарья.

         – А ну! Стоп! Разговорились тут у меня! Мы сюда торговать приходим, а не диспуты устраивать, – грубо оборвала Дарью Вера, догадавшись, что соседка собирается выплеснуть на старушку всю накопившуюся за неустроенную жизнь обиду и злость.

        – А почему не поговорить? Конец дня. Покупателей – кот наплакал. Пусть скажет за что власть нашу любит? Может, не понимаю я чего? Интересно очень. Ей поверить, так прямо сейчас памятники правительству ставить надо, да к лику святых причислять, – завелась Дарья.

          Из всех торгующих женщин на пятачке ей труднее других. Из родных в городе у неё только внук, да и тот наркоман. Для защиты от него и пригласила пожить к себе пожилого мужчину, инвалида, страдающего от одиночества и разных болезней, а ещё и живущего в старом брошенном властями общежитии.
               
           Больной, покинутый всеми шестидесятилетний мужчина сумел-таки защитить её от постоянных набегов внука, однажды стукнув его по голове костылём, когда тот в очередной раз стал вымогать деньги. Внук после этого перестал мучить бабку своими визитами. Так и сдружилась с инвалидом. Она днём зеленью торгует, чтобы тратить их на лекарства и продукты, он за квартирой присматривает и еду к её приходу готовит.
               
           Евдокия Семёновна сначала было собралась резко ответить обидевшей её женщине, но потом передумала, решила: от такой неизвестно, что можно ожидать. Вдруг оскорблять при всех начнёт? Поэтому взялась спокойно всё объяснять.
               
            – Я на вас, Даша, не обижаюсь. Вы погорячились, а эмоции – плохой советчик. Можете ошибиться, да и меня плохо знаете. Жизнь, считаю, у нас и правда не плохая. Нет войны, нет беспорядков – уже хорошо. Власти за это спасибо, правильно руководят.
               
           С другой стороны, какой народ, такие и правители, сами выбирали. У нас на выборах, как вы знаете, мнение большинства решающее. Сначала выбираете, потом ругаете. Некрасиво это. Управлять страной не просто. Муж начальником автобазы работал, говорил, народ надо в строгости держать, а кому это понравится? Оттого и знаю, с чем руководителям дело иметь приходиться. Народ не весь хороший, преступники ещё, ворьё попадается, пьяницы. Вот и тормозят они страну, а недостатки у любого найти можно.
               
           Но главное, что хочу сказать – то, что вы сейчас здесь, а не дома у телевизора, проблема ваша. Не власти. Считаете президент, губернатор, должен вам красивую жизнь обеспечить? А вы её заслужили? Вот что заслужили, то и получили! Прежде, чем на других пенять, с собой разберитесь. Всё в жизни справедливо, каждому по заслугам. Закон такой. Карма. О нём все знают, но забывают. А помнить полезно.
                Видимо, моя персона у Бога больше уважения вызывает, чем ваша, вот моё благосостояние и выше. Уж извините. А то, что я тут на отсутствие мужиков поплакалась, так это игра. Не нужны они мне. Шутка! Позволяю себе иногда. От скуки.
               
            Сказав это, Евдокия Семёновна вопросительно посмотрела на Веру. Ей было важно, как она отреагирует на сказанное. Но первой ответила Дарья.

           – Долго говорила, а поняла, что сказала? Выходит, ты больше и лучше меня работала, если так красиво живёшь? Поди, как мы, с утра до ночи планы заводские выполняла? По твоим рукам такого не скажешь, вон они у тебя какие ухоженные. А товар у тебя не со своего огорода. На соседней улице купила? Это первое. Но можешь не отвечать. И так ясно, если муж твой большим начальником был. Такие, как ты, не работают, не умеют и не хотят. Второе и последнее. Войны у нас нет, беспорядков? А чеченская война? А заводы разорены, фабрики. Это как? Безработных полно. Бандиты? Как первые в стране люди! Тьфу!!! Когда такое было? Пусть они там наверху сами и хороши, но виноваты уже в том, что допустили все эти безобразия. У них власть, им бы и ответить надо. А получается народ ответил, нищетой и здоровьем.

          Дарью чуть было и дальше не понесло, но видя, как старушка начинает бледнеть и меняться в лице, сменила тон и уже тише, а всё же обидными словами, закончила: – Говоришь, работали плохо? Глаза бы таких баб, как ты, не глядели. Кукла. С тобой говорить, что с поленом, ведь не поймёшь ничего. Пойду я. Всем пока!

        – Завтра придёшь? – спросила Вера.

        – Ты, что ли, деньги дашь? – ответила вопросом на вопрос Дарья                и, быстро сложив в сумку остатки товара, прихрамывая, побрела к трамвайной остановке.
         
          Евдокия Семёновна молчала. Ответить было нечем, да и незачем, в том, что она сказала правды было много. Только кому она нужна, эта правда?

          – Ты, Семёновна, наших баб не осуждай. Им всем от жизни досталось, оттого и нервные. И правильно, что решила промолчать. Вам делить нечего. У неё одна жизнь, у тебя другая. А кто, что заслужил, вопрос не простой. Да и не девочки мы, чтобы ты нам это объясняла. Мы про себя и свою жизнь всё знаем. И последнее. Без обид. Не ходи сюда. Зачем тебе торговля? Отдыхай, если всё у тебя есть, – постаралась, как можно добрее сказать Вера, и посмотрела на старушку.
               
          Большие, цвета голубого неба, глаза Евдокии Семёновны сначала по-детски округлились от удивления, потом наполнились слезами, заморгали, и влагой протекли по щекам, оставив за собой мокрые полоски. В голове всё окончательно перемешалось. А немного погодя, в последней надежде найти хоть какое-нибудь сочувствие, она грустным взглядом скользнула по лицам торговок и, не найдя в ни в ком участия, вконец растерялась и сникла.
               
          «Зачем же так? Могла бы не говорить, чтоб не приходила. И так понятно», – с ощущением комка обиды в горле, собираясь уходить, подумала старушка.
               
           «За что ты так со мной, Господи? Чем не угодила тебе? Чем же Дарья лучше меня, коли она не одна, а у меня ни мужика, ни подруг нет? Я больше не нужна Тебе? И это при том, что уверовала в Тебя на старости и в церковь хожу.
 
             Устала. Не могу больше. Чужая этому миру. Во всех смыслах. Подскажет кто-нибудь, чем я всем насолила? Может мне умереть? Пора уже? Говорят, в моём возрасте это не сложно. Надо просто захотеть».


         Последней мысли Евдокия Семёновна не испугалась. Совсем наоборот, невольно сделанный выбор в пользу окончания всех страданий наполнил её спокойной уверенностью в правильности решения.   Собравшись, она ещё раз удивила торговок, попросив у всех прощения, правда, не объяснила за что.
               
         Тихо попрощавшись и, опустив взгляд в землю, она медленно побрела домой. Маленькая, сгорбленная, жалкая, она вдруг, вызвала у молчавшего до сих пор деда Николая сострадание, и он, неожиданно для всех, заковылял ей вослед, чтобы догнать. Но прежде, чем уйти, сказал Вере:
 
        – Зачем обидели? Ведь неплохая женщина. И что из того, что живёт лучше? Намного ли лучше?  Из-за неё ли Дарьина жизнь не сложилась? Чего набросилась? Нас семьдесят лет учили, если кто думает не как все – это неправильно и надо на место поставить. У русского человека это теперь, как рефлекс. Не замечаем. Не надоело на всех ярлыки вешать? Вы бы с Дарьей подумали, прежде чем обижать. Вас – вон сколько. Она одна. Ну, что такого сказала? Эх! Бабы, бабы.... Пойду, догоню.
 
          Вера смотрела вслед и думала:               
          «Немало вокруг него одиноких женщин крутится, а всё напрасно.               
          Нет, что ни говори – везучая она.               
          А дед-то, дед! Как торопится!               
          Господи, дай им счастья!»