Кронштадт

     Фото из интернета. Пароход Чапаев, 50-е годы прошлого века.
     (Выборка из "Мои рассказики 4")


       Кронштадт не забыть, хоть и трудно было жить в закрытом городе, но 20 лет жизни (минус два года эвакуации) со дня рождения ему отдано, поэтому вспоминаются эпизоды того времени.
      Наши три флигеля под номером 4 по Ленинградской улице стоят буквой «П». Улица Ильмянинова с восточной и Мануильского  с западной стороны создают уютный двор.

      Мы, подростки. Облазили все подвалы, все крыши сараев своих и соседних домов. Пробирались за город мимо часовых в закрытую зону посмотреть на форты, воинские склады, что-то стащить. Нас оттуда часто гоняли часовые,  но строго не наказывали. Скучно ребятишкам в закрытом городе.

       И вот несовершеннолетним от 14 лет стали выдавать справки о прописке в Кронштадте, с которыми можно было выехать в Ленинград, Ораниенбаум на пароходе без родителей. Дамбы тогда не было.
       Сердце ёкало у мальчишки, когда он на теплоходе «Совет», или «Кремль» подъезжал по каналу к мосту лейтенанта Шмидта мимо Горного института, строящихся кораблей, бегущих по набережной трамваев. Радость была неимоверная.
        Ездили, как правило, вдвоём из ребят, болтались по городу, ели мороженое и к вечеру возвращались на пристань, или на Балтийский вокзал на электричку.

       Затем на пароход «Чапаев», или «Краснофлотец», с летней пристани Ораниенбаума на летнюю пристань в Кронштадте, что в начале Ленинградской улицы.
       Позже появился пароход «Салтыков-Щедрин», тяни-толкай. Тот мог ходить передом и задом, поэтому не тратил время на разворот внутри бухты.
   
       Приезжали мы на большой берег и за грибами с учителем, нашим руководителем от ДПШ  (Дом пионера и школьника). Этот добрый и спокойный человек  водил нас в лес по грибы. Но мы больше аукались, чем искали грибы, потому что он отвечал за нас, как бы мы не заблудились.
      
      Помню как-то во второй половине дня мы, уставшие и не выспавшиеся,  возвращались домой на пароходе Чапаев. Несколько ребят и я с корзинками забрались в самый нижний тёмный отсек парохода, где хранились спасательные пробковые пояса, и заснули.
      
       В Кронштадте уже все пассажиры вышли в город, а мы дрыхнем. Пароход стоит у причала, готовится к отплытию. О нас никто не вспомнил.
       Вот Чапаев посадил новых пассажиров в Ораниенбаум и даёт гудок к отплытию. Тут мы спохватились, выбегаем на палубу, а трап собираются убирать. Мы загалдели, чтобы нас высадили.
      Обошлось, высадили сонь.

      Дети выросли, окончили школу, стали работать. Мы семьёй переехали в (уже) Ломоносов, друг Юра – в Гатчину.
      Пригласили нас на встречу в школу в феврале месяце.
      Мы с Юрой приплыли из Ломоносова на большом буксире ледокольного типа на зимнюю пристань в Петровском парке Кронштадта. Для нас, как бывших учеников школы заказали пропуска в виде списка, где должны быть и наши с Юрой фамилии.
   
       Мороз. На причале очередь для проверки паспортов и списка приглашённых. Мы, конечно, стоим последними после кронштадтцев.  Ветер, холодно, спрятаться негде. В тёплой проходной проверяющий матрос и его начальник.
      Дошла очередь до нас. Мою фамилию нашли, а Юриной в списке нет! Есть какой-то Кутепов.  Юру не пускают, а я без него не пойду.
      Стали звонить в школу, еле нашли того, кто составлял списки. Оказалось, кто-то перепутал фамилию, или не разглядел и записал Кутепова, которого и в помине в нашей школе не было. Все разобрались  и пропустили нас в наш город. Город, который уже стал для покинувших его и для нас недоступным.
   
      Помню, как тёмным зимним вечером я с кем-то возвращался из Кронштадта на таком же буксире в Ломоносов.   
      Мороз стоял солидный, лёд был толстый и буксир еле-еле справлялся с ним. Давал задний ход, потом с разбегу тыкал носом в следующую льдину и так без конца. Все стали беспокоится, что никогда не доберёмся до Угольной пристани в Ломоносове, где находился причал.
      
      Вдруг буксир совсем остановился и по громкой связи объявили, что дальше буксир не пойдёт. Предлагается пассажирам спуститься на лёд и пешком пробираться к берегу. Включили прожектор, спустили на лёд трап. С Угольной пристани тоже зажгли прожектор.

      До берега метров двести-триста, снегу на льду выше щиколотки. Кое-кто в полуботинках.
      Первым спустился на лёд кто-то из команды, за ним и пассажиры с детьми, котомками, сумками, кто с чем.
      Ничего, выползли на берег, пошли в город.
      Я обернулся, посмотрел на застрявший во льдах буксир в сиянии прожектора, подумал: «Как-будто  Ермак во льдах Северного Ледовитого океана».
   
      Однажды мы всей гурьбой гостили у брата Виктора с Ниной. Юра приобрёл  видеокамеру, и мы снимали всё, что в Кронштадте попадалось на глаза.
      Захотелось снять наш дом № 4 и квартиру 35, где мы семьёй прожили 12 лет,  тётя Лена -- до войны, всю войну и до 60-го года.
      Юра заснял дом, стали подниматься по лестнице ко второму нашему этажа, как из квартиры вырывается молодой мужик с кулаками на нас. Чего, мол, вы здесь высматриваете.  Наши объяснения даже и слушать не захотел. Тут выскочили ещё жильцы из других квартир, обещали вызвать милицию.  Нам ничего не оставалось, как уйти с горьким сожалением.

      Подумалось: «Ну, что за люди, что за народ…» Только в кино видишь, как новые жильцы встречают прежних с улыбкой и распростёртыми объятиями. Правда, это о знаменитостях, известных людях.
      А чем мы-то хуже? Чем народ так напуган? 
                2018