Тень махновца

Тень махновца
     Подходило к концу первое послевоенное десятилетие Второй мировой. Страна, напрягаясь изо всех сил, ещё продолжала залечивать зияющие раны на земле и в душах людей. В это время нашу семью судьба забросила в военный городок на окраине провинциального Староконстантинова, что раскинулся у верховьев реки Случь на севере Хмельницкой области. Три трёхэтажных дома, по два подъезда в каждом, стояли в ряд в двух-трёх сотнях метров от бетонного забора, окружавшего территорию танкового полка. Два дома из светлого кирпича, построенные несколько лет назад, имели вполне приличный вид, чего совсем нельзя было сказать о третьем. Этот дом, из довоенного времени, был сложен из того же материала, но тёмно-красного цвета, и стоял чуть поодаль, как бы стесняясь своих более молодых собратьев. Когда-то и в нём было два подъезда, и их жильцы в предвоенную пору, наверняка, ходили друг к другу в гости.

     На момент моего дошкольного детства жилым оставался только один подъезд -  правый, если стоять лицом к фасаду. Другая половина дома представляла собой руины с остатками стен и лестничных маршей. Видимо, упавшая с неба авиабомба, была небольшой мощности, и её не хватило на разрушение всего, добротно построенного, дома, поэтому вторая половина устояла, отреагировав на взрыв многочисленными трещинами в стенах.
      Вот в этом уцелевшем подъезде на втором этаже мы и жили. В одной большой комнате была расставлена вся нехитрая обстановка, присутствовавшая в большинстве квартир тех послевоенных лет. В дальнем углу стояла большая родительская кровать с панцирной сеткой и никелированными шариками на спинках, рядом – кроватка маленького братика, и сразу за ней – моя кровать. Два других угла занимали, соответственно, широкий одностворчатый шкаф и внушительного вида этажерка с резными высокими ножками. Прямо возле входа громоздилась, чисто побеленная, русская печка с неизменной горкой сухих дров, лежавших рядом.

      Иногда я сам удивляюсь, как запомнил столько деталей жилой обстановки:  ведь всё время старался проводить на улице. Разбомбленная половина нашего дома была идеальным местом для любых игр. Тут находился миллион укрытий для пряток, прекрасные позиции для "войнушки" и раскатанные до льда небольшие горки для санок на, засыпанных снегом, кучах битого кирпича. А главное, тут всегда можно было встретиться с лучшим дружком-ровесником Валеркой Зиньковским. Он тоже жил в "апартаментах" нашего дома, но на третьем этаже и у него также был маленький братик, которым его мама, как и моя, занималась значительную часть времени. Я, как-то невольно, сравнивал наших мам, находя в них общие и различные черты. Мою маму звали обычным именем Рая, а Валеркину необычным – Ия, моя была полноватая, а его – худенькая. Основной одеждой моей мамы были юбки и кофты, а Валеркина обычно носила платья с многочисленными оборочками. В сильные морозы или проливные дожди мамы поочерёдно загоняли нас в ту или иную квартиру, в зависимости от состояния здоровья младших братиков. Времяпрепровождение не отличалось большим разнообразием: мы энергично катали по деревянным некрашеным полам игрушечные машинки, строили башни из кубиков и листали детские книжки, на страницах которых изредка мелькал портрет "вождя народов".
     Эта мальчишеская дружба оборвалась в канун нового 1956 года. Мой отец тогда майор и замначальника штаба полка, получил наконец благоустроенную квартиру в близлежащем белом доме. Валеркиному отцу, капитану Зиньковскому, было определено новое место службы, куда и отбыл вместе с семьёй сразу после детского новогоднего утренника в клубе полка.
      С наступлением осени я пошёл в школу, появились новые друзья, новые заботы и впечатления. Спрятался в глубинах детской памяти дошкольный уклад жизни, и о своём друге вспоминал всё реже.

      В школьные годы, посмотрев прекрасную первую экранизацию романа Алексея Толстого "Хождение по мукам", мы, подростки, нередко в свою речь вставляли пару фраз из этого фильма. "Я Лёва Задов – со мной шютить не надо" и "Убери зуб, а то вирву" – ведь так говорил с экрана ближайший соратник батьки-анархиста Махно, рыжий кудрявый верзила, явно неславянского вида, Лёва Задов.
 
     Прошли годы, и как-то, уже в студенческую пору, по какому-то поводу, вспомнил, почти забытые, имя и фамилию Валерки. Я сказал это, желая похвастаться перед отцом своей памятью. Он отреагировал мгновенно:
      - Ну как-же не помнить капитана Вадима Зиньковского? Мы были с ним в приятельских отношениях, да и жёны наши дружили. Я, как старший по званию, помогал ему, чем мог. Даже рекомендацию для вступления в партию давал, поручался за него, отличного офицера и участника войны, но у парторга полка было какое-то недоверие к Вадиму.
     -Это почему же? - не удержался я от естественного вопроса.
    - Так ведь он был сыном известного махновца Лёвы Задова.
    Я просто ахнул: "Того самого, что упоминается у Толстого в "Хождении по мукам"?
     - Да, именно его, - подтвердил отец. – Этот Лёва потом перешёл на сторону красных и долго служил в НКВД, но в тридцать седьмом был репрессирован, и запись об этом в личном деле капитана имелась. Он объяснял на парткомиссии, что отца практически не знал, ведь всё время жил только с матерью и даже носит её фамилию.  Несмотря на это, было решено отложить на неопределённое время его просьбу о принятии в ряды КПСС. Через некоторое время в танковый полк пришёл приказ о переводе капитана Зиньковского на новое место службы на Камчатку.
 
       Прошло много лет. В конце 90-х годов прошлого века мы с братом, и родителями-пенсионерами уже немало времени находились в Израиле. Как могли вживались в новую страну, работали, растили своих детей и внуков. Однажды, просматривая одну из многочисленных русских газет, появившихся в этой ближневосточной стране, я наткнулся на небольшое сообщение. В нём говорилось, что вскоре с частным гостевым визитом в Израиль должен приехать бывший полковник Советской Армии, он же сын Лёвы Задова, известного соратника батьки Махно.

     Освежив в памяти давний разговор, я позвонил отцу. Он заинтересовался старым однополчанином, и даже выразил желание встретиться с ним. Однако, когда, куда и к кому приезжает сын знаменитого махновца в заметке не сообщалось. Неожиданно мне вызвался помочь младший брат, который по малолетству не помнил братьев Зиньковских, но заинтересовался возможностью прикоснуться к истории. Созвонившись с редакцией газеты, он выяснил, что информация исходила от известного журналиста Михаила Хейфеца, телефон которого ему любезно предоставили.
    В разговоре с братом журналист, имевший контакт с, жившим в Израиле, родственником отставного полковника, очень положительно отнёсся к идее встречи бывших однополчан. Через несколько дней в квартире отца раздался телефонный звонок Хейфеца. Он хотел согласовать место и время этой встречи. К сожалению, в эти дни здоровье отца оставляло желать лучшего, о чём он и сообщил журналисту, а непродолжительное время пребывания бывшего капитана в стране подходило к концу. Было решено ограничиться телефонным разговором, который состоялся в тот же вечер.

    Более часа неторопливо говорили между собой бывалые танкисты. Вспомнили все не истёршиеся в памяти эпизоды послевоенной службы в Староконстантинове, всех не забытых однополчан, рассказали друг другу о дальнейшей карьере, о жёнах, детях и внуках. Отец коротко поведал, что закончил службу в 1964 году в звании подполковника и в должности начальника штаба танкового полка. Потом 25 лет преподавал на военной кафедре Львовского университета, а в начале девяностых, вместе с женой и семьями своих детей прибыл в Израиль. Сыновья не пошли по военным стопам и выбрали гражданские специальности, но старшая внучка уже отслужила полный срок в израильской армии.

      Рассказ Зиньковского был более подробным, ведь жизненный путь его семьи проходил по иному маршруту.  По прибытии на Камчатку, он, вступив в должность командира танковой роты, опять подал заявление о вступлении в партию и вновь получил отказ. Лишь спустя несколько лет его приняли в ряды коммунистов. Тогда же, имея отличную служебную характеристику, Вадим Львович решил поступить в военную академию. Однако мандатная комиссия не допустила его даже к вступительным экзаменам. Только длительная служба в отдалённых местах позволила примерному офицеру, участнику войны дослужиться до звания полковника и в 1977 году уйти в запас.

      Начиная с 1960 года, Вадим Зиньковский неоднократно подавал просьбы о пересмотре дела своего отца и его реабилитации, но получал отказы. В 1987 году, на волне "перестройки", он в очередной раз обратился к Генеральному прокурору СССР, и стал ждать, надеясь на новые веяния во внутренней политике страны. Лишь через три года пленум Верховного суда реабилитировал Льва Задова по делу более, чем пятидесятилетней давности.

     После окончания военной службы в суровом климате бывший полковник перебрался в тёплые края и работал в туристической отрасли в Геленджике. В 1999 году выпустил в местном издательстве книгу "Правда о Зиньковском-Задове Льве Николаевиче – анархисте, чекисте".
         Оба сына Вадима также стали офицерами-танкистами, также дослужились до полковничьих погон, получив, в отличие от отца, высшее военное образование. Каждый из них вполне мог стать генералом. Однако в недремлющем "особом отделе" в личном деле моего друга далёкого детства, как и в папке с именем его младшего брата, на одном из листов присутствовала короткая пометка "внук махновца Задова".
       Уже выросли четыре правнука легендарного анархиста и чекиста. Не знаю, как сложились их судьбы, куда забросил каждого жизненный водоворот двадцать первого века. Есть данные, что где-то на просторах Тихого океана несёт службу выпускник Владивостокской "мореходки" один из этой четвёрки, тёзка легендарного предка, морской офицер Лев Зиньковский.