Покаяние Часть первая

      Повесть Часть первая

      Никита живо отреагировал на звонок в дверь. Попытался проехать в холл, но левое колесо инвалидной коляски безнадёжно заклинило. Помощница по хозяйству, Вера Петровна, мурлыкая песенку, трудилась на кухне, за шумом телевизионной трескотни и звоном посуды звонка не слышала, к тому же дверь на кухню прикрыта.
      Чертыхнувшись и рассчитывая, что Петровна услышит, крикнул:
      – Вера! Звонок. Подойди к двери!
      Молчание. Покрутив головой, взглядом нашел лежащую на краю стола книгу, дотянулся до неё и швырнул в кухонную дверь. Получилось удачно, и стекло не разбил и хозяйку напугал. Словно ошпаренная ты выскочила в коридор.
      – Что? Что случилось, Никитушка…
      Валевич недовольно поморщился.
      – Что, что… Не слышишь? Звонок…
      Вера Петровна, вытирая полотенцем руки, засеменила к двери. Щёлкнул замок, послышались привычные причитания.
      – Ноги, ноги вытирай, вон, сколько грязищи на ботинках тащишь.
      И спустя пару минут вновь раздался её голос:
      – Вы к кому?
      Никита усмехнулся – женщина в своём репертуаре. Ей лишь бы грязь в квартиру не нанести, а кто явился, зачем, почему… Может, человек адрес попутал, но ей всё не важно, лишь бы грязь не принёс. Он пытался прислушаться к разговору у двери – тщетно, вошедший, в отличие от громогласной Петровны, говорил вполголоса. Валевич потерял интерес к происходящему, удобнее устроился на своём вечном спутнике – инвалидной коляске – и прикрыл глаза.
      Но вот чуть громче прозвучал голос незнакомца.
      – А он не спит?
      Вера Петровна, бочком двигаясь впереди гостя, замахала руками.
      – Да нет, что вы, не спит… Проходите…
      Вошедшего Никита не видел, впрочем, оно и понятно, хозяйственная Петровна выключила свет в коридоре. Её патологическое стремление на всём экономить Валевича всегда раздражало. Вот и сейчас он не понимал, кто переступил порог, в проёме появился лишь силуэт. Щурься не щурься, в темноте человека не узнать.
      Силуэт тем временем ожил.
      – Кит! Ты ли это?
      Никита насторожился. Голос, точнее оттенок, интонация, показались ему отголоском далёкого прошлого.
      Гость тем временем, уверенно шёл к коляске.
      – Никитка! Не узнаёшь? Это я Володя.
      Валевич вцепился руками в подлокотники.
      – Лезнов?
      Владимир подбежал, присел, попытался обнять Никиту, да неудачно, чуть не свалил того на пол.
      Валевич рассмеялся.
      – Тихо ты, медведь!
      Эта фраза перечеркнула всю неловкость ситуации. Со стороны действительно смешно: огромный гость с большой сумкой в руке, согнувшись пополам, пытается обнять человека, сидящего в коляске, того и не видно из-под рук.
      Петровна, охнув, выхватила портфель из рук Лезнова.
      – А тяжесть какая! Ты что, кирпичи в нём носишь?
      Мужчины рассмеялись.
      – Вовка! Какой же ты огромный! Дай хоть рассмотрю… С коленей встань. Вон стул, присядь. Присядь, говорю.
      Лезнов тяжело поднялся, сел на стул, тот натружено скрипнул.
      – Ух! Старость не радость. Сколько же мы лет не виделись?
      Валевич ладонью вытер взмокший лоб.
      – Считаем. В училище поступили в шестьдесят седьмом… Окончили, дай бог памяти, в семьдесят втором. На дворе нынче две тысячи двенадцатый. Все эти годы не встречались. Значит, прошло сорок лет, сорок лет не виделись. Ничего себе…
      Стоящая рядом с мужчинами Петровна лишь удивлённо крутила головой. Однако уяснив, что встретились друзья юности, заголосила:
      – А боженьки! Сорок лет не встречались… Никитушка, я стол накрою, чаёк попьём, у меня и пирог есть.
      Лезнов, посмотрев на даму, хохотнул.
      – Какой пирог? Виски выпьем, я закуску принёс, знаю, снег на голову не совсем приятная штука, потому и запасся. Хозяюшка, посмотри в сумке, всё, что есть давай к столу.
      Вера Петровна кивнула и с портфелем в руках удалилась. Владимир с улыбкой посмотрел вслед.
      – Прыткая женщина. Извини, а кто она?
      Валевич махнул рукой.
      – Домоправительница. Давно уж со мной, а как в кресло присел, так почти постоянно. Прижилась, член семьи, одним словом.
      Лезнов кивнул.
      – Как Фрекен, значит.
      Никита удивлённо посмотрел на товарища.
      – Какая Фрекен?
      – Персонаж мультика о Малыше и Карлсоне.
      Никита рассмеялся.
      – Нет, Петровна далеко не Фрекен, добрейшей души человек, с виду грозная, а так, хорошая женщина.
      Лезнов качнулся на стуле, тот вновь скрипнул, вновь пошатал, но убедившись, что стул держит, продолжил сыпать вопросы.
      – А жена? Дети? Где они? Ты что, один живёшь?
      Валевич махнул рукой, дескать, не спеши, дружище, всё расскажу.
      – Потом, потом! Лучше помоги разобраться, почему эта чертова телега не движется.
      Лезнов подошёл к тележке, встал на колени, осмотрел колёса.
      – Сейчас, дружище… Всё здесь просто, фиксирующий ремень на колесо намотался. Сейчас мы его уберём. Держись крепче. Сейчас, сейчас… Вот и всё. Пробуй.
      Валевич покрутил колесо, коляска свободно двинулась.
      – Спасибо, а я и не видел, как ремень заскочил.
      Лезнов сел на место.
      – Бывает. Рассказывай, сорок лет позади. Как ты всё это время жил?
      Никита укоризненно посмотрел на товарища.
      – А ты что, уже уходишь? Тогда ответ прост – жил, не тужил, живой, как видишь. Правда, слегка подпорчен, ноги не работают, инсульт позади, но ничего, терпимо.
      Владимир стушевался, видимо, понял бестактность вопросов.
      – Кит! Ты извини, просто давно тебя не видел, вот и порю чушь.  Извини. Спешить не спешу, я ведь специально к тебе приехал, коли не выгонишь и заночую.
      Никита примиряюще поднял правую руку.
      – Прощён! На краба!
      Лезнов пожал протянутую руку.
      – Краба! С "бурсы" ещё помнишь. Да, были времена…
      В гостиную вошла Петровна. Домашний халат заменён, на ногах туфли-лодочки, на голове аккуратная причёска, на лице добрая, мягкая улыбка – красавица-женщина, да и только. Но самое главное, в руках поднос. А уж там, там чего только нет…
      Лезнов невольно сглотнул слюну.
      – Мальчики, присаживайтесь.
      Поставив поднос на стол, Вера Петровна подошла к Валевичу, сноровисто, видно было не впервой, подкатила коляску к столу. Переставила закуску на стол, вновь удалилась. Через минуту на столе появилось горячее.
      – Никитушка, ты уж тут сам покомандуй, а я в магазин, кофе, чай надо купить. Может ещё чего? Ну, я скоро.
      Валевич кивнул, потянулся к бутылке, далековато. Лезнов, видя потуги приятеля, помог. Неспешно откупорил бутылку, пододвинул стаканы, налил коричневатую жидкость, вопрошающе посмотрел на Никиту.
      – Что положить?
      Тот пожал плечами.
      – Всё подряд, я всеядный.
      Лезнов, взяв стакан в руку, поднялся.
      – Не могу сидя говорить… Сорок лет. Боже! Вечность! Никитка, друг мой, давай за нас выпьем, за эту встречу, за ребят…
      Валевич, протестующе, поднял руки.
      – Нет! Ты в один тост всё не мешай. Давай за встречу!
      Они выпили. Помолчали. Владимир вновь налил.
      – Повторим?
      Валевич вновь кивнул.
      – Почему бы и нет? Давай за нашу молодость.
      Вновь выпили. И вновь помолчали.
Никита, чуть оттолкнувшись, откатился от стола, положил руки на подлокотники, откинулся удобнее в коляске. Шутливо нахмурился и, стараясь выглядеть строгим, произнёс:
      – На правах хозяина предлагаю следующий регламент. Начинаешь говорить ты. Сорок лет не появлялся, за это нужно наказывать. Телефон – вот он, на столе. Компьютер – в спальне. Почтовое отделение у дома. Итак, слушаю, что в оправдание скажешь?
      Лезнов, взяв ломтик лимона, положил в рот, не морщась, пососал. Отложил дольку на тарелку.
      – А что тут оправдываться? Конечно, виновен. Строго не суди. После училища уехал на Байконур, затем академия – Москва. Чита. Иркутск. Вновь Москва. Кстати, в Даугавпилс заезжал, год уж и не помню. К тебе заходил, другие люди живут, сказали прежние жильцы, то есть твои родители, уехали в Россию.
      Усмехнулся.
     – Следы замёл обстоятельно. Так что не знаю, кого и наказывать. Ну, а пять лет назад через интернет нашёл многих сокурсников. Вася Михайлов и рассказал, где ты и что с тобой произошло. А вот добраться смог только сейчас, сам понимаешь, перестройка, увольнение, поиск работы. Только в двухтысячных смог встать на ноги. Работаю, работа хлопотная, но престижная, в небольшой, достаточно крепкой конторе держусь, оргтехникой занимаюсь. Женат, детей трое. В тылу всё в порядке: машина, дача, собака, кот, гараж, подвал, удочки, сад – всё как у людей. Кстати, Ник, а ты о наших парнях знаешь? Кто где? Живы ли? С кем связь поддерживаешь, а?
      Валевич, не чокаясь, сделал глоток. Отставил стакан.
      – Ты понимаешь, я после увольнения из армии никого видеть не хотел, тем более наших. Вы капитанами, майорами, подполковниками становились, а я изгнанный из войск летёха. Изгой, не ровня бывшим однокурсникам, хотя в училище по учёбе, ты помнишь, всегда впереди был, не в первых рядах, но во второй десятке точно.
      Лезнов удивлённо посмотрел на товарища.
      – Это что за мысли такие? Ты в своём уме?
      Валевич усмехнулся.
      – Да, были такие мыслишки, вредные мыслишки, это уж я потом понял.
      Затем улыбнулся, подтянул кресло к столу.
      – Ладно! Прощён! Наливай!
      Вновь выпили. Теперь без тостов. По лицам друзей было понятно, сердца их в далёком прошлом, о котором они почти не говорили, но вспомнили, всё вспомнили и всех вспомнили.
      Прервал затянувшуюся паузу Владимир:
      – Рассказывай, друг мой.
      – Что тут рассказывать? – начал Никита. – Поначалу всё было хорошо, даже отлично. Я ведь в родные места получил распределение, в Прибалтику. Сам знаешь, в наших краях в любом месте прекрасно: всё обжито, опять же природа-матушка, леса будто подметены, дороги ровные, люди хорошие. Встретили прекрасно, ничего не скажу. Командир полка – душка, сразу пообещал продвижение по службе. Как оказалось, он сам не так уж давно наше училище окончил. В дивизионе тоже приняли по-доброму, комбат…
      Да что там говорить, всё по-людски.
      Шефом ко мне приставили капитана, была в полку такая традиция. Тот в гостиницу определил. Со своего домашнего телефона дал жене позвонить. Говорит, ты скажи, мол, через недельку приезжай, здесь месячишко перекантуетесь, а потом квартиру получите, два офицера семьи вот-вот должны забрать, в академии поступили. Здесь с жильём проблем нет.
      Ты представляешь?
      Одним словом, всё отлично.
      Жена выслушала и говорит, дескать, если месяц, то это не срок, пока я в Даугавпилсе поживу – работа, родители и прочее, к чему нам гостиница? Тем более по специальности устроиться вряд ли в гарнизоне возможно.
Что же, логика в этом была. Так мы и решили.
      В гостинице в комнате нас трое было, я, прапорщик – их тогда только вводили – и сверхсрочник. Парни молодые, прыткие, из бывших солдат. Познакомились, даже для порядка по сто граммов спирта выпили.
В батарее у меня в непосредственном подчинении были трое, все сержанты и по возрасту почти годки, один осенью увольнялся, двоим ещё полгода оставалось служить. В специальности асы, меня как няньки опекали. Спрашивается, что же не служить и не расти?
      Проходит неделя, вторая, месяц прошёл. Я на допуск к самостоятельной работе сдал, на первое дежурство заступил. И надо же было беде случиться. Мой шеф, тот самый капитан, что был прикреплён в порядке помощи, Полушкин фамилия его, помирать буду, не забуду эту тварь, подставил меня. В один из дней он по дивизиону дежурил, я в батарее оставался, начальник дежурной боевой смены пуска ушёл в гостиницу отдыхать. Приходит Полушкин в батарею, дежурный обязан проверять службу. Я к нему, представляюсь – всё по уставу, так, мол, и так, всё в порядке, батарея отдыхает. Он рукой махнул: «Отставить», и в канцелярию, я за ним, он ведь служба. Иду и чувствую, спиртовой шлейф за капитаном тянется. Уж не пьян ли? Сел он в кресло комбата, в глаза смотрю – точно пьян, на подпитии приличном, разве что не качается.
       Говорю, Николай Степанович, вы же на службе, разве можно выпивать? А он, молчи, сопляк, много ты понимаешь, подай лучше графин с водой. Сбегал за водой, ставлю графин на стол и тут слышу, дежурный по батарее рапортует: «Товарищи подполковник, третья стартовая батарея отдыхает. Дежурный по батарее сержант…», ну и так далее. Дверь канцелярии открывается и входит начальник тыла полка, он в тот день в части был ответственным.
      Немая сцена.
      Тыловик этот, старый хрыч, опытным нюхачём был, к тому же вредным до невозможности, это мне потом ребята рассказали, я, честно говоря, его в тот день впервые и увидел.
      Шум, гвалт.
      Раскричался подполковник, почему пьянствуете, да как вы смеете. Вы, лейтенант, ещё и на боевом дежурстве. Это воинское преступление. Я вас отстраняю от несения дежурства, вас, капитан, снимаю с наряда. Пистолет забрал у Полушкина и на выход. Через час в дивизионе сидело всё начальство: заместитель командира полка, командир дивизиона, комбат, даже секретарь комитета комсомола приехал, а как же, небывалый случай – два офицера успешного ракетного дивизиона пьяны. И ведь никто не спросил, пил я, не пил. Стою как мебель. Только рот отрывать, дескать, не пил. Тут окрик: «Молчать! Я не спрашиваю почему, я спрашиваю, почему!!!»
      Так ведь я…
      Вновь: «Молчать».
      Покричали полночи, покричали и разошлись. Поутру меня в полк повезли. Накануне ночь не спал, всё думал, как же так можно невиновного человека поедом есть. За что? Чем я не угодил? И решил сам на абордаж идти, кто бы, каких собак на меня не спускал.
      Стою в приёмной у командира полка, стою, потею. Час стою, второй пошёл. Всё внутри перегорело, думаю, пропади оно пропадом, вот сяду сейчас и рапорт на увольнение напишу. Слышу: «Валевич! Зайдите».
      Вхожу, докладываю кто я и прочее…
      Командир встал, подошел, стал рядышком, чувствую, принюхивается, стоит и в глаза смотрит. Этот человек был первым, кто спросил – пил я или нет. Да нет же, говорю, не пил, в рот не брал! Мне что, побожиться? Командир продолжает, а почему мол, вид жёванный, круги под глазами. Ну, уж тут я обнаглел. Говорю: «А вы как думаете?»
      Пауза.
      Полковник в лице изменился: «Ты лейтенант не наглей! Не пил значит не пил. Верю. Иди».
      Повернулся я и вышел. Смотрю, в приёмной всё полковое начальство собралось. Вышел, а начальство к командиру. И начались разборки. Уйти не могу, команды не было. Сижу, слушаю.  В кабинете командира шум, как в канцелярии батареи накануне: «Я не спрашиваю почему! Я спрашиваю почему!!!»
      Закончился сей эпизод для меня удачно: никто никаких претензий мне не предъявил, однако никто и не извинился. Даже грёбаный Полушкин, отсидев пять суток на гарнизонной гауптвахте, не соизволил слово в моё оправдание молвить. Ну и я с ним не общался. Так по службе, при необходимости разговаривали, но что бы заговорить в курилке, или в машине по пути в гарнизон – ни-ни.
      Всё то время, что Валевич рассказывал, Владимир улыбался, и даже рассмеялся, когда Никита говорил, как в кабинете командира потел.
      – Ну, ты брат даёшь. Смех, да и только. Помню твои шуточки на курсе, помню.
И что, так вот вся служба и шла?
      Лезнов поднялся, взял стакан в руки и запел:
      «Веселья час и боль разлуки
      Хочу делить с тобой всегда.
      Давай пожмём друг другу руки
      И в дальний путь…»
      Однако Валевичу не было смешно. Он перебил товарища.
      – Вот, вот. Верно, подмечено: «И в дальний путь…» Ты понимаешь, никто ни в чём тогда меня не обвинил, но меры всё же были приняты. Так сказать, меры профилактические. Ровно через неделю я был сослан в дальний дивизион, на равноценную должность. Сослан с формулировкой – «служебная необходимость». Вроде ничего не изменилось: тот же полк, должность равноценная и прочее, прочее. Но так кажется. На самом деле, езды на зимние квартиры от дивизиона почти на час больше, батарея не из лучших, моя третья была отличной. Ладно, придётся, думаю потерпеть, нам ещё в «бурсе» велели готовиться к трудностям. Однако хуже было то, что обещанное жильё ушло другим, моя Маринка, приехав, выдержала гостиничный быт лишь месяц, затем распрощалась и была такова, да и я удила закусил, мол, уходя, уходи. Развод с ней оформили уже по почте. Это был удар под дых, как говорят. Но и это ничего, перетерпел бы, женитьба дело такое… Хуже было то, что произошедшее тогда в третьей батарее, каким-то образом оказалось сфальсифицировано. Я позднее понял, что случилось – засранец Полушкин пустил слушок в дивизионе, что я всё же пил с ним, а после пьянки сдал его приехавшему для проверки заместителю по тылу. Большую подлость и не придумаешь. Вот какой поворот. И не отмоешься. Хотя…
      Никита, потупившись, замолчал.
      Молчал и Лезнов. Пауза была тягучей, напряжённой, но мужики не хотели её прерывать. Иногда помолчать лучше, чем что-то говорить.


       Продолжение следует