Монстр

Он спит, развалившись в кресле толстым, обмякшим телом, свесив на грудь голову. Из уголка перекошенного рта тоненькой струйкой стекает слюна.
Я сижу в кресле напротив, смотрю на него и думаю, что старость — расплата за всю нашу жизнь. На старость каждый имеет то, что заслужил. Мы тоже заслужили. Он кресло на колесиках и струйку слюны из перекошенного рта. Я долгожданную радость сидеть напротив, смотреть на него, слушать его и молчать. Этого хотела, бредила этим домом всю жизнь. Но тут была другая — законная жена. А я мечтала спать, как хозяйка, на этих белых простынях, на мягких диванах. А он брал меня, как скотину, таскал по темным закоулкам и лесополосам. Желала величаться рядом с ним ... вот и величаюсь!
Он чавкает и что-то бормочет. Я знаю: это он ругается. Он ругается даже во сне. Потому что зол на целый мир. Весь мир для него подлецы. Я понимаю. У него было все: власть, деньги, почести, семья. Теперь ничего того нет. Исчезло. Вмиг ока. Так оно бывает: одна беда идёт и шесть за собой ведет. Когда началась перестройка, его выгнали с поста генерального директора. Собрали общее собрание и выгнали. Всем заводом. А что уж ему в глаза говорили!.. Свят-свят! Что хотели. Будто еще вчера не дрожали перед ним... Я знала добром не кончится. После того собрания уехала из небольшого городка его жена. На трех грузовиках выехала. А он остался. Чего? Наверное, думал, что люди одумаются, опять в ноги ему упадут. Не упали. Молодого выбрали директора, из местных. А он остался за цедилку. А потом этот инсульт или Бог его знает что…
Он зол на целый мир. И я его понимаю: страшно терять все. И жалею, потому что мне легче, у меня никогда ничего не было. Ничего за всю жизнь не нажила. Даже на телевизор не заработала. А теперь вот сижу и радуюсь, что могу телевизор смотреть. Как хозяйка. И время есть. Днем мы с ним смотрим мультики. Вечером — кино про монстров, а ночью — ту заграничную гадость, когда девки и парни все в куче... Как течка. Правда, тогда я выхожу из комнаты. Он сердится. А мне противно.
С тех пор как его разбил паралич, он еще больше помешался, на сексе. Так смотрит на меня и нагло говорит:
- Я женат на всех женщинах, и всех их я....-  и употребляет стыдное слово. Сами знаете какое. А я молчу и тихонько, себе, посмеиваюсь. И думаю, что это так было когда-то. Было дело. Тогда он был кум королю и сват министру. И не было на него ни управы, ни законов.
- Я сам себе указ! - говорил. - А закон мой-во! — на мужиков! - И показывал кулачище. — А на баб-во— и хлопал себя по мотни.
Так оно и было. Ни одной юбки не пропустит - ни одинокой, ни замужней. Таким, как я, одиноким, таскаться с ним по лесополосам за честь было. А женатых мужчин били, как глухих кукушек. Но тайком - кулачища его боялись.
Он спит. Ноги раскорячены, слюна течет из перекошенного рта. Разве я когда-то думала, что так буду сидеть напротив него, в его доме, и смотреть на него? Я — растрепанная торфушка? А вот сижу. Пришла и сижу. А он великий князь не выгонит меня. И позволяет милостиво выносить из-под него судно, мыть и кормить его, а порой и спать возле него, заниматься с ним сексом.
Он говорит, что женат на всех женщинах... Иногда меня зло берет и подмывает спросить: а где же они? Где? Когда были деньги, власть, здоровье — то и любовницы были. Некоторые аж из других городов приезжали. А теперь нету. Даже законная жена сбежала. Молчу.  Молчу и терплю. Я его терплю, как терпят беду. Порой ненавижу. И хочу, чтобы он пропал, исчез из моей жизни. Чтобы дети или жена забрали... но это проходит и я спрашиваю саму себя: что он такого плохого тебе сделал?  Хозяйкой хотела быть. На «Волге» кататься. Вот и дождалась, хвала Богу, катаешься ... когда прекрасная погода, выкатываю его в кресле на колесиках из дома. И катаемся по двору не хуже, чем на "Волге". А люди идут по улице, смотрят и думают: так им и надо!
Он шевелится, открывает глаза и кричит страшным своим начальственным голосом — единственным, что осталось от него прежнего:
 — Нужна сильная твердая рука для порядка!
Он любит порядок. За это его уважаю. Когда руководил на заводе был порядок. Теперь нету. Кто что хочет, то и делает. Никто никого не боится. А надо чтобы народ боялся. Если не Бога, то власти. Тогда будет толк. И порядок. Хотя что мне до того, темной?! Все давно развалилось.
- Нужен порядок! — кричит он, ругает демократов и смотрит на меня с ненавистью.
— Ступай в райком и расскажи, как я Верку на завод экономистом притащил! Ты же только то и умеешь жаловаться на меня!
Это он меня путает с бывшей своей женой. Спросонок. Та ходила жаловаться. Теперь у него в голове все переместилось. Поэтому, когда начинает поименно со злости вспоминать всех своих полюбовниц и рассказывать, что с ними вытворял, ухожу из дома, лишь сплюну в сердцах: — а чтоб тебя, ирода, к гробовой доске приперло! — и иду, минуя порог квартиры на скамейку сидеть.
Возвращаюсь, потому что он зовет меня. Наверное, нужда приперла. Но-нет.
- Включи телевизор, - говорит.
Так и делаю. Какую-то волну смотрит молча, а дальше начинает варьировать и требовать восстановления Союза. Советского Союза и террора. И то немедленно, пока не поздно.
Жаль, но ничем не могу ему помочь. Понимаю, что хочет назад, в свою прежнюю жизнь, где был великим мужчиной, где его почитали и ордена давали. Но назад возврата нет. И это его бесит.
На мгновение задумывается и говорит с прижимом кому-то в телевизоре:
— Требую реабилитации, и то — немедленно! Как пострадавший от компартии и тоталитарного режима. Как репрессированный! Два-жди! Да! Первый раз, как меня райком женил на той (и называет матерным словом свою бывшую жену), а второй — когда меня тот же райком с должности снял. НЕ-ЗА-КОН-НО! Да! Хотели за мой счёт перестройку сделать, шкуры свои спасти! Но не получилось! - теперь он ругает коммунистов на чем свет.
Слушаю и жалею его. Потому что, если бы не перестройка, до сих пор бы управлял. И в здравии был бы, и в уме. А не этим мешком, набитый злостью. Но! Если бы не перестройка, то сидела бы я, торфушка, теперь - рядом с ним, большим начальником?! И как хозяйка — телевизор смотрела бы? Да где там?! Сидела бы в этом креслице его городская женщина в бигудях, а он и дальше бы топтал по лесополосам молодых девок. А на меня и не смотрел бы... а сейчас — смотрит, говорит мне. А я слушаю, молчу и радуюсь. Вот так!
Да порой и моё терпение взрывается. Особенно тогда, когда он швыряет в меня миской с толченой картошкой. Это просто беда! Привык вкусно есть и хорошо пить, чтобы аж по бороде текло.  А теперь лишь слюна течет из перекошенного рта. Молчу. А что говорить, когда мужчина хочет антрекота и шашлык? Что тут скажешь - его право. И только.
Молча смотрю, пока он, ругаясь, царапает записку с требованием выдать ему 20 кг свиной вырезки, 10кг свежей рыбы, столько же меда, муки и еще всякой всячины, накладывает резолюцию и отправляет меня в контору. Конечно! Разбежалась! Если у него в голове все перекапустилось, то я еще в сознании и знаю, что новое начальство плевать хотело на его распоряжения и резолюции. Никуда не хожу, чтобы не позориться. Жду за домом, когда проголодается, а потом подогреваю ту самую толченую картошку и подаю ее в той самой миске. И ест. Матерится, но ест.
Смотрю на него и думаю, что он похож на старого монстра из тех кинофильмов, которые так полюбил смотреть в полночь по телевизору. Ничего в нем от человека не осталось... Одна злость беспардонная и беспомощна. Да, старость не радость.
Подает мне пустую миску и говорит жалобно:
 — До чего страну довели! Люди голодают!
 Он жалуется, а мне смешно, потому что я целый век один балаболю жерл и не умерла. Молчу, лишь улыбаюсь. А он думает, что это он. Глаза его проясняются, загораются молодым огнем. Торопливо лапает себя по брюкам и зовет меня враз измененным, охрипшим голосом:
— Иди сюда!
Но я не ухожу. Знаю: хочет, чтобы ласкала остатки его жеребячьего гонора. А я не хочу. Впервые в жизни не хочу ему повиноваться. Он мне осточертел. И я сама себе опротивела. Если подумать, то не прожила я на этом свете ни дня как человек. А лишь как скотина. Бессловесная, рабочая. Кто хотел, тот пинал и ноги об меня вытирал. А я радовалась, что не обходят. Тогда я счастье хотела, слова доброго. Теперь - не хочу. Ничего не хочу. И скотиной уже быть не хочу.
Он буянит, обзывает меня последними словами, но я не возвращаюсь. Сажусь на лавочку около дома и думаю: послать бы его к черту. И пойти туда, откуда пришла, - в свою старую лачугу, где даже телевизора нет.
Но ... не ухожу. Что-то меня держит возле него... что-то темное, липкое, как... грех... как... Боже, Боже, что же меня держит возле него?!
Из дома доносится могучий храп. Уснул. Встаю и иду в комнату. Меня тянет к нему как магнитом, как нечистой силой. Порой кажется, что сама становлюсь монстром... или просто с ума схожу…