16. 1 Мы, оглядываясь, видим лишь руины

Впрочем, я все-таки достал одну из этих недостижимых красавиц на московской земле. Туда я попал не сразу – сначала после школы поехал учиться в Минск, где жил у родной бабки и дяди с тетей. Через пару лет, поняв, что со спортом у меня получается лучше, чем с учебой, я принял приглашение московского тренера (заслуженного тренера СССР, между прочим!) перебраться к нему в команду московского «Динамо». И одной из причин, почему я принял решение перебраться в совсем чужой для меня город, была надежда найти здесь соседку по дому Люду Москитову, которая, как я знал, 3 года назад поступила в Московский железнодорожный институт.

Все эти три года я вспоминал ту прощальную картинку, когда она стояла на перроне, в окружении солидного отца (чекиста), мамы – дородной леди, работавшей в управлении железной дороги и младшего братишки, который годом позже заканчивал школу. Ветер трепал ее пепельно-русые волосы, старательно уложенные в сложную прическу, и подол ее свободного нарядного платья, облепляя им ее упругие выпуклые бедра…

Я не могу сказать, какой она мне чаще снилась: в этом, прилегающем к ее интимным местам, шелковом платье, или в плотно облегающем те же места тренировочных трикотажных штанишках, в которых она выходила во двор поиграть в волейбол. Но волновали мое воображение оба этих вида одинаково…

Через пару дней и я, уже закончивший учебу в школе, с этого же перрона уеду в Минск, где поступлю одновременно с ней тоже в технический вуз. Людмила, как я уже подчеркивал, была старше меня на год, но, благодаря отмене затеянного в те годы образовательного эксперимента, школы снова вернулись к десятилетнему обучению и мы одновременно стали выпускниками, хоть ей пришлось окончить 11 классов, а мне – 10.

Перебравшись в Москву еще ранней весной, я сразу попытался отыскать свою прекрасную землячку. Но успешные результаты этих поисков появились только с началом нового учебного года. До этого мне пришлось доказывать правильность тренерского выбора двухразовыми ежедневными тренировками, после которых ни сил не оставалось, ни времени. К тому же я из-за серьезной травмы попал в больничный стационар, где провел почти три весенних месяца. Все это не приближало к финалу поисков…

Съездив летом  домой, в Казахстан, я осторожно поинтересовался у брата Людмилы, а потом и у матери, некоторыми подробностями ее учебы. Она в это время оставалась в Москве и я не хотел «светиться» перед ее родными слишком явным любопытством – мало ли что будет потом, да и с чего это я интересуюсь девушкой, у которой за эти 3 года, может быть,  обустраивается личная жизнь.

Но я узнал название факультета, где она училась, что существенно облегчило мою задачу и в начале сентября нахально заявился в учебную часть, представившись ее двоюродным братом. Выяснив ее группу, я, по расписанию, тут же нашел аудиторию, где должна проходить ее ближайшая пара и бесцеремонно заглянул туда перед началом занятий.

Узнали мы друг друга без труда, хотя за три года с нами произошли значительные перемены. Она немного похудела, что еще больше подчеркивало ее сексуальность. На ней надето было облегающее платье, расходящееся книзу, явно приобретенное не в московском универмаге. И выглядела она так, что меня совершенно обезоруживало: лицо умненького ребенка на теле взрослой, шикарной женщины.

Спорт и меня превратил из долговязого, нескладного подростка в настоящего, всесторонне развитого атлета – мастер спорта по десятиборью, как-никак. Она сразу оценила произошедшие во мне изменения – смотрела на меня, как я понял, с явным удовольствием.

Она сказала, где я могу подождать ее после окончания этой, последней пары и через полтора часа выбежала ко мне в этот скверик. Мы что-то перехватили в ближайшем кафе и пошли на мой «родной» стадион «Динамо», где я усадив ее на трибуну, разделся до трусов и стал метать разные легкоатлетические снаряды, стараясь произвести на нее максимальное впечатление игрой накачанных мышц своего загорелого под южным солнцем тела.

Оттренировавшись, я повел ее в близлежащий кинотеатр. Потом, после кино, проводил ее до общежития, поднявшись вместе с ней до той комнаты, где она жила еще с двумя подругами. Личная жизнь у нее, как я понял, еще не наладилась, или она не придавала тем отношениям серьезного значения, но мы спокойно решили вопрос с очередной нашей встречей в ближайший выходной.

На этот раз я пригласил ее к себе – в ближайший к Москве дом отдыха, где в нескольких двухэтажных коттеджах среди векового леса располагался наш центр олимпийской подготовки. Мы жили там, тоже в комнатах на троих или пятерых, поддерживая форму пробежками по лесу или метанием спортивных снарядов на опушке леса, а на серьезные тренировки нас на автобусе ежедневно отвозили в Москву.

В выходные на стадионе у нас тренировок не было, автобус не был заказан, но ехать к нам от конечной станции метро «Речной вокзал» на общественном транспорте - не больше получаса. Выйдя в этот оазис в 5-6 километрах от Москвы, я устроил ей экскурсию по самым живописным местам. Здесь была дубовая рощица, вдоль километрового круга в лесу росли тридцатиметровые ели и лиственницы, через заросший такими же живописными деревьями овраг был переброшен основательный 130-метровый мост. Деревянные коттеджи, говорят, были построены еще плененными под Сталинградом немцами, а для самого Паулюса был возведен небольшой каменный дворец с голубыми стенами… И что абсолютно точно, здесь был флигель самого Лаврентия Берии, который обитал среди приближенных, приезжавших поправить здоровье в бывшем здесь тогда санатории НКГБ СССР.

Когда мы подошли к моему флигелю, навстречу группами шли мои «коллеги», спортсмены сборной, на обед в столовую главного корпуса дома отдыха, к которому вела дорога через мост, соединяющий эти территории. Перекинувшись парой слов с приятелями, я попросил принести с обеда «что-нибудь вкусненькое», так как самому идти туда было, вроде, неудобно. Да и потом, у меня в запасе получалось почти час времени, которое я предполагал провести с большей пользой.

Войдя в коттедж, я повел подругу вверх по деревянной лестнице на второй этом, где была моя комната. Места в ней было достаточно для пяти двуспальных кроватей, расположенных там. Она сама подошла к моей, привлеченная журнальными репродукциями картин, которыми я украсил стену в изголовье. Когда она наклонилась к одной из вырезок, упираясь коленями в борт кровати, чтобы лучше рассмотреть надписи к ним, я, впечатленный конфигурацией ее бедер (вид сзади), когда ткань ее платья наиболее выигрышно обрисовала их очертания, не выдержал и подтолкнул своими коленями под ее.

Она упала на коленки, вернее, встала в еще более соблазнительную позу на поверхности кровати, упершись головой в стенку. Я, ужаснувшись тому, что я делаю, еще более ожесточаясь от того, что пути назад нет, поддернул снизу ее расклешенное платье, натягивая его повыше, на ее спину. Запустив пальцы под резинку ее белых трусиков, я грубо сдернул и их, отмечая боковым зрением белизну ее могучих бедер (ягодиц?!) и в упор наблюдая сочетание ужаса и растерянности на ее миловидном лице…

Не давая ни секунды ей, чтобы опомниться и что-то произнести, я рывком распахнул свои джинсы и высвободил дергающийся, уже звенящий атрибут своего чувства к ней. Свободой он не успел попользоваться – я тут же утопил его в горячем, истекающем, пульсирующем, ее средоточении… Приняв меня в свои чертоги, она судорожно сглотнула, и отвела свой взор от меня, в следующий момент выгибая шею… Я же, от полноты чувств, от наслаждения, судорожно запрыгал за ней, обнимая, притягивая к себе ее роскошные вожделенные ягодицы, углубляясь все дальше и дальше сзади…

Когда мы, расслабленные, полностью опустошенные, разом упали на кровать, и не шевелились несколько минут, сохранив на это время «связующую нас нить» (или что-то там еще), я тут уже сосредоточенно стал анализировать положение. «Она отдалась мне без всякого сопротивления, что это? Растерянность неискушенной девочки? Но ей уже 22, три года в этом Вавилоне, безо всякого контроля – ни папы, ни мамы…О насилии речь не идет, хоть обнимал ее крепко. Но она могла хотя бы изобразить сопротивление…Да и вошел я в нее легко, на подготовленную почву…»

«Но она могла быть еще девочкой? Правильное воспитание, даже строгое, интеллигентная семья…Ей необходимо выйти замуж за москвича… Если сохранит девственность, ее ставки будут выше… Но столько терпеть, когда вокруг столько соблазнов… И что же она меня принимает у себя, в общежитии? Подруги ее долго будут молчать? Знаем мы эту женскую верность…»

«Не было явных признаков перехода от девочки во взрослую категорию? Но у нее широкий таз, у таких утрата девственности может не наблюдаться…Так и что мы имеем? Возможную девственницу, землячку, соседку по дому – от таких отказываться после такого – непорядочно! Так нас воспитывали с детства…»

«Она не предохранялась, как и я – есть возможность «залететь». Это тянет за собой еще более «непорядочную» ситуацию. Жениться, как порядочному мужчине? А что я могу предложить? Усть-Урюпинск? В тот момент я нигде не учился, более того, числился проходящим воинскую службу – солдатик с какой-то инструкторской зарплатой…И в то же время отказываться от спортивной карьеры, где я только начал набирать обороты…С женой и ребенком, без жилья - на спортивной будущности можно поставить крест…»

«А еще – ты уверен, что тебе нужна именно такая женщина? В твои 20 лет? Которая отдается во вторую встречу, безо всяких прелюдий, которую даже сейчас ни разу не целовал?! А чем она лучше тех «сестричек» из отцовского дома? Ты же еще тогда не разобрался в приоритетах?»

И, словно решив, наверстать упущенное, я стал горячо и беспорядочно целовать ее. «А что, с ней это приятное занятие.» Она, перевернувшись на спину, стиснула меня в своих объятиях прижимаясь горячими бедрами к моему, еще влажному… Неожиданно быстро он откликнулся на это бескорыстное предложение и, когда я обнял в полный обхват ее объемные и тяжелые ягодицы, без возражений проскользнул внутрь ее…

И вновь было все хорошо…И сколько раз я потом приходил в экстатический восторг, когда попадали в мои руки такие роскошные, объемные, столь живые вещи!

Вышли мы из нашего «домика любви», не сговариваясь, но, торопясь, чтобы не попасться на глаза моим отобедавшим товарищам, даже не помышляя о заказанном «вкусненьком». Что-то не хотелось ни с кем делиться пережитым, ни давать им пищу для размышления и обсуждения…

Ехали мы в Москву на рейсовом автобусе, тесно прижавшись друг к другу, держа руку в руке. Но не проронив ни слова. Молча мы проехали ряд остановок на метро, молча поднялись в общежитие. В комнате пришлось заговорить, подружки ненадолго втянули в разговор. Потом они деликатно вышли. Оставшись наедине, я вновь стал целовать ее. Она благодарно откликалась.

Потом я уточнил ее расписание занятий, выбрал время, когда смогу вновь к ней прийти, попрощался и вышел… Я уже знал, что мы видимся в последний раз. У меня уже стал устанавливаться такой синдром, когда я, бог весть сколько добивающийся внимания своей избранницы, получая, наконец, то, о чем мечтал, после этого теряю к ней интерес.

На таких или сразу женятся, или…надо сразу уйти. Я не знаю, что у нее было с моим предшественником-москвичом, только очевидно, что она не захотела с ним бесцельного времяпрепровождения. Я не стал дожидаться того, чтобы и у нас произошло нечто подобное. А тут еще был велик риск, что она залетела, так беззаветно отдаваясь мне. И я потеряю лицо, когда обо всем станет известно в нашем далеком степном городе… И мама перестанет считать меня порядочным человеком. Лучше спрятаться, опуститься на дно мегаполиса, и тогда она быстрей поймет, какие меры предпринять с будущим ребенком...

Потом я узнал, что поступил, по-своему, правильно, когда в разговоре с братом упомянули ее имя. После зимней сессии она приезжала домой и никаких следов будущего материнства заметно не было. Возвращаться к ней я все равно не стал – и неудобно после явного дезертирства, и зачем приручать без определенных планов на будущее, да и появилась уже у меня дама для серьезных отношений – с личиком ребенка и телом зрелой женщины…