Шуба. Семейная быль. О моих предках

Солнышко пригревало. Как только сошел снег, бугорки покрылись изумрудно-нежным ковриком, в желтых брызгах цветущего гусиного лука. Птички, встречая весну, весело щебетали. Дорога домой в этот раз была самой длинной за всю двадцатилетнюю жизнь Гриппы. Она уехала еще зимой, по твердому насту, с хуторским обозом, груженным зерном и другими продуктами к московским Рождественским ярмаркам. Путь был неблизким: через северные донские станицы по украинским селам, по центральному тракту через деревеньки и городки русаков.

КазАчки редко ходили с обозами наравне с мужчинами. Разве только вдовы, да одинокие жалмерки. И о тех заботились казачьи атаманы: казачьи общества брали на свое попечение каждую вдову, и по очереди казаки, свободные от службы, пособляли ей по хозяйству.

Агриппина рано овдовела. Ее муженек, нареченный библейским именем Иосиф, казак по происхождению, к евреям не имеющий никакого отношения, сложил свою молодецкую головушку на полях сражений первой мировой войны. Один только Бог знает, где упал он, раненный вместе со своим конем, сраженный пулей или саблей неприятеля, и где покоятся его косточки.

Поженили их совсем юными. Молодые не видели друг дружку до самого сватовства. И хранили чистоту отношений не только до венца, а и после. Это тогда было в порядке вещей у казаков. Решил отец Абрам Николаевич, что пришла пора женить своего третьего по старшинству сына, и исполнил.

Два старших его сына были больны: Иван умер от болезни, будучи парнем. Захар был слеп от рождения. А Оськя, как его называли в семье, выдался весь в отца: со жгуче-смоляными волосами, кареглазый, коренастый, жилистый и ловкий. В седле сидел, как влитой: как посадили в три года на коня, так тянуло его потом взобраться "верхи":стремился потом самостоятельно осваивать науку верховой езды. Старший брат Иван, уже больной, слабый, сам-то не мог , а мальцу подсоблял, подсаживая на коня, давал "уроки".

А когда Иосиф подрос, слыл среди казачат одним из лучших в казачьих игровых маневрах: мог проскакать стоя и под брюхо коню нырнуть и вынырнуть и снова стать в стремена, продолжая скакать. Мог на скаку шапку подхватить с земли, рубануть отцовской шашкой по "темечку" спелого арбуза, специально для этого насаженного на кол. И "на кулачках" дрался, когда на Троицу станицы съезжались на рубежах.

И вот этот еще безусый парнишка стал мужем моей прабабушки Агриппины Ивановны Поповой за два года до начала первой мировой войны. Они ровесники. Оба родились в 1894 году. На сватовстве сразу приглянулись друг другу. Жених, когда Гриппа вошла в горницу на смотрины, смотрел на нее во все глаза. Кто-то из сватов толкнул его в бок, мол, как тебе невеста? Ося застеснялся, покраснев до самых кончиков ушей.

Гриппочка, как и полагалось невесте на выданье, наряженная в новенькое платье с оборками, уткнула глаза в пол и совсем ничего и никого не видела. Как она говорила, "не смела" "Попервах" дичились друг дружку. Прятались. Остаться наедине было пыткой для обоих. По сути, оба-то были еще детьми. После свадьбы они долго делили постель, боясь прикоснуться друг г к другу, пока "не пообвыклись". Зимы были долгие,студеные, печь за ночь остывала: согревались под одним полушубком теплом своих молодых тел.

Оба до смерти боялись главу своего большого семейства: сердитого Абрама, который был Осипу отцом, а Гриппе - свёкром. Всех держал он в ежовых рукавицах: казалось, что хозяйство для него было дороже близких ему людей. Конечно, он старался ради их блага. Хозяйство вел так, что оно приносило неплохой доход. Всего у них хватало с лихвой. Но уж слишком туго Абрам закручивал гайки в семейном колесе, никому не давая продыху.

На этой почве молодые и сблизились. Ося жалел свою "голубку", которой часто доставалось от свекра и свекрухи. И молодожены уже тянулись друг к дружке, радовались, когда их вдвоем посылали на луг ворошить в копнах скошенное сено, чтоб не сопрело, веять зерно за амбары, а зимой резать лед на пруду и возить его на баз для устройства ледника. Тогда и зародилась у них любовь, от которой пошли дети, один за одним.

Но тут пришел черед Иосифу "итить" на службу.Его призыв готовился выступать из юртовой станицы, а Гриппа плакала, пряча слезы от мужа, чтобы не расстраивать его перед долгим расставанием. Мурашками ползли в душе думки о том, как станет жить без него. Загодя хозяйственный Абрам приготовил призывнику все, как и положено: казачью справу, шашку, коня. С жеребцом от гнедой кобылы Лады Оська рос вместе. Это был преданный ему друг, участник всех праздничных шермиций и учебных маневров. Чалый, получивший себе такое имя за свою породистую белесую примесь к бурому окрасу, пошел служить вместе с хозяином в 6-й донской казачий генерала Краснощекова полк, куда определяли всех новобранцев из второго Донского округа.

У Осипа с Гриппой родилось уже, одна за другой, двое деток: Мавреша и Танюшка. Девки! Свекор был весьма недоволен: рты прибавлялись, а земельный надел оставался в прежних границах - на девок не полагалось прибавки.

Что-то у Абрама не заладилось с пополнением в семье по мужской линии. И он страшно переживал по этому поводу. Каждый раз, когда кто-то из снох был на сносях, он молил Господа послать казачонка, но рождались одни девки и у сынов, и у дочек. Жена Абрама, Татьяна Николаевна, рожавшая наравне с невестками, тоже девок принесла: Марфу, Матрену, Агриппину, Ульяну, Марию. "Апосля" Иосифа родился только "серЕдний" сын Симон, да "последушак" получился казачок, названный Димитрием.

Невзлюбил свёкор сноху Гриппочку неизбывной ненавистью: попрекал е е девками при каждом удобном случае. Как Осю проводили, совсем старик спятил: вожжами махал на нее, случалось, когда и перетянет со всей силы! Придирался, работой заморил. Это он и придумал брать ее с собой в обозы.

-Куды дяваться, хаживала. А как же: свёкра няльзи ослушаться. Бывало, под сердцам дитё носила, а все равно шла с обозом, и мяшки носила на сибе, и скидывала ребятёночка...А ну-кась, в ентот раз Бог сыночка посылал? -вспоминая, качала головой, надолго замолкая и утирая набежавшие слезы кончиком белого штапелевого платочка в мелкий горошек.

Вот и в тот раз пошла со свёкром в обоз. Ему-то и брать больше некого было, "окромя" снохи.Только продав зерно, муку, свинину, можно было заработать "живые", как сейчас говорят, деньги. Свекор не скупился на гостинцы внучкам: привозил им ситцу на платьица, тульских пряников медовых.Обувку и одежду шили сами.Все ходили в чириках, которые зимой сам же Абрам и шил, сидя на приступке у печки с шилом в руке и дратвой.

В пути Гриппа заболела: ее трясло так, что это заметили все обозники. Добросердечные хуторяне- односумы усадили ее на свои сани. Абрам, как всегда, пожалел лошадей: он не разрешал снохе восседать на санях, она шла или бежала следом, когда лошади тяжело понимали груз в горку. И не посмотрел, что больная.

Стали на постой в одном украинском селении. Распрягли лошадей, задали им сенца и овса, попросились на ночлег к хохлам в аккуратную беленую в хатку, где пышала жаром печка. Повалились все на пол, в чем были, и крепко заснули.Гриппу бросило в жар. И с тех пор она ничего не помнила.

Очнулась в чужой хате. Печка. Лавка. Она на лавке.Иконы в углу: Спаситель и Богородица с младенцем. Вспомнила своих детей и заплакала. Завозилась на лавке. Подошла к ней незнакомая старушка, склонилась над ней:"ОжЫла, ей Богу, ожЫла! А м ы со стариком злякалысь, мабуть, нам прийдэтся тоби ховати у могилу"...Та сердечная украиночка и упросила своего мужа деда Грицька разрешить ей оставить заболевшую казачку в своей хатке. Когда обозники-квартиранты рано утром собрались продолжить свой путь, стали будить Гриппу — особенно усердствовал свекор, обзывая ее лодырюкой.

Но добудиться впавшую в беспамятство, пылающую жаром молодайку не смогли. Абраму пришлось оставить за нее хозяевам оклУнок муки, зерна, да и мясцом поделиться, и от этого урона прижимистый казак разозлился еще пуще прежнего. Но делать было нечего, пришлось оставить невестку и двинуться дальше.Договорились, что заедут за ней на обратном пути.

Почти три месяца провалялась больная в бреду . Это был тиф, который косил людей целыми селами.За ней ухаживали, как могли, прикладывая ко лбу влажную тряпочку, да время от времени смачивали водичкой запекшиеся от жара губы. Поили целебными травяными настоями да теплым козьим молочком.Так и выходила ее добрая душа, хохлушечка баба Ганя. С декабря по март пробыла у нее на попечении донская казачка Гриппа Синяпкина.

Весна уже заглядывала вовсю в маленькое оконце. Солнышко светило ласково и приветливо, словно пробуждая к жизни заново родившуюся молодую женщину. И она стала поговаривать о том,ч то пора ей возвращаться домой. Сначала научилась сидеть на своей лавке у окна, потом ноги спускала на пол. Исхудавшая, превратившаяся в ходячий скелет, пыталась встать. Ее качало из стороны в сторону.Хозяйка запротестовала:

-Идты ты никуда не гожа. Оставайсь ще, покы сил н е набэрэшься!

Но Гриппа еще раз взглянув на икону Божией Матери, была непреклонна:

— Пойду помаленькю. Хто за мной гонить? Дома мине детки ждуть.

Пыталась взять свою тяжелую длиннополую шубу, которой укрывалась на санях от ветра и мороза. Но не смогла ее даже снять с гвоздя, на котором она висела у причёлка.

Баба Ганя пожалела опять:

-Иди, милая, с Богом.А шуба хай у нас - заберэшь, як снова в обози поидишь. В лито она тоби нэ сгодытся. Ау нашей хати мисто нэ провисить. ГвОздя нэ жалко.

И Гриппа пошла, медленно переставляя ноги, обутые в чужие, хозяйские чоботи- не в валенках же было идти по весенней распутице. Сколько дней шла, не запомнила. Хлеба, заботливо завернутого бабой Ганей в полотенчик, хватило до самого дома, привыкла за три месяца болезни обходиться без пищи. Водичку пила в родничках по пути. Ночевала, где застанет ночь: по пути много знакомых сел, хуторов - дорогу помнила хорошо, ведь не один год с обозом ходила.

С высокого бугра раскинулся вдоль балки ее хуторок. Сердечко заколотилось, от радости запела душа: "Я дома! Слава Богу!" Была Гриппа приучена к молитве с детства. Не зря в девичестве носила фамилию Попова. Дедушка Иван учил их с братьями и сестрой Бога за все благодарить, что бы ни случилось. Под горку по песчаной колее, накатанной деревянными колесами от телег, прибавила шагу. Ноги сами несли, припевая в такт шагам: домой, домой! Вот и курень. Вечерело. На базу тихо. Зашла на крыльцо, присела на балконе на лавочку. Потом тихо открыла одну створку входной двери. "Не затворились ишшо",- успела подумать.

-Мама, мама, мамочка! — подбежали к ней ее девчатки, Мавреша и Танюшка.Вцепились в юбки, обняли за ноги так крепко, что ни ступить. Свекровь собирала на стол, ухватом доставая чугунок из короба. Чуть не выронила, запричитала, обняла: "А худющща, в чем душа держится !"

Из горницы вышел свёкор. Оглядел невестку сверху вниз, остался недоволен ее е убогим видом: одежда висела на ней мешком, обутка бюла чужая. Видать,вспомнил, сколько продуктов отвалил хохлам за нее или прикинул в уме, сколько надо продуктов потребуется, чтобы е е откормить...Но тут , словно его осенила какая догадка, мотнул головой:

-А шуба иде?

Не успела Гриппа открыть рот, он спросил второй раз:

-Шуба иде, я спрашиваю?!

_-Там, у хохлов осталася. Зимой поедем-заберем.

-Ишь ты! Зимой! А ну сыйчас же вяртайсь и забяри! Мать, давай вячерять! А ты иди, иди...

Свекровь запричитала, пыталась вступиться, дети заревели в голос. А Гриппа, еле стоя на ватных ногах, качаясь от слабости и усталости, повернулась и шагнула за порог.Перечить свекру она не смела! Сколько времени занял е путь туда и обратно, она не помнила, а сколько слез пролила в дороге, могла бы сказать, если б кто спросил. Но кто спросит...Муж далеко, на службе. Родителей уже не было в живых. Только сестра Нила, да братья Василий, Константин,Петр, Симеон.Но у всех своя жизнь, горькая и сладкая.И только совсем чужая баба Ганя, выходившая ее от тифа, заплакала навзрыд, когда выглянув в окно на тихий, робкий стук, открыла дверь и увидела изможденную свою постоялицу:

-За шубой повирталася?

И усадив Гриппу за стол, потчевала ее еще теплыми, оставшимися после вечери, варениками.Вскочил с печи и дед Грыцько, расспрашивал о детках, пытался развеселить шутками и прибаутками.Как хорошо спалось Гриппе на ставшей за время болезни родной лавке под образами. Как будто вернулась в свое детство, где ее окружала любовь родных людей! Всю свою жизнь она вспоминала добрым словом этих добросердечных хозяев небогатой хатки, которые оценили ее жизнь дороже шубы.