Секретное детство

Вспоминаю школьные уроки истории уже на излёте советской эпохи.  Учитель нам почему-то не говорил, какую роль сыграл Северодвинск (Молотовск) в годы Великой Отечественной войны. Как было не рассказать школьникам о роли завода и порта?! Однако информация в советские годы была практически засекречена, для детских ушей тем более.

А сегодня Северодвинск борется за официальное звание «Город трудовой доблести». Выражаясь казённым языком, жители «внесли значительный вклад в достижение Победы в Великой Отечественной войне 1941 – 1945 годов, обеспечив бесперебойное производство военной и гражданской продукции на промышленных предприятиях, располагавшихся на территории города, и проявив при этом массовый трудовой героизм и самоотверженность».

За годы войны из Молотовска ушли на фронт более 14,5 тысячи человек, не вернулись четыре тысячи. Вражеская авиация пыталась бомбить город и завод. Первый немецкий самолёт молотовчане увидели в небе уже 22 августа 1941-го, а 20 сентября 1942-го бомбы упали в центре города в районе Дома Советов. Ценой собственной жизни зенитчики защищали мирное население молодого города.

…Мои родители из Вологодской области приехали в Северодвинск на ПМЖ в 1974 году. Папа Василий Капитонович долго получал так называемый допуск, чтобы устроиться работать, как тогда ещё говорили, на военный завод, хотя до этого три года отслужил на Северном флоте тоже на секретных подводных лодках. Завод в моём детстве называли непонятными буквами – «сээмпэ». Только потом, школьником, смог запомнить расшифровку – Северное машиностроительное предприятие. Кстати, почему не кораблестроительное? Ведь там строят не машины, а корабли, подводные лодки. Военная тайна! А кому-то из моих ровесников для легенды взрослые врали, что на заводе делают… кастрюли! Только на кухне папа шёпотом маме говорил про какие-то подшипники. Я, конечно, не знал, что это значит.

Город был закрытым. Яркое воспоминание детства: мы возвращались из отпуска в деревне, в автобус для проверки паспортов перед въездом в город вошли неулыбчивые пограничники. Я завороженно смотрел на бравых ребят в зелёной форме с автоматами (настоящими!). Никто не мог тогда даже предположить, что в шальные 90-е на месте КПП поставят шашлычную, а потом и её снесут...

Главный механический цех № 4, куда отправили моего папу, имеет богатую историю и был запущен 22 июня 1941 года, в день начала войны. Тоже юбилей получается – 80 лет. Но днём рождения цеха принято считать 23 июня, чтобы не праздновать в траурный для всей страны день. Цех хотели открыть в конце 1941-го, но вмешалась война. Как пишут журналисты заводской газеты «Корабел» (раньше она называлась «Молотовец», ведь было всё засекречено, газету выносить с предприятия строго запрещалось), пустить производство в 4-м цехе было приказано немедленно. В короткие сроки женщины и подростки заменили у станков ушедших на фронт мужей и отцов. Коллектив завода состоял из шести тысяч подростков, которые из-за маленького роста порой не дотягивались до станков и работали, стоя на табуретках, и 500 взрослых. Завод перешёл на двухсменную работу – каждая по 11 часов.

В четвёртом цехе в годы войны изготавливали корпуса бронебойных снарядов, фугасных авиабомб, изделия для строящихся и ремонтируемых военных кораблей, ледокольного флота, гражданских транспортных судов и судов северных конвоев. В этом году отметим 80 лет и союзным конвоям. Молотовский порт принимал суда союзников уже осенью 1941 года. Хотя, по сути, порт только строился. Некоторые суда из-за сложной ледовой обстановки в устье Северной Двины в Архангельске первой зимой смог принять только Молотовский порт. Огромное значение для Победы в Великой Отечественной войне имели поставки вооружения и других грузов от стран союзников.

В этом старейшем цехе легендарного Севмаша и начинал работать мой папа учеником заливщика свинцово-оловянистых сплавов. Этой редкой профессии не учат в училищах, знания передают, как говорится, из рук в руки, из уст в уста. Таких специалистов («спецов» ещё говорят) на заводе было всего пятеро.

Операции они проводят уникальные. Подшипники могут быть разных размеров, их делают не только для подводных лодок, но и для надводных кораблей, ледоколов – можно представить, какие они гигантские! Без подшипников нет движения ни в одной машине и корабле. Поставляли детали и на экспорт. Заливщики должны бы много получать, но… папина зарплата никогда не была большой. А вот профессия вредная – выход на пенсию в 45 лет, по «первому списку».

Горжусь тем, что папа был ударником 11-й пятилетки, фотография его висела на доске почёта у центральной вахты предприятия, мы специально ходили, чтобы посмотреть на его портрет.

Старшим в бригаде, который учил моего папу, был Николай Скалевский. Про него говорили, что, в отличие от моего папы, не по доброй воле он оказался в городе: вынужденный переселенец из Западной Украины. После войны массовая депортация украинцев была не только в Сибирь. И сколько таких было судеб!

***
Ещё одна большая дата этого года – 85 лет назад, 18 июня 1936 года, к стенам бывшего Николо-Корельского монастыря в Никольском устье Северной Двины прибыла первая партия строителей будущего Северодвинска.

Город и завод неразделимы. Самый большой цех виднелся с начала улицы Полярной, на которой жила наша семья с 1980 по 1991 год, пока не снесли нашу деревяшку и целую эпоху. Завод громадный, жилые дома по сравнению с ним выглядели игрушечными.

Помню, как я с мамой и братом встречали папу с работы. По Полярной шли плотным непрерывным потоком мужчины, и почти все с усами! Мода тех лет. Я внимательно вглядывался в толпу, чтобы первым увидеть родное лицо… Сейчас таким же непрерывным потоком с завода едут личные машины рабочих.

В «застойные времена» на стапелях завода одновременно строилось, как и сейчас, несколько подводных лодок. 80-е – период расцвета и улицы Полярной, на которой дома были полностью заселены, если не переполнены.

Начало улицы отличалось от той деревянной двухэтажной части, где мы жили: здания казались мне большими и какими-то чужими, я их даже боялся. Эти четырёхэтажные кирпичные дома после войны возводили пленные немцы, строить завод их не допускали. Они были средних лет, может, мои сегодняшние ровесники. Откачивали воду из болота, насыпали песок и только потом строили дома. Немцы всё проделывали со свойственной им педантичностью, поэтому эти дома стоят до сих пор, в них живут люди, но уже другой страны. Сколько советских зэков и немцев умерли на строительстве города и завода – никто точно не скажет и сейчас.

В нескольких километрах от Северодвинска, близ оживлённого шоссе, есть кладбище с массовыми захоронениями наших заключённых и военнопленных. В этом районе часто происходят аварии. Не упокоятся души…

***
В моём детстве на улице Полярной был только один пустырь. Мальчиком я не мог знать, что там находился магазин «лимитный». В Великую Отечественную войну в нём отоваривались по карточкам, мёрзли дети и старики, ожидая крошечной пайки хлеба.
«Второй блокадный Ленинград» – так называл наш город за суровые условия жизни директор завода №402 Сергей Боголюбов. В этом же здании изготавливали хвойный напиток, спасающий от цинги. В городской газете «Сталинец» (позже «Северный рабочий», в котором я «корреспондентил» с 2000 по 2008 годы) в январе 1942 года публиковался рецепт для самостоятельного приготовления хвойного напитка: взять четыре стакана хвои сосны, раствор соляной кислоты, купленной в аптеке, залить и оставить настаиваться.

Потом, после войны, на крыльце «лимитного» любили собираться солдаты-инвалиды с уродливыми культяпками. Ветеранов в один день отправили в интернаты, чтобы не портили победное настроение страны. Дом, помнящий военный голод, в 70-е годы снесли, и перекрёсток продувается ветром безвременья.

***
Наш дом ещё довоенной постройки, к моменту нашего переезда был уже оштукатурен, покрашен в зелёный, очень спокойный цвет, каким раньше красили больничные коридоры и палаты. Дом был живой, как все деревянные. Дверь открывалась с шумом. Скрипели, жаловались на свою старость доски лестницы с точёными балясинами. Вот кто-то поднимается, интересно и страшно: к нам или в соседнюю квартиру № 13, которая тоже на втором этаже? Электрического звонка не было, но можно по шагам или стуку догадаться, кто идёт: свои или чужие.

Во что играли во дворе? Мальчики – в ножички. Складной ножик нужно было подкинуть определённым образом, чтобы он воткнулся в землю. Девочки играли в прыгалки или резинки, натянутые вокруг ног. Катались на велосипедах по лужам двора (он был, конечно, без асфальта), чтобы летели брызги. А как пахло после дождя зелёной листвой и сырой землёй! Часто мы залезали, как обезьянки, на тополь с причудливо изогнутым стволом, лежащим почти горизонтально на земле, только крона поднималась вверх. Детьми мы использовали его и как скамейку. Тополь – это больше, чем дерево. Это украшение и одновременно символ старого города. Не было и нет лучше породы дерева для осушения болотистой местности.

Во дворе была установлена нехитрая детская площадка – песочница, поющие одну и ту же песню железные качели, устремлённые ввысь ракеты – помните, такие были в каждом дворе, ведь советские дети все мечтали стать космонавтами. И сейчас кое-где можно встретить эти обломки исчезнувшей эпохи.

Зимой папы детей заливали горку во дворе, прямо под окнами, а ещё около школы №1 (тоже из окна была видна) стояла коробка – огороженная досками площадка. Там, кажется, уже домоуправление заливало лёд, ребятня играла в хоккей, а летом – в футбол.

В этой школе в годы войны располагался госпиталь Карельского фронта. Умерших от ран в классах, оборудованных под палаты, были сотни, на первое время трупы спускали в подвал, где был устроен морг… В годы войны на Полярной находился нелегальный рынок – «толкучка», где американские и английские матросы с союзных конвоев за жевательную резинку (эка невидаль!) у пацанов выведывали адреса женщин для близкого знакомства. Хотя в городе действовал не один интерклуб для таких дружеских встреч. Но это, как говорится, совсем другая, не менее драматическая история.

Рядом с нашим домом стояла голубятня. К сожалению, я не застал того, кто разводил голубей в нашем дворе. Надо сказать, что этих птиц очень любили в Советском Союзе. Голуби часто прилетали на карниз нашего окна. Я очень жалел голубку (почему-то я уверен, что это была именно голубка), потому что на лапке у неё была привязана леска. Птица прихрамывала, и я её прозвал хромоножкой. Папа приколотил металлическую крышку, и мы даже в морозы открывали окно, насыпали крупу, как помню, пшено. Почему-то прилетала только эта парочка. А пшенную кашу я с детства зову «птичкиной». Сейчас на месте нелепой голубятни красуется здание банка. Романтику сменили деньги.

Во дворах старого города самые рисковые жители на верёвках всё ещё сушат белье. А вот металлические вешала (или выбивалка) – на них хлопали ковры и дорожки от пыли. Сейчас они в зарослях травы, заржавели. Вместо хлопалки – пылесосы. А раньше даже очередь по субботам образовывалась к ним. По дворам разносилось звонкое эхо. Дети использовали эти металлические конструкции по-своему: ползали, как по гимнастическим снарядам, набивали шишки…

Слышимость в деревянном доме прекрасная, все знали друг о друге. Мы больше общались с семьёй Терёхиных, которая жила в квартире напротив. Людмила работала в хозяйственном магазине, Александр, как и папа, тоже рабочий Севмаша. Дети Алексей и Лена были примерно нашего возраста. Мы завидовали: Терёхины занимали две комнаты, была своя детская.

Запомнил такую историю. Тётя Люда по каким-то делам поехала в Москву, тогда это считалось чуть ли не за границу. Мы попросили привезти модельные машинки (на настоящие копили годами, если не десятилетиями, откладывая на «книжку», то есть сберкнижку). Многие дети, да и взрослые, коллекционировали модельные в масштабе 1:43. Они тоже стоили дорого. Однако Терёхина привезла из столицы не модельные машинки, а набор игрушечной военной техники. Такой тоже не продавали в нашем детском магазине «Буратино».

Ещё в 13-й квартире жила семья Жуковых. Людмила писала стихи, но мы этого не знали. Позже она стала работать журналистом газеты «Северный рабочий», вступила в Союз писателей России… Намного позже я повторил путь соседки.

***
Помню, в конце 80-х, на демонстрации 7 ноября милиция аккуратно оттеснила представительного мужчину с плакатом, спокойно стоящего на газоне. На плакате что-то нехорошее было написано про Ленина, того самого доброго улыбчивого дедушку с портрета в нашей группе детского сада. Разве мог он что-то сделать плохое?
– Папа, папа, а что там написано? – не понимал я. Папа промолчал.

В тот же год появились талоны на продукты. И снова в магазинах на Полярной их отоваривали, почти как в войну. Тётка как-то раз достала для нашей семьи дополнительные талоны – целые неразрезанные простыни. В домоуправлении, где их выдавали, у родственницы был блат.

…И всё-таки интересно, что бы сказал сейчас тот пикетчик?

Я успел почувствовать себя октябрёнком и пионером. Даже не простым пионером – звеньевым. Помню такой стишок:

Звеньевой – фигура видная,
Он всегда во всём пример,
Но запомни: ты не барин,
А такой же пионер!

Быть в меру активным, но сильно не высовываться – вот что успел вынести из идеологии пионерии. Как-то забыл повязать галстук, и это было чуть ли не позором, все тыкали пальцем… А потом вдруг решили, что школьную форму и галстук не надо надевать. Детьми мы легко пережили все внешние перемены, а вот каково было взрослым, тем, кто искренне верил в идеалы партии и служил им? Ошибки и даже преступления власти стали очевидны. Один из последних секретарей горкома признался мне, что ему плевали в лицо те, кто ещё вчера заискивал. В квартире у этого бывшего руководителя до сих пор стоит дисковый телефонный аппарат, из всех богатств – только книги…

После уроков в первом или во втором классе мы оставались на ОПТ, что значит общественно полезный труд. Этот дополнительный урок закончился первыми мозолями: ножницами мы разрезали какие-то тоненькие резиновые трубочки для шефов школы – одного из цехов военного завода. Эти проводки нужны были тоже для чего-то. Только не понимаю, почему нельзя их было нарезать на станке. Может, нас хотели приобщить к важному делу. Завод – это наше всё!

В 1991 году (тоже юбилейная дата этого года!) прошли выборы мэров только в трёх городах страны: Москве, Санкт-Петербурге и Северодвинске. Наш город всегда был на передовой политики. Все мэры кончили плохо. Северодвинского посадили в тюрьму, где он вскоре скончался.

А 1991-й нашей семье запомнился тем, что в ноябре мы переехали в двенадцатиэтажный дом, в «новый город». Успели, государство ещё давало квартиру рабочим бесплатно. Помню, как ухало сердце, когда впервые вышел на балкон: высоко-то как на восьмом этаже! Старый дом снесли почти сразу, как только нам дали квартиру. Последними из подъезда нашей деревяшки съехали те самые Терёхины.

Уезжая из дома, мы сняли дверь в кухню, чтобы установить её на даче. В дефицитные годы не было в свободной продаже нужных стройматериалов. Дома на Полярной нет тридцать лет, а дверь из кухни до сих пор служит у нас на даче.

Долго на этом месте оставался пустырь, зарастающий ивой. Но вот городские власти продали на аукционе землю, и вырос пятиэтажный дом в стиле хай-тек из стекла и металла. Очень модно выглядит снаружи и, наверное, круто внутри. На верхних этажах французские окна в пол. Но новый дом кажется мне каким-то неживым, холодным.
 
А тополь, конечно, спилили. Не к месту он, старый и корявый, в этом современном дворе, уставленном сплошь дорогими иномарками. Вместо асфальта с изученными мною трещинами на тротуаре теперь лежит узорчатая плитка. Ничто здесь уже не напоминает о моём детстве.

Не сохранилось ни одной фотографии нашей деревяшки: тогда не думали, что потом это окажется важным. Ещё раньше запрещали фотографировать улицы, всё из-за военного завода. Один ветеран рассказывал мне, как однажды серьёзные товарищи прямо на улице приказали открыть фотоаппарат – и засветили плёнку. Люди спокойно снимали только семейные застолья.

Правда, есть одна фотография с краешком дома, где я стою на фоне дверей во двор. Снимок сделан в сентябре 1987 года, когда я пошёл в 1-й класс. Папа по этому случаю взял отпуск в сентябре, чтобы водить меня в школу. Надо пересекать две оживлённые улицы с двумя светофорами. Я был закомплексованным советским ребёнком: первая учительница вспомнила недавно, что первый месяц я даже не улыбался, какое уж там баловаться! Боялся подвести маму, которая работала в этой же школе учителем. На том единственном снимке, где я новоиспечённый школьник, кроме дверей дома видна газовая труба у стены и ворох листьев, опавших с того самого тополя.

В мои детские времена не было расслоения на бедных и богатых. Жители деревянных домов нашего квартала – простые рабочие завода. В 80-е во дворе стоял один «Москвич» у соседнего подъезда, и его хозяина мы считали очень богатым.

Мы чувствовали себя защищёнными не потому, что жили в закрытом городе, охраняемом пограничниками и зенитчиками. И не потому, что рядом, через дом, на улице Лесной находилась пожарная часть (и один раз, когда загорелось в подъезде, мы побежали искать не уличный телефон-автомат, а прямо в пожарную часть), а через два дома – милиция. Была уверенность, планы на жизнь, как у всех. Плохого мы не видели ни в жизни, ни в телевизоре: страшной бедности, грязных бичей, кровавых преступлений. Может, это где-то и было, но не в нашей стране, не в нашем городе точно.

И снова возвращаюсь на улицу детства. По диагонали от нашего дома находилась вечерняя школа. Полное среднее образование в Советском Союзе бесплатно обеспечивали и тем, кто уже работал. Лучше всего, с иронией, это явление показано в фильме «Большая перемена». Всё в нём правда. К нам домой приходил классный руководитель, упрашивая папу, у которого уже было двое своих детей, прийти на уроки... Зачем нужно полное образование вечерникам? Всё просто: отпуск им предоставлялся летом, потому что в другое время предполагались уроки. Поэтому папа лето проводил с семьёй. А с сентября на уроки он снова не ходил.

Не без боязни я гулял мимо этого здания, потому что ребята в перемену на крыльце курили, ругались. Впервые маты я услышал здесь, но, наверное, не понимал, что это: непонятные слова с каким-то грязным смыслом. Потом вечернюю школу снесли, одно время на этом месте была автостоянка, а сейчас магазин известной федеральной сети с символичным названием, в котором присутствует отличная оценка.

В выходной летний день мы шли к озеру, в которое упирается наша Полярная. Брали с собой цветастое покрывало с софы, расстилали на зелёной травке у воды и загорали. Раньше здесь даже купались, плавали на лодках. Со временем воду загадили стоками, и купаться уже боялись. Страшилка из детства: в воде живут червяки, которые могут забраться под кожу и будут там ползать. Бррр! Вообще, почему-то много было страшилок, передаваемых из уст в уста шёпотом.

В этом загаженном за десятилетия озере можно усмотреть символ: к концу советской эпохи государство оказалось заражено, оно требовало очищения. Но способа очистить озеро – и нашу жизнь – за тридцать лет новая власть так и не нашла.

***
…Я иду по улице Полярной мимо покосившейся, ещё довоенной деревяшки и представляю, как 23 июня 41-го из неё выходит, стиснув зубы, мужчина и направляется к только что открывшемуся мобилизационному пункту. Он не знает, что по этой дороге идёт в последний раз… Я вижу измождённых людей в чёрной одежде, которые строят дома после войны, оставив далеко свою родину. Я слышу голоса весёлых папиных друзей, возвращающихся с завода во внешне благополучных 80-х. Останавливаюсь у ещё не заселённой новостройки: каким вспомнят потом своё детство малыши из этого дома? Пусть оно будет благополучным и счастливым. История делает новый поворот.

Двина. - 2021. - № 2. - С. 59 - 62