Муза

1.

Поселился я на Арбате, желая выскочить из опротивевшего амплуа плейбоя и обрести статус скульптора и домоседа.

Практиковался я у маленького, лысого, с яйцевидной головой старика.

Он слыл выдающимся ваятелем, хотя, признаюсь, своими человеческими повадками вызывал во мне рвотное отвращение.

Ходил старикан в грязных, заляпанных масляной краской тропических шортах. Почему-то в гетрах с символикой «Спартака». Ястребиный нос артиста был постоянно в пудре кокса.

— Юрий, — пафосно взвизгивал старик, щедро заправляя мохнатые ноздри очередной партией кокаина, — поймите же, наконец! Вы — талант! Талантище! Зачем вы слепили сие уродство?!

Старик брезгливо указывал артритным пальцем с грязным ногтем на мою очередную копию Венеры Милосской.

— Пытаюсь поймать стиль древних мастеров, — мрачнел я.

Старикан гневными кулаками обрушивался на еще не успевшую высохнуть глиняную композицию. В какой-то час превращал ее в первородное, бесформенное вещество.

Так длилось полгода.

Жил я странно.

Дешевый номер гостиницы «Пекин» с видом на один из бессмертных шедевров Зураба Церетели, кислое, мочегонное пиво, круг переперченной краковской колбасы, жареные уругвайские креветки, почти подлое нищенство.

А ведь я был тогда далеко не беден.

Мой труд о вулканах Цейлона стал бестселлером и продавался, запечатанным в целлофан, в каждом подземном переходе Первопрестольной.

Правильно говорят, не было у бабы хлопот, завела она порося.

Перефразируя, не было у меня забот, взалкал я стать монументалистом.



2.

Однажды вечером в дверь моего номера в гостинице кто-то решительно постучал.

Я никого не ждал.

Вот так фокус!

Я буквально оцепенел на диване, мучительно припоминая, заряжен ли мой кольт тридцать восьмого калибра, укромно спрятанный под полосатым, видавшим виды матрацем.

Стук повторился.

На цыпочках, почти по-балетному, я подошел к двери и резко, единым мускульным движением, распахнул ее.

На пороге стояла миловидная барышня. Довольно высокая (165 – 185 см), глаза цвета дубового желудя и медно-рыжие волосы. Руки, заметьте, в муфте из шкурки серебристого енота.

— Зачем пожаловали? — взметнул я брови. — За номер я сполна заплачу завтра. А ночной порноканал я не смотрю. Может быть, я старомоден. Допускаю. Или — жаден. Как вам угодно! Можете отключить проклятый канал.

— Я пришла по объявлению, — гортанно произнесла барышня и, чуть толкнув меня плечом, вошла в номер. — Что же вы меня держите на пороге?

— Какое еще объявление? — с ужасом возопил я. — Я не давал никаких объявлений!

 Из кармана фиолетового плаща с искрой красавица достала газету «Из рук в руки».

Указала на место, обведенное губной помадой:

«Молодому, многообещающему скульптору требуется молодая, без комплексов, натурщица».

— Ваше?

— Но я леплю исключительно в студии. Здесь, в гостинице, у меня и глины-то нет.

Девушка присела на кровать, грациозным движением скинув муфту.

— Муза Изумрудова, — коротко представилась.

— Юрий Козлов, — щелкнул я каблуками велюровых шлепанец.

— Да садитесь же… — тоном хозяйки произнесла Муза. — Какой пугливый! Не укушу же я вас.

Я осторожно опустился на край ложа.

Муза закинула ногу на ногу.

Коленки ее, круглые, обтянутые прозрачным шелком чулок, были мне симпатичны. Я в них так и впился.

— Садитесь ближе, — усмехнулась девушка.

Сел вплотную.

От девы пахло медовой хурмой и персидским персиком. Золотистый ее глаз лукаво скосился на меня.

— Обнять не хотите?

Да, эта дамочка, определенно, не робкого десятка.

— Знаете, — методично качая головой, начал говорить я, — у меня есть принципы. Вас вижу в первый раз. И обнимать? С какой стати?

— Ну, иди же ко мне, дурачок, — Муза обняла меня и крепко поцеловала в губы.

Святые угодники, вот так номер!

Губы девушки отдавали земляникой и почему-то сидром.

Что мне оставалась делать?

Сладко зажмурившись, кинулся в погибельную пучину любви.



3.

Летом я совершенно забросил практику ваятеля.

Маэстро старец обозвал меня отпетым шалопаем, а потом горько заплакал.

Я понимал его.

Наверняка Вселенная потеряла гениального скульптора…

Возможно, второго Зураба Церетели.

Увы, я ничего не мог с собой поделать.

Я влюбился, как школьник, как одесский босяк.

Какая ж тут, к демону, глиняная Венера Милосская? Тьфу, на нее!

Я жаждал живую Венеру, и она была рядом.

В июле мы с Музой перебрались на дачу в Томилино, в Подмосковье.

Сняли домик с мансардой, в наличниках с резными петухами, прямо у бурной речки Пехорка.

Наш роман с Музой достиг апогея.

Мы любили друг друга, как Ромео и Джульетта, как голубь и голубка, как стрекоза и муравей. Кажется, я что-то путаю.

Ах, что говорить…

Я удачно ловил в Пехорке карасей.

Муза собирала в перелесках духовитые сморчки.

Мы чувствовали себя поселянами.

— Может, Юрик, ты всё-таки хочешь вылепить меня? — спрашивала Муза испачканным земляникой ртом.

— Ты не в моем вкусе, — отшучивался я, разламывая вдоль хребта, истекающего жиром, вяленого карася.

— Али не хороша?! — Муза единым порывом срывала с себя крестьянский сарафан.

Плечи, груди, ягодицы (оные покрывались цыпками от холода) отличались безукоризненными пропорциями.

— Тебя надо высекать из каталонского мрамора, — пересохшими губами произносил я. — Высечь немедля!

— Ну, иди же ко мне, горе-ваятель!

И я шел…

Мы занимались любовью в гостиной, в сенях, в мансарде, на камышовой крыше, на сеновале, в гамаке, в походной палатке у реки, на откосе ячменного поля, на мглистой опушке, даже в разлапистых ветвях мшистого дуба-великана.

И нам все было мало.

Мы резвились, как молодые шимпанзе.

Видели бы меня товарищи по казанскому институту вулканологии.

Наступила осень. Посыпали холодные косые дожди. Караси стали клевать только на отборных червей. Да и то как-то вяло. Сморчки сошли, хотя в оврагах остро пахло грибной сыростью.

Муза подолгу теперь просиживала у окна, следя за причудливыми зигзагами угольно-черных галок.

— Хочешь, я слеплю тебя из белой речной глины? — пытаясь остановить охлаждение, спрашивал я.

Муза опустила глаза и молчала.



4.

Как-то в январе я пришел домой, держа на плечах тушку молодого кабанчика.

Славная охота!

Сколько я дичи перебил за эту зиму, уму непостижимо.

Пара-тройка окрестных деревень безбедно кормилась моим античным искусством.

Даже домашние бараны и овцы шарахались от меня, испытывая шестым чувством, а, может быть, видя во мне третьим глазом, дикого и безжалостного добытчика.

Больше всего дичи я таскал своему бывшему патрону, лысому кокаинисту, когда-то обучавшему меня на Арбате азам скульптурной композиции. Он дачу снимал недалече.

— Уж и балуете вы меня, Юрий! — ерничал старик, заправляя мохнатые ноздри коксом. — Хорошо, я поселился рядом с вами. О продовольствии можно не думать.

Вся скромная хибарка мэтра была завешена шкурами медведей, лосей, волков, мышей-полевок и даже бобров, добытых мной собственноручно.

И вот я, пока еще не видя никаких дурных знаков, с тушкой кабанчика на плечах, вошел в наш дом.

Музы не было.

Часы прокуковали полночь.

За окном лишь пурга, желтый череп луны скалится сквозь чернильные облака, да раздается истошный вой недобитого мной волка-оборотня.

Не сбрасывая кабана с плеч, я выскочил во двор.

Муза пошла в уборную?!

Нет!

Клозет наглухо заперт на деревянную вертушку.

Я глянул вдаль.

Сумрачно горели лишь окна старика-кокаиниста.



5.

И что вы думаете?

Она, моя Муза, сидела на коленях этого старого извращенца.

И как сидела?!

Совершенно нагая. Так сказать, ню!

Я с грохотом сбросил мерзлого кабана на пол и снял из-за плеча обрез с оптическим прицелом.

Муза в оцепенелых объятиях старца потянулась:

— Юрий, дайте мне закурить?

— Как?! Мы уже на «вы»?! — помертвел я.

— Я все объясню, — щелкнул вставными фарфоровыми зубами дедушка. — Муза мне как дочь. Как брат или сын. Не подумайте лишнего.

— Дурашка, — Муза погладила яйцевидную голову старика, — не надо оправдываться. Юрий Козлов — человек плюралистических взглядов.

Я взял на мушку межбровье лысого представителя бездарной богемы.

Старик дёрнулся, силясь скинуть Музу с колен.

— Пощади, отец! — возопил эротоман.

Я выстрелил дуплетом в керосиновую лампу и в кромешной темноте вышел вон.

Что-то соленое текло по моим небритым щекам.

С ваянием я решил пока завязать.

                *** "Континент" (Чикаго), 2017, "Записки плейбоя" (издательство "Гелеос", Москва), 2008