Сказания земли Александровской

Сырт тётки Фёклы.
Интересно устроена моя Александровская земля: куда ни кинь взгляд – всюду степь-кормилица. А по ней, словно островки на море-океане, затерялись аккуратные маленькие лесочки. Местный люд сыртами называет их. Да ещё речушки, подобные ленточкам серебряным, опоясали просторы, родные до слёз.
Кажется, плохо освоены земли здешние, мало населены. Едешь-едешь – будто и встречаются деревушки, сёла, а народу в них мало, да и то, в основном, старики. А вот, поди ты, каждые клочок земли, речушка имеют свои истории, в которых вся душа моих земляков.
Вы, наверное, думаете: «Ну и в чём тут толк. Истории-то есть, а как узнать о чём они? От кого?» Ан нет,- уверенно скажу вам, - есть в сторонушке нашей чудо-сказители. Заедешь к ним на минутку – а пробудешь до темна, а то и заночуешь. Ведь именно ночью и слушается лучше, истории выглядят и загадочнее, и правдоподобнее одновременно.
Да что далеко ходить, в селе Успенка живёт мой родственник дед Шура. Необычный человек: валенки валять, печь сложить, технику наладить – нет лучше его, везде первый. Но главное его достоинство – знает преданий, легенд о родном крае столько, что лет десять будешь слушать, а им конца нет. А сказитель какой! Ему С.Т. Аксакова, А.С. Пушкина в слушатели – сколько книг, прославивших Оренбургский край, могли прочитать детишки и их родители. А польза-то от этого какая! Может, и жизнь добрее была. Слушаешь такого гения русского слова, и, кажется, становишься свидетелем, а, может быть, и соучастником событий «старины глубокой». И нет ничего в этом особенного. Мои корни – это люди, живущие или жившие когда в моём родном селе. Они передавали любовь к родной земле от поколения к поколению. И во мне есть частички душ моих предков. Да что далеко ходить – вот тётка Фёкла. Каждый мог бы гордиться родством с этой уникальной женщиной.
Появилась тётка Фёкла в селе нежданно-негаданно. Жил в Успенке мужик Харлампий. Считался крестьянином средней руки: и дом добротный поставил, и две коровы, овец, штук десять наберётся, а кур – не сосчитать. И, главное, всё это состояние нажил своим горбом. Никто не мог вспомнить его пьяным или лежащим на печке в горячую страду. Многие молодухи заглядывали на него. Только замуж не шли. Есть причина: Харлампий был вдовцом и воспитывал трёх ребятишек. А какой молодой женщине или девушке нужны чужие детки. Вот и жил наш герой без хозяйки в доме, что наложило отпечаток угрюмости и замкнутости.
Если вы помните, я говорил, что Харлампий не сидел на воде и хлебе. Был у него и излишек, который периодически вывозился на ярмарку в село Александровку. Ну, скажу я вам, и всполошились наши бабыньки, когда увидели рядом с «завидным женихом» в возке девушку. Не успели опомниться местные невесты, а уж и колокола приглашают на венчание.
Молодожёнку 18-ти годков в селе сразу стали тёткой Фёклой величать. Подстать своему мужу: работница первая на селе. Ребятишки маменькой зовут. Односельчане и представить себе уже не могли свою жизнь без разумных советов, звонкого смеха, песен сердечных тётки Фёклы, без её косы пшеничного цвета, туго лежащую короной на голове и озорных кудряшек на лбу.
Вы, наверное, пожимаете плечами, мол, что тут особенного, где же ожидаемое? Не торопитесь. Как говорит дед Шура, хочешь, чтобы к сердцу легло, делай всё без суеты, размеренно.
Дело шло своим чередом. За окном на дворе пора ягодная. Бабы и ребятишки взялись за лукошки: ягоды и грибы домой к себе несут – есть с чем зимой пироги печь, чай пить. Слава, Богу, щедра наша Земля-Матушка: земляника, дикая малина, репис, сыроежки.
День, когда мы возвращаемся к семье Харлампия, ничем особенным не отличается от других. Замычали коровы, говоря: «До свидания, до вечера, хозяюшки!» Потянулось стадо за околицу, на травушку, на солнышко погреться. За скотиной т рабочий люд в поле отправился. Вот черёд и ребятишкам в сырт, в лощины бежать.
Собрала своих сорванцов тётка Фёкла: положила ещё тёплую краюху хлеба, налила молоко в бутылку. Старший сын Матвей, пастрелёныш 12-ти лет, собрал своих друзей и повёл их в сырт, да не в тот, который рядом, с селом, изученный вдоль и поперёк, а в дальний, куда взрослые запретили чадам своим ходить. Да разве указ слово старших для пацанят: нужно самим шишек набить, прежде чем уважать слово родителей. Что ж, за это их пороть?!! А сами не были такими? Я же всегда был неуемен, сколько тревожных минут принёс своей матери. Ну, не буду, читатели, тянуть кота за хвост. Вот и вечер: возвращаются сельчане с работы; коровушки торопятся домой. Только ребячьего смеха не слышно. Матушки за околицу выходят, все глаза проглядели, платочками слезинку украдкой утирают.
Ночь, скажу я вам, прошла… Бабы выли, мужики с ружьями и собаками окрест села бродили: вдруг волки близко к человеческому жилью подошли, что не подобает в летнюю пору. Но неслучайно люди говорят: «Утро вечера мудренее».
Скрипит телега, едет по селу дед Кузьма, слышится любимая песня: «Ах вы, сени, мои сени! Сени новые мои…» Он-то и поведал, что видел лукошки возле дальнего сырта. Заохали, запричитали бабы, вместе с мужиками перекрестились. Над селом воцарилась гнетущая тишина: «Что же делать? Как быть?» Слух о злополучном сырте душу леденил. Человек всегда боялся того, чего не мог объяснить. Он сразу же прибегал к помощи потусторонней силы или списывал на неё же свои неудачи и беды. Сейчас это все называют аномальными явлениями. А ранее было проще – нечистая сила.
«Опять, - ворчите вы, - говорит, говорит. А причём тут сырт?!! Ребятишки?!!»
А вот и отвечу на все ваши возражения продолжением. Никто не хотел из сельчан даже подходить к дальнему сырту, и многие безнадёжно махнули рукой. Только знали все, что обитает в том сырту Боли-бошко, и нет туда входа и выхода. Хоть мал сырт по сравнению с обыкновенным лесом, какой водится, к примеру, на Волге, а угодишь к Боли-бошке в лапы – погибнешь.
Да что голову ломать, да пересудами заниматься. Поняла тётка Фёкла, что одной ей предстоит детей из беды вызволять. Встала ранёшенько, собрала лукошко, коровушку подоила, в стадо  отпустила, а сама нарядилась: любо-дорого посмотреть. Волосы золотым венком вкруг головы, кофта цвета снега белого и сарафан алый вышит нитками золотыми, на плечах шарф из кружев, словно занимающаяся зорька на утреннем небе. Перекрестилась на храм, поклонилась дому и торопливо пошла в сторону сырта.
Будто кто-то помогал ей в пути. Скоро дошла и не устала даже. Вот и лукошки детские приметила. Остановилась, огляделась. Около берёзы расстелила покрывало, а сама села так, чтобы спина опиралась на ствол. Знала тётка Фёкла, что хозяин сырта любит шалить. Если сядет на шею, а голову петлёй стянет – пропадёшь. Сидит, что-то вышивает, а сама поёт. Да так у неё хорошо получается, жалобно, аж душа плакать пытается.
Вдруг где-то совсем близко, словно тонкая палочка под ногой хрустнула. Подняла тётка Фёкла глаза – перед ней старичок, большеголовый, одежда на нём рваная, вся в заплатах. Это оказывается, он плачет, а не скрипит:
 - Как у вас, у людей, получается. Живете вместе, друг о друге забоитесь, а то поругаетесь. Не скучно. Обязательно кто-то кого-то любит. А тут живёшь один, словно ягода переспелая, ядовитая. Собеседники только лесавки, да и то им не до тебя, у них дел много, а потом  месяцами храпят, отдыхают. Одно развлечение: выйти на границу своих владений и поболтать с полевым или к себе заманит простофилей, а затем не выпустить. Пусть потешают.
А тётка Фёкла в лукошко руку опустила и достала пироги, пряники, булочки. У старичка аж слюнки потекли.
- Садись, мил Боли-бошко, угощайся.
- Узнала, красна девица, кто я есть. И не боишься?!
- Что ж тебя бояться, коли нет у меня злого умысла обижать тебя или дразнить. Только почему же ты к гостье неухоженным явился. Я ведь вон, как старалась, наряжалась.
Насупился старичок. А тётка Фёкла опустила вторично руку в лукошко  достала оттуда рубаху белотканную, с пояском серебром и золотом вышитые. Третья попытка привела Боли-бошко в восторг. Лапти аккуратненькие враз по ноге. Нарядился хозяин, в зеркало посмотрелся, даже взвизгнул от радости. А тётка Фёкла достала платок, завязала в него угощения и с уважением вручила ему, велев угостить и лесавков, и полевого.
Не успела тётка Фёкла глазом моргнуть – исчез собеседник, а из далека звонкие детские голоса зазвучали. Выскочили ребятишки, обняли спасительницу, поклонились Боли-бошке и поспешили в село.
С тех пор хозяин посговорчивее стал. Но пускал в свои владения тех, кто угощал или новую одежку приносил, но при этом обязательно прибавлял: «Боли-бошко, возьми моё лукошко. На подарки налетай, а ягоды собирать не мешай». А сырт люди назвали «сырт тётки Фёклы».
Много воды утекло. Люди стали равнодушными, перестали понимать Мать-Природу. Вот и Боли-бошко обиделся на местных жителей: сам пропал, ягоду спрятал. Но это уже другая история. А сырт так и носит название в память тётки Фёклы.