В корзинке

Шторы вспыхивают огнём от палящего снаружи солнца. Уля мочит тряпки и лепит их на окна. Но справиться с рассветом не получается. Солнечный луч просачивается во все щели. Тряпки, моментально подсыхая, валятся на пол. Из колыбельки слышится глухое шуршание, затем слабый сип с прорывами писклявого «э». «Э» перерастает в «у», «у» в «а». Звук увеличивается и резко обрывается. И тут же снова сиплое «э» перетекающее во всё остальное.

Уля подскакивает к колыбельке, хватает ребёнка на руки и начинает кружить по комнате.

— Чёрт! — ворчит Тихон. — Только уснул. Чего ей надо всё?

— Не знаю. — Уля вынимает пустую грудь, прикладывает к розовому пятнышку рта. Ребёнок замолкает, но грудь не берёт. Вроде уснула. Уля осторожно, чтоб не разбудить дитя, присаживается на край кровати. Спина от постоянного ношения разламывается, но по-другому ребёнок не спит. Только на руках немного замолкает. Ненадолго.

Тихон поворачивается к стене и начинает похрапывать. Уля тоже хочет спать. Она совсем не спала этой ночью. Да и предыдущие тоже. Совсем. Глаза закрываются сами, руки опускаются и кулёк с ребёнком, скатываясь, падает на пол. Она не чувствует этого и не слышит, как сипит упавший кулёк, ей снится полусон-полуявь. Уля вздрагивает от тычка в спину.

— Ты чего сидишь? Ребёнок орёт! — Тихон перекатывается на край кровати. — Сдурела?

Уля не сразу приходит в себя, не сразу понимаем, что происходит. Хлопая ресницами, смотрит на пол.

— Господи! — хватает ребёнка, прижимает к себе. — Ужас какой! Сама не заметила, как уснула.

Уля кладёт орущий свёрток в корзинку, толкает мужа.

— Присмотри. Я накормить её попробую. — Отрывает от тряпки лоскут, скручивает его жгутиком, макает краешек в блюдце с молоком и подносит к ротику скулящего ребёнка.

— На, Дашенька! Поешь, — изловчившись Уля успевает вложить мокрый кончик в детский рот.

Чмокнув пару раз тряпочку ребёнок замирает, чёрные зрачки закатываются под реснички и он так и засыпает с полуоткрытыми веками. Пустые серые белки пугающе смотрят на Улю.

Тихон поднимается, трёт опухшие глаза. — Пойду… Сходка у нас утренняя сегодня. Дел много.

Корзинка стихла. Может прилечь, пока молчит? На чуть-чуть. На минуточку. Не спать, просто полежать. Уля пододвинула корзинку к кровати, опустила голову на подушку, поджала под себя ноги. Закрыла глаза. Ребёнок в корзине, корзина на полу. Не выпадет, а закричит, так она тут как тут. Рядом. Вмиг подхватится.

Хлопок. Уля вздрогнула и очнулась. Корзинка рядом. За окном сумерки. В дверях Тихон. Сколько она так пролежала? Неужто весь день.

— Дрыхнешь?

Тихон, покачиваясь, подошёл к столу, налил в кружку квас и залпом осушил. Громко отрыгнул.

— Ты пьян? — Уля оторвала голову от подушки, села.

— Какой там. Пьян?! Ну самую малость.

— Чего вдруг? Али праздник какой случился?

— Почти. Андрюха бутыль распечатал.

— Хорош повод.

- А ты чего смурная?

Уля опустилась на пол. Острые коленки упёрлись в дощатый пол. Подтянула к коленям корзинку, качнула. Ребёнок не шелохнулся. Качнула сильнее.

— Не трогай, пусть спит, пока спит. — Тихон дёрнул на груди рубаху. Верхняя пуговица, отлетев, покатилась под кровать.

Уля протянула дрожащую руку и коснулась носика ребёнка. У неё всегда были холодные руки, и в сорокоградусную жару пальцы оставались ледяными, но даже они почувствовали холод смерти лежащего в корзине тельца.

Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Змея подколодная". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.