Е153 Пушкин Онегин в кабинете психиатра

Анакаст Онегин в кабинете психиатра Руднева В.
   
  Сравним несколько высказываний:

(1) Я всегда делаю то, что хочу.
(2) Садитесь, пожалуйста.
(3) Точность — вежливость королей.
(4) Но я другому отдана и буду век ему верна.
(5) Можно изменять жене сколько угодно, главное, чтобы она не догадалась.
(6) Я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я.
(7) Но я не создан для блаженства, ему чужда душа моя.

Фразы (1) и (5) можно охарактеризовать как сугубо истерические высказывания. Ананкаст вряд ли станет произносить такие фразы.
Фразы (2) и (3), напротив, сугубо этикетно-ананкастические — истерик вряд ли их произнесет.
С фразами (4), (6) и (7), цитатами из "Евгения Онегина", дело обстоит сложнее.

Наиболее простой в этом смысле является фраза(7), ее произносит Онегин, вразумляя Татьяну в IV главе романа. Здесь имеет место отказ от аксиологии, бегство от губительного для ананкаста и его конституции желания. В дальнейшем развитии своего вразумляющего дискурса Онегин произносит знаменитое "Учитесь властвовать собою" — деонтическое наставление, следовать которому истеричка опять же в силу своей конституции не может.

Но в финале пушкинского романа позиции героев противоположным образом меняются. Онегин влюбляется в Татьяну, и аксиологическая фраза "Я утром должен быть уверен..." принадлежит ему. Однако она является аксиологической лишь на поверхности. На глубине за ней кроется обсессивно-компульсивная тяга к навязчивому повторению — он каждое утро должен быть уверен, что увидится с Татьяной. К тому ж Онегин дает волю своим чувства лишь в тот момент, когда Татьяна уже "другому отдана" и поэтому вполне безопасна. Видеть каждый день, вздыхать — в сущности, ничего истерического здесь нет.

Интересно также утверждение Татьяны "Но я другому отдана / И буду век ему верна". Это, безусловно, деонтическое высказывание: нельзя нарушать запрет. Но в этой псевдообсессивной максиме сквозит чисто истерическое желание отомстить — "вот когда я была моложе и лучше, чего же вы тогда смотрели". Роман не закончен, и мы не знаем, останется ли верна Татьяна своему генералу или ее изречение — лишь пустая истерическая фраза "на публику".

Прим.
Ананкастное расстройство личности (;;;;;;;;;; — принуждённый), обсессивно-компульсивное расстройство личности (obsessio — одержимость идеей и compulsio — принуждение) — расстройство личности, характеризующееся чрезмерной склонностью к сомнениям, поглощённостью деталями, излишним перфекционизмом, упрямством, а также периодически возникающими обсессиями и/или компульсиями

***
Первым в русской литературе изобразил обсессивно-компульсивный характер и обсессивное психическое расстройство Пушкин.

Чрезвычайно интересно, что все ананкасты Пушкина — бескорыстный стяжатель, "коллекционер денег" скупой рыцарь Барон (о связи символического стяжательства Барона с магией, Сальери, "поверивший алгеброй гармонию", отчасти Сильвио, расчетливо дожидающийся часа отмщения, и, наконец, Герман из "Пиковой дамы" — иностранцы, "немцы". (из "Онегина": "И хлебник, немец аккуратный, / В бумажном колпаке, не раз / Уж отворял свой васисдас".)

(В отечественной психиатрии считается, что ананкастический характер — аккуратный, расчетливый и в то же время мистически настроенный педант — не характерен для русского менталитета. В этом смысле понятна тенденция советской психиатрии, идущая от П. Б. Ганнушкина, отмежеваться от идеи навязчивого невроза и ввести понятие психастенической психопатии, отграничив свойственное этой последней "тревожное сомнение" (характерное для совестливо-сомневающегося, жалостливого, пребывающего в постоянном состоянии переживания собственной неполноценности и вины перед народом русского интеллигента) от "истинной навязчивости" европейского интеллектуала, в то время как европейская психиатрия и то и другое рассматривает как проявление обсессивного невроза.

Вторая особенность, которую заметил Пушкин как характерную для обсессивно-компульсивного (анального) характера, — это страсть к деньгам, что также было им вменено как нерусская черта нарождающегося и идущего из Европы капитализма.
 
Первым подлинным обсессивным дискурсом русской литературы является повесть "Пиковая дама".

Помимо того что в ней изображен ананкаст, человек с большими страстями, но до поры до времени жестко контролирующий свои эффекты, помимо того что это произведение посвящено страсти к деньгам, наполнено числами, в том числе неоднократно отмечаемой исследователями числовой символикой, подготавливающей разгадку трех карт (повторяющиеся выражения типа "прошло три недели"), помимо всего этого, здесь эксплицитно изображена обсессия и даже, более того, динамика превращения невротической (или пограничной) обсессии в психотическую. После того как старая графиня объявляет Германну в бреду (или в сновидении) три карты, они начинают навязчиво его преследовать: Тройка, семерка, туз — скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка, семерка, туз — не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: "Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная". У него спрашивали: "который час", он отвечал: "без пяти минут семерка". Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз — преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифло-ра, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком.

После того как Герман проигрывает Чекалинскому, его сознание психотически сужается, кроме 3х (4х) карт в нем уже ничего не остается: Герман сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: "Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!.."
 
***
Ананкастом изобразил Пушкин не только Германа в «Пиковой даме», но и Евгения Онегина (западника и петербургского жителя, то есть почти что "немца").
В первой главе Онегин два раза назван педантом: "Ученый малый, но педант", "В своей одежде был педант". Вся история отношения Онегина к Татьяне — это история обсессивного невротика, "старающегося сохранить свое собственное желание как невозможное".
Если истерику всякий объект желания кажется неудовлетворительным, то для обсессивного невротика объект этот кажется слишком удовлетворительным ("Поверьте, кроме вас одной / Невесты б не искал иной", — говорит Онегин Татьяне. — В. Р.), и потому встречу с этого рода объектом необходимо предотвратить всеми доступными способами ("Напрасны ваши совершенства / Их вовсе не достоин я"). <...> невротик поддерживает свое желание как невозможное и тем самым отказывает в желании другому ("Полюбите вы снова, но / Учитесь властвовать собою).

Поэтому недаром Онегин лишь тогда дает волю своему желанию, когда его осуществление становится невозможным ("Но я другому отдана / И буду век ему верна"). Даже хрестоматийный афоризм Онегина, который, как известно, любил повторять Маяковский, — Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я... носит обсессивный, "программистский" характер:
"Обсессивный невротик стремится к полному контролю за происходящим, <...> всегда стремится к контролировать свое наслаждение и наслаждение другого".
 
*****
В чем историко-литературный смысл южных поэм Пушкина? Ясно, что в освоении европейского романтизма байроновского типа, в переходе к новой художественной системе. Напомним, что Пушкину в период создания южных поэм было 22—24 года и до этого он написал лишь сделанную в духе XVIII в поэму "Руслан и Людмила". Истерический дискурс, изображающий вытеснение, становится сам фактом вытеснения одной поэтики другой.
Эволюция Пушкина шла чрезвычайно быстро. Уже к концу 1820-х он преодолевает романтическую поэтику и систему ценностей и начинает осваивать новую эстетическую систему. Независимо от того, как ее назвать — реализмом или поздним романтизмом, — эта система строилась на совершенно новых принципах. На формальном уровне этот этап совпал с переходом Пушкина к прозе. На функциональном уровне это было освоением нелинейности композиции и цитатной техники. Для современников, которые развивались не столь стремительно, были загадкой такие произведения Пушкина 1830-х годов, как, например, "Повести Белкина". Белинский пренебрежительно назвал их "побасенками". Адекватно оценить смысл пушкинской прозы смогли лишь формалисты, также работавшие в режиме "поэтики перехода". Б. М. Эйхенбаум в статье ""Болдинские побасенки" Пушкина" отметил в качестве доминанты их художественного построения примерно то же, что в это же время проанализировал Выготский на примере "Легкого дыхания" Бунина, — нелинейность композиции, отсутствие идеи следования хронологическому порядку. Второй особенностью, которую отметил Эйхенбаум, было то, что каждая повесть примеривала и высмеивала некий ходульный романтический сюжет, смысл каждой из повестей заключался в неожиданности счастливой развязки там, где должен был быть чудовищно трагический романтический пуант. Итак, повести Белкина, "новые узоры по старой канве", в соответствии с определением самого автора, были поисками новой художественной идентичности. В "Барышне-крестьянке" этот прием обнажается в примеривании героиней чужих нарядов: сначала крестьянки, а потом напудренной и насурмленной провинциальной барышни. Неадекватное взаимное отождествление героев (по законам романтического ходульного стереотипа герой должен обладать "интересной бледностью", а у него здоровый румянец во всю щеку) носит характер истерической плавающей идентичности. Вновь элементы истерического дискурса в плане выражения и содержания являются свидетельством поэтики перехода.
В этом смысле особенностями истерического дискурса обладает и "Евгений Онегин", художественная идентичность которого застревает между большой байронической поэмой типа "Паломничества Чайльд Гарольда" и иронической сентименталистской прозой вроде стерновского "Тристрама Шенди". Отсюда приводившие в недоумение современников и имевшие принципиальное значение для пушкинского дискурса лирические отступления, ломающие линейное развитие сюжета. Конечно, сам "Евгений Онегин", безусловно, шире, чем истерический дискурс, но в конфликте между Онегиным и Татьяной (ср. также главу "Поэтика навязчивости") изображен типичный конфликт обсессивного невротика и истерички. Шаблонно-школьное восприятие фигуры Татьяны как "русской душою" (то есть, говоря на языке психологии, как синтонной сангвинической личности) мешает понять художественную функцию этого персонажа, между тем "русскость душою" не мешает героине быть истеричкой. Разве Настасья Филипповна Достоевского — не русская душою? В определенном смысле можно сказать, что Д. И. Писарев, глумившийся над Татьяной в статье "Пушкин и Белинский", был, с нашей точки зрения, гораздо более адекватным критиком пушкинского романа, чем "Неистовый Виссарион", не в меру умилявшийся над нею.
****
Мораль этой истории может показаться неожиданной: в литературоведении и поэтике "глянцевое" восприятие Пушкина, слава богу, давно преодолено, но этого нельзя сказать о клинической психиатрии, которая, явно игнорируя факты, продолжает считать Пушкина синтонным сангвиником-циклоидом [Бурно 1996: 15, Волков 2000: 189]. Скорее мы поверим, если нам скажут, что Пушкин был шизофреник. Этот "диагноз", как и любой характерологический диагноз, обнаруживает лишь культурно-психологическую ангажированность того, кто его ставит. Беспрецедентное разнообразие творческих проявлений Пушкина, от углубленной философичности "Маленьких трагедий" и каменноостровского цикла до нарочитой беспредметности "Графа Нулина", глубокое понимание и проникновение практически в любой тип сознания, что мы и продемонстрировали на примере Татьяны, позволяют говорить о сложнейшей конституции и, более того, вообще о неадекватности любых клинических характеристик. Можно сказать с определенностью, какой был характер у Пушкина — это был уникальный характер, свойственный одному Пушкину.
В конце 1830-х годов Пушкин был вытеснен с читательского рынка Владимиром Бенедиктовым. Русской публике понадобился истерический дискурс, и он был ей предоставлен со всеми его непременными атрибутами: яркой красочностью...
 
*** Когда Онегин в конце первой главы романа заболевает депрессией —
Недуг, которому причину Давно бы отыскать пора, Подобный английскому сплину, Короче, русская хандра Им овладела понемногу, — он прежде всего теряет зрительный и слуховой интерес к миру — перестает читать, писать, перестает замечать красивых женщин, даже разговоры и сплетни его перестают интересовать:
Как Чайльд Гарольд, угрюмый, томный В гостиных появлялся он.
Ни сплетни света, ни бостон, Ни милый взгляд, ни вздох нескромный —
Ничто не трогало его, Не замечал он ничего.
При депрессии оральная фиксация перетягивает на себя зрение и слух, так же как интроективность поглощает интерес к внешнему миру.
***
Депрессивный человек начисто лишен фантазии. Даже в психотическом состоянии (если это МДП, а не шизофрения) его бред будет семиотически (вернее сказать, семантически, потому что в психотическом мире уже нет семиотики, поскольку нет знаконосителей) чрезвычайно скудным. Этот бред будет повернут всегда в сторону умаления — ему будет казаться, что он совсем нищий, что он виноват перед всем миром и т.д. Пациент Блейлера, депрессивный психотик, говорил: "Каждый глоток воды, что я пью, украден, а я столько ел и пил". Здесь обращают на себя внимание три вещи. Первое — отчетливо оральный характер этого высказывания. Второе — это его повернутость в сторону умаления, уничтожения: он выпивает, интроецирует воду, которую он до этого крал, то есть он отнимает воду у других. Умаление вещества соответствует умалению знаковости. Противоположный депрессивному человеку — параноик, наоборот, будет преумножать вещи и знаки. Он будет замечать каждую новую деталь на платье жены, каждого прохожего на улице, и все это будет служить означающими его мономанической идеи (например, измены жены или преследования). Третья особенность высказывания блейлеровского пациента — это его универсальность. Каждый глоток украден. Эта особенность чрезвычайно характерна для депрессивного мышления. Все плохо, все ужасно, все кончено, весь мир — это юдоль скорби. Все окрашено в мрачные тона. Ничто не радует (ничто это "все" с логическим оператором отрицания) (вспомним Онегина: "Ничто не трогало его, не замечал он ничего"). Отсюда же деперсонализированное "все — все равно". В этой депрессивной универсальности тоже кроется антисемиотизм. Потому что если все одинаково, все окрашено одним и тем же цветом, что ни скажешь, все будет восприниматься как плохое, то это и означает, что нет семиозиса. Потому что семиозис предполагает хотя бы два знака — плюс или минус, да или нет, хорошее или плохое. А для депрессивного человека существует только плохое. Депрессивный как будто каждой фразе приписывает квантор всеобщности.
Подобно другим героям депрессивно-реалистической русской прозы — Онегину, Печорину, Бельтову, Гагину, Рудину, Базарову, — Обломову не удалось через любовь к женщине преодолеть депрессию и реализовать свои экзистенциальные возможности. Золото навсегда осталось в недрах горы.

***

Истопник:
Руднев - Характеры и расстройства личности. Патография и метапсихология
 
Если б меня там не задержали, я б спросил неврипатолога (не, не это - А ты сам то здоров? Ой-ли ?):
какие были бы ваши диагнозы и размеры смирительных распашонок, ежели б
(а) сам АСП был не в психозе
(б) он не пожадничал бы и отдал Тане свой перевод элегии Марселины Д-В и та бы всё сказала Жене на русском ...

Женя б не устоял и ... использовал усталую после Минкинского кросса Таню и ... потом женился ...
А женатому дорога только на Сенатскую в ряды бунтарей 14 -го бря...