Малыш и Ласка

Далеко-далеко, в одной глуши, жили Малыш и Ласка. Ласка не была ласковой от слова совсем, а потому с ней никто не жил, кроме Малыша. Малыш не был маленьким от слова совсем, ибо был выше Ласки в три раза.

Жили они мирно, но шумно, спали много, но мало, они были разными, и в то же время - совершенно одинаковыми.

Рядом с Малышом и Лаской жил Старик, которому было чуть больше двадцати. Он не был стар физически, но был стар морально. Он постоянно с кем-то говорил, хоть ему никто и не отвечал, и время от времени кашлял, чем сильно злил Ласку. Ласку злило всё: то, как поют по утрам птицы, то, как капает дождь, но больше всего её злил Старик. Он злил ее своей старостью. Старик же боялся Ласку, его пугала её напористость и вечная бодрость. Малыша злили все, кроме Ласки, так же, как и Ласку злили все, кроме Малыша, а потому вечерами они сидели в комнате и высмеивали всех, кто их окружал и злил.

Им хотелось любви, и не получая этой должной любви, они ненавидели весь остальной мир. Они ненавидели и любили, потому как боялись, а когда ты боишься - ты ненавидишь.

- Слишком жарко! - говорила Ласка.

- Слишком холодно! - говорил Малыш. Они были одинаково правы и одинаково не правы, как бывает в случае, когда два человека стоят на разных берегах одной реки.

Ласка многого хотела, но ничего не делала, Малыш много делал и ничего не хотел, а потому их утро начиналось поздно. Чаще всего их утро начиналось, когда Старик начинал кашлять (вставал он очень рано) и ставить свой грохочущий чайник, чем будил нервную Ласку. Ласка вскакивала, бегала по своей норке и ставила грохочущий чайник, чем будила Малыша. Когда Малыш и Ласка просыпались, то они сразу же начинали ворчать и кричать, чем пугали Старика и он начинал громко петь. Желая заглушить Старика, Малыш и Ласка начинали ворчать и кричать еще больше, а Старик - петь еще пронзительнее, до тех пор, пока весь этот шум не превращался в ужасно громкую какофонию и солнце постепенно не начинало садиться. Как только солнце садилось, Старик засыпал, а Малыш и Ласка утихали, так как тут же теряли интерес к своему ворчанию. Тогда Ласка становилась чуть поласковее, а Малыш съеживался и казался чуть меньше, да и Старик, когда спал, становился моложе, расправляя сновиденческой улыбкой заезженные морщины. Ночью мы все становимся похожими на себя, словно ночь снимает с нас страшное проклятье. Ночью легче говорить правду, да и каждое слово кажется тогда чем-то магическим, загадочным, а если еще и дождь пойдет, так все - чуда уж точно не избежать!

В одну из таких магических дождливых ночей, когда Старик уже уснул, а Малыш свернулся калачиком, Ласка сказала:

- Как бы я хотела, чтобы кто-то меня полюбил!

- Я тоже этого хочу, - ответил Малыш, - Но кому мы нужны?

- Дождю, - глядя на капли, ответила Ласка, - Иначе, если б мы не были ему нужны, то он бы не капал, не тратил себя так неистово, да и лужи сохли б быстрее, если б понимали свою бесполезность. Мы нужны дождю, а дождь нужен нам.

- Верно, - кивнул Малыш и зажмурился, - Хочу, чтобы меня полюбил кто-то так же сильно, как дождь любит землю или как солнце любит людей.

- Солнце не любит людей, - категорично махнула хвостом Ласка, - Солнце настолько пресыщено любовью, что способно лишь с безразличием смотреть вниз, на жалких и крошечных людей, а дождь наоборот. Дождь любит и ему не хватает этой любви, ибо мы, люди, чаще говорим: "Поскорей бы Солнце" и почти никогда не произносим: "Поскорей бы дождь!", не понимаю совершенно, кого стоит любить, а кого - нет. Я хочу, чтобы меня любили, как дождь любит людей, а взамен я буду любить, как любят солнце. Нет, как любят дождь! Ибо любовь к Солнцу - это не любовь, а хвастовство и раболепие, в то время как любовь к дождю - это преданность, какую редко сыщешь на белом свете. Правда, Малыш?

- Правда, - кивнул тот в ответ и уснул, а Ласка еще долго смотрела на дождь, смешно морща мордочку и искреннее веря, что кто-то когда-то полюбит ее как дождь любит людей, забывая о том, что люди любят не как дождь, а как солнце,и любовь их проходит так же быстро, как прыжок солнечного зайчика на воде.