Ангел Еремей Одиночество часть 1

         Пришел на практику в архитектурное бюро, увидел ее и сразу влюбился. На протяжении трех месяцев незаметно сопровождал ее везде и всюду. Зрелая, замужняя женщина. Дети, муж – все при ней. Он понимал, что шансов у него никаких и страдал безумно. В церковь пошел, чтобы исповедаться, душу израненную излить батюшке. А тот в парне приметил нечто хорошее, доброе и предложил в семинарию податься – обучиться духовенству. Валерий, так звали парня, в сомнениях живший, и сам сознавал, что архитектура ни его путь. Так и решил. По окончании испросил позволения уехать из города, да куда подальше. Уговаривать не стали и получил направление  в поселение на берегу таежной северной реки. И упредили, что нелегко ему придется. Народ там тяжелый. Не признает блага цивилизации.
        - Твоя помощь им понадобится, - произнес его наставник накануне, перед отъездом.
        И отправился он в далекий путь. А перед глазами картинка удивительная стояла.
        Незадолго до отбытия его, она с подругой в церковь вошла. Он не знал, что делать и как быть. В тот момент он батюшке в службе помогал. Подошла ближе с удивлением в глазах и вопросом на устах. Служба закончилась. На вопрос:
        - Что, да почему так?
        Вроде, и  сказать нечего. Но нашелся:
        - Призвание истинное в себе нашел. И все, благодаря вам. 
        - Мне? – удивилась она. Но, затем, взглянула на него так, словно вмиг все поняла. Она прозорливая. Он давно это понял.
        - Ничего,все образуется,- произнесла она уверенно. - Встретишь  свою судьбу. У тебя все еще впереди. Счастья тебе и благополучия. Ты, главное, верь.
        Так и расстались. И создалось у него ощущение, словно ни он ее благословил, а она его. Груз с сердца упал.         

***
        В поселении небольшой приход был. Старый и малый люд ежедневно собирался в этом пахнущем смолой, построенном собственными руками из поваленных и струганных вручную бревен вековых сосен, приходе. Они приходили послушать своего новоиспеченного кандидата в священнослужители. На самом деле в сан он еще не был посвящен.В качестве практиканта прибыл на поселение. Он был неопытен в чтении проповедей, но словоохотлив в ответах на часто задаваемые ему вопросы о смысле бытия и всего сущего на земле.
       Ребятишки частенько, собирались возле дома молитвы, рассаживались по пенькам, которые здесь заменяли многим лавки и скамейки и с большим удовольствием слушали интересные истории Еремея. Может потому, что он и сам еще был, по меркам маститых старожилов, мальчишкой. Его светлые, ясные и чистые глаза излучали столько света и добра, что и многие взрослые мужи, уставшие от тяжелых физических трудов, служащих им и их семьям единственным источником пропитания, отужинав в семье, надев чистые льняные рубахи, направлялись в приход, послушать, как устами «младенца» глаголет истина.
       Речи Еремея были просты и незамысловаты. Он говорил о том же, о чем повествует библия, но сопровождал ее повествование личным видением темы.
       Надо признать, с его приездом, казалось, жизнь в селении налаживалась. Меньше было спорных междоусобиц. Люди, постепенно, стали относиться друг к другу терпимее. Народ объединялся для совершения общих дел. Поселение обрастало крепкими домами. Поля, засеваемые рожью и пшеницей, ширились. Заводились новые молодые семьи, больше слышалось детских голосов в деревне.
       Еремей с удовольствием наблюдал, как народ становится чище и светлее.
Но сам он о чем-то в тайне тосковал. Он, по-прежнему, ощущал свое одиночество. Как мог, боролся со своим пороком. Он называл свой порок – тоска одиночества. Иногда он поднимался на высокую кручу, что главенствовала над всей округой на многие километры, и всматривался вдаль.
       Там за туманом реки, за ее поворотом, казалось, скрывается то, что может сделать его счастливым и не таким одиноким.
       - Чего же тебе не хватает? – казалось, спрашивало его могучее мудрое древо.
       - Прости, - говорил он, - прости за то, что я потревожил твой покой. Грешен я. И уходил, понурив голову. Иногда он замечал, как лес отзывается на его печаль. Он слышал чей-то тяжелый вздох, прислушивался, но лишь тишина отзывалась ему в ответ. При этом, ускорял свой шаг, словно, бежал сам от себя, от своих навязчивых мыслей. Он уходил к реке, где прямо на его глазах резвилась, сверкая серебром чешуи, никем не напуганная, рыба. Вода успокаивала его, плескаясь у ног. Он усаживался на теплый камень возле самой кромки воды и прикрывал глаза.
       И каждый раз перед его мысленным взором являлся удивительно белый теплоход. И на верхней палубе теплохода стояла девушка. Легкий ветер перебирал ее темные, густые, отливающие бронзой волосы. Ее широкие голубые глаза смотрели на него. Она улыбалась и что-то пыталась сказать.  Но, чем сильнее росло его желание, услышать ее заветные слова, тем быстрее видение исчезало.
       Вечерний туман, надвигавшийся из глубин реки, застилал темной пеленой мохнатые таежные звезды. После чего, он брел к своему сиротливому, скромному жилищу. Там ждал его незатейливый ужин. Крынка молока, да ломоть ржаного хлеба.
       Хозяйка-вдовица, каждый вечер оставляла этот ужин на его столе в небольшой комнатке, состоящей их деревянной лежанки, грубо сколоченного стола, стеллажа для духовных книг и рукописей.
       Одеялом ему служила шкура медведя, ставшего невольно виновником смерти мужа хозяйки. Судя по всему, медведь рьяно защищал свою жизнь. Шкура его вдоль и поперек носила следы многочисленных ран.
       Еремей, поначалу, отказывался от столь «щедрого», на его взгляд, «одеяла», но вдовица убедила его, что ее муж не напрасно пал жертвой этого животного, а  гибель зверя будет прощена ему всевышним.
       Он не стал спорить с несчастной женщиной и тем более переубеждать. Каждую ночь шкура ему служила надежным укрытием, согревая его тело и давая хороший, добротный сон. Только не в эту ночь…

(продолжение следует)

Nataly Sarafanova