Монолог Сатина

                А. А. Бабченко
     Их ор, отталкиваясь от стальных переборок, кружил по трюму, скапливаясь под потолком, хотя буфетчик, вечно шпыняя меня сухопутностью, говорил, что это не потолок, а палуба, чего я никогда не понимал : какая же палуба, как моряки именуют обычный пол, ежели потолок ? Вот он, сверху, можно рукой дотянуться.
    - Хрена ты заскрял - ту ?
    Мордач, сунувшийся в невеликое отверстие лаза, не буфетчик, хоть и похож. Родня ему какая - то, то ли сват, то ли зять. Жох. Влез на пароход в Рыбинске, сунул капитану, только покрутившему головой восхищенно, истошно визжащего поросенка в мешке, свернул самокрутку и закурил, надменно сплевывая на толпящихся по причалу рыбинцев. Буфетчик взял его на мое место, до Астрахани, мол, а там, Олешка, вновь ты шустрить будешь приспособлен, пока же шурши и услужай, за то тебе паек и шаботырки ежевечер. Вдарил мне в ухо и заслал в трюм, ищи давай прошлогоднюю белорыбицу.
     - Белорыбицу шукаю, - отвечаю мордачу, увертываясь от его прицельных плевков.
     - Ааааа, - тянет мордач, сморкаясь, - а там прямо война, брат.
     Лезу по лесенке, названной трапом, всегда - то у моряков все шиворот - навыворот, на свой хохряк имена. Не штаны, например, а клеша, не дальняк, а гальюн, я же - мудак. Даже обидно, что значит : сухопутный, даже обзывательства мне не нашлось, мудак и мудак. Подь сюды, вали тудой, сядь и засохни. Уроды. Я шмыгнул носом. Вылез. На палубе толпились крючники, их атаман Репка, страшный мужик в чесучевом костюме, вцепившись в веревку, что тянулась к мачте, что - то орал. Боцман тряс какого - то солдата за грудки, распинывая визжащих баб сапогами.
     - По национальному вопросу шум - гам, - сказал мордач, неприятно трогая меня за зад. - Глянул солдат на берег, а там какие - то хрестьяне Гомельские тянут кобылу за хвост. Понятно, что пьяные. Ну, солдат и закричи, мол, ягут да хохол - одна вера. А боцман - то хохол ! - Радовался мордач, снимая мои штаны. - Рожа - во ! За неделю не обсерешь, кулачищи по пуду, мозга нет. Хватает он, значится, солдата за грудки и предлагает конструктивно : " Хошь, расшибу ? "
    Я вырвался, натягивая штаны, и бросился к боцману. В два слова объяснил, тот солдата бросает за борт и шасть к мордатому. Смотрит ему в лоб, твердо, как коромысло.
    - Ты пидор ? - спрашивает мордача боцман, темнея лицом.
    - Еврей я ! - кричит мордатый, смущаясь. А толпа шумит : - Бей его, ребята ! Нету никаких евреёв, жиды это, христопродавцы. Убивай !
    - Ша, - говорит капитан, появляясь на мостике. - На моем корабле я решаю, кто жид, кто ягут.
    Потом в фанты играли. Капитан написал на бумажках слова, мы тянули из шапки буфетчика, знаменитой, козловая шапка у него, с околышем и значком Армии Крайовой по затылку, там еще дырка от пули парабеллумовского патрона, как хвастал буфетчик, это его дедушку шлепнули дерливангеровцы в Варшаве в сорок четвертом. Мне досталось тунгусом быть, но мордач, что странно, и тут оказался евреём. Вот и не верь после такого в фортуну.
     Или еще раз случай был. Но это уже в Ярославле, мы там арбузы грузили. Шлет меня боцман в кабак, неси, грит, вина - водки, бабу какую ни на есть пригласи, иначе, грит, зубов тебе не носить больше. Бегу. Кабак знатный, ну на то и Ярославль, не просто. Самое весомое здание с точки зрения архитектурной приспособляемости к пейзажу, стоит по площади врастопырь, вокруг разного вида людишки ползают. Вижу вдруг, что дедушка лежит. С рахитом и плоскостопием. Подбегаю к нему и кааааак вдарю с ноги по блюду ! На, сука. И никаких.
      Сатин кашляет и лезет на полати, долго там ворочается, матеря вшей и клопов, затем засыпает. Скрипит дверь. Входит Лука.