Помню себя

                Помню всё,
                Забываю, и помню всё,
                Забываю, и помню всё,
                Забываю, и помню,
                Помню всё,
                Засыпаю, и помню всё,
                Просыпаюсь и помню всё –
                Не хочу забывать
                Вероника Долина

    Помню себя грудным ребёнком — на улице грохот, рёв толпы, отец выносит меня на руках из дома, он стоит на маленьком, деревянном мостике через мелкую речку. Внизу, на поляне, приземлился вертолёт, и к нему бегут люди. Восторженные дети кричат, но шум моторов перекрывает их крик. Такая редкость в русской, Богом забытой, деревне - приземлился вертолёт!

    Помню себя двухлетним ребёнком — зимним вечером, у растопленной печки, мать берёт меня на руки и кормит грудью, я млею от удовольствия. У нас гость - её подруга, которая упрекает мою мать: «Мальчик уже большой, пора отучать от груди». С тех пор мать мне больше не давала грудь. Не зря говорят все семейные проблемы - из-за "лучших" подруг.

    Помню себя трёхлетним ребёнком — у нас гости сидят на кухне за столом, все поели, отец снимает с меня штаны и сажает в дальнем углу кухни на горшок. Перед гостями! Конечно же мне стыдно, я сижу, терплю из последних сил, стараюсь не шевелиться. Через полчаса отец надевает на меня штаны и отпускает играть, я потихоньку убегаю в другую комнату, и в тишине, один делаю большой гешефт. До отца доходит запах из комнаты, он берёт ремень и говорит строго: «Теперь, каждый раз, когда ты наложишь в штаны, будешь получать по заднице». С тех пор я ходил только на горшок.

    Помню себя четырёхлетним ребёнком — летом в Казахстане жара, солнце разогрело асфальт так, что стоять босиком больно. Взрослые прячутся в тени, но и в тени градусник показывает плюс тридцать градусов. Помню белобрысого мальчика в трусах с побитыми коленками — это я, и я бегу. Куда бегу? Не знаю, но стоять больно. Босые ноги шлёпают об асфальт. Не понимаю почему, но бежать — ногам не горячо. Шлёп, шлёп, шлёп.

    Помню себя тринадцатилетним пацаном, мы три одноклассника идём в школу. Жека отводит меня в сторону и говорит: «Знаешь, что Бодя про тебя вчера гадости рассказывал? Я бы, на твоём месте, ему морду набил». Ошарашив меня, Жека отводит Богдана в сторону. И я слышу, что он ему говорит: «Ганс, сказал, что ты ему не нравишься, и что он сильнее тебя. Я бы, на твоём месте, ему морду набил». Ни Богдану, ни мне драться не хотелось, но после третьего круга науськивания мы сцепились, как два злостных врага! А ещё с утра мы были друзьями. Только Жека стоял рядом и получал удовольствие, наблюдая за двумя глупыми гладиаторами.

    Помню себя тридцатилетним, родственники собрались за столом, начали вспоминать прошлое, и я сказал что помню вертолёт. Мне сказали, что да, тридцать лет назад в ту русскую дерню, где мы раньше жили, действительно прилетал вертолёт, но этого грудной ребёнок запомнить не может. Мне никто не поверил. Не может, и всё! Так почему же я помню?

    Помню себя пятидесятилетним — вечером гуляю по Берлину. На площади перед памятником советскому солдату поддаёт разношерстная молодёжь, некоторые подстриженные на лысо, у многих кожаные куртки в заклёпках. Вот группа "ирокезов" в разорванных джинсах. Ну думаю — влип! Боюсь. Не от одних, так от других точно достанется. Чуть в штаны от страха не наложил, но я пришёл сюда с цветами и отступать не хотел. Подошёл к памятнику, положил букет цветов к подножью. Надо же, ни один из них ни закурить ни даже немецкой марки на дозаправку не попросил! Они что слепые, не видят кому я честь отдаю? Богдан, а мы с тобой из-за чего дрались почти сорок лет назад? Почему мы больше не дружили?

    Помню себя шестидесятилетним — я в сауне и млею при виде женской груди. Или правильнее сказать — я млел и до сих пор млею при виде красивой, женской груди? И мне не стыдно в этом признаться. Но про свои глубоко интимные воспоминания двухгодовалого ребёнка, я никому не рассказываю. Это моё сокровенное воспоминание. Вдруг все узнают, чего я хочу больше всего на свете.

    Помню себя семидесятилетним — Боже мой, на меня одевают подгузник! Да, у меня проблемы - то запор, то понос. Но не одевайте на меня подгузник. Пригласите ко мне сиделкой молоденькую, симпатичную медсестру, тогда я из-за всех сил буду стараться не ударить в грязь лицом и не наложу больше в штаны. Честное слово! Может быть даже, за моё хорошее поведение эта медсестра мне покажет свою грудь.

    Помню себя восьмидесятилетним — у меня старческий склероз и я уже ничего не помню. Нет, помню - мне было когда-то два года, и мне было очень хорошо, потом мне было три года и мне было не очень хорошо, потом мне было четыре года и я бегу. Куда бегу? Не помню. Сколько лет мне потом было? Тоже не помню. Но что-то было — белое, тёплое, сокровенное. Вот бы ещё вспомнить — что?

    Помню себя девяностолетним — меня несут. Несут меня, в костюм одетого, в чёрных туфельках. Куда несут? Не знаю. За мной люди идут. Может вертолёт в деревню прилетел? Тогда почему так медленно идут и почему все молчат? Нет, вру, я слышу чей-то шёпот: «Прощай деда, мы помним тебя молодым и сильным». А потом ещё: «Предстанешь ты пред судом и припомнятся тебе все дела твои прошлые».

    Помню себя в вечности — помню всё до мельчайшей подробности, помню все грехи и все слабости, помню все успехи и радости. Забываю, но помню всё. Помню всё вместе и разом, помню все подробности как единое целое. Не помню только, как там было. В сто раз жарче чем тогда летом в Казахстане или в сто раз сокровеннее и желаннее, чем тогда на руках у матери.

    Шлёп, шлёп, шлёп, как вспышки в памяти.

    Забываю, но помню всё.