Цветок от Матроны Про нечистое и святое 2

    
     Про  нечистое и святое.

               
                «Вера… есть уверенность в невидимом»               
                Ап. Павел   Евр. 11: 1

    Было ещё одно яркое послеиерусалимское ощущение. Помню, через несколько дней по возвращении,  проснулся посреди ночи от сильного, густого-густого, не поворачивается язык сказать «запаха».
     Аромата.
     Он был такой плотности, что я буквально плыл  в нём.
     Откуда он взялся, отчего исходил (от иконок на иконостасе?!) - я не мог определить, но абсолютно точно могу утверждать, что точно такой же источался там, в Иерусалиме, от  камня Помазания.
     Аж, голова кружилась.

     Говорят, что такие ощущения даруются только неофитам. Для утверждения в вере. Конечно, после  пережитого, вопрос о существовании Бога,  Его реального участия в моей судьбе, судьбе родных, не покидал меня никогда. Появились и другие вопросы. Самый волнующий меня тогда: почему одному даётся вера сызмальства, с самого детства, а другому, может статься и никогда. Какими неведомыми путями, какими запутанными тропами своей души ищем ту самую, единственную «дорогу к Храму»? Теперь уже, на вершине жизни, понимаю какую роль в моей сознательной и в большей части атеистической жизни, сыграло крещение меня моей матушкой … Как я ей благодарен за это.

     Я родился -  в Советском Союзе.
     Был коммунистом.
     До этого – комсомольцем.
     Еще раньше, пионером.
     В раннем детстве, октябрёнком.
     По рождению, как положено, крещён.
 
     Первых детских впечатлений о церкви  не было, а вот о батюшке очень яркие. Где мы с ним пересеклись родители не помнят, но мою реакцию запомнили.  Я очень испугался. Мне было года два-три. Батюшка был ни на кого из встречавшихся мне людей не похож. Он был огромен и космат. Человек – гора.  В чёрном  одеянии.  «От горшка три вершка» - я  мог лицезреть только торчащие из-под рясы огромные его сапоги. Они, почему-то и напугали меня больше всего.
     Орал от страха.
 
     Всё это печальные свидетельства того, что в церковь меня не водили. Хотя мама и папа, сразу после войны тайно венчались. И отцу-офицеру это могло стоить не только партбилета, но и военной карьеры. Времена были суровые. Матушка моя по-своему  была набожной, хотя это никак  внешне не проявлялось. Правда, иногда, очень редко, когда в разговорах мы касались  этой щепетильной темы, она просила – не ругай и не говори о том, чего не понимаешь. 
     Я и не ругал.
 
     И не помню, чтобы она молилась при мне, да и возможно ли это было в семье советского военного политработника?  Но молитвы конечно были,  теперь-то, когда уже сам отец и дед,  знаю это наверняка…
     Исходя из вышеизложенного, свидетельствую, что как и большинство советских детей, с «младых ногтей»   воспитывался  в «святой вере», что СССР – самая замечательная страна в мире, а КПСС – самая прогрессивная, ведущая и направляющая сила современности.
    И всё правильно.
    И, так и должно быть!

    Самое интересное, что не помню каких-то, особенных, душещипательных бесед на эту тему со стороны родителей, - школа,  советская  школа, делала своё дело. Ну, и система, -  радио, телевидение, кино - “самое массовое из искусств»,  воспитывали подрастающее поколение в нужном ей духе:  «Тимур и его команда», «Нахалёнок», «Сказка о Мальчише-Кибальчише», - хорошее и очень хорошее советское  детское кино. Сегодня, такое кино, воспитывающее патриотизм и любовь к Родине вообще исчезло с экранов страны.

         Ещё помню чувство настоящего праздника (откуда, у шестилетнего пацана – от взрослых, конечно,)  от полёта в космос - не Гагарина, как-то не отложилось тогда, - а Германа Титова. И впервые увиденные тогда, не обыденные, -  серо-чёрные, а   красного цвета заглавия и названия газетных праздничных передовиц.
      Вот ещё помню, как радовался красивому октябрятскому значку – ну, ведь на самом деле, красивый! И мальчик Володя Ульянов – кудрявый такой, хороший на нём. На кого же походить тогда, как не на него!?
      А памятный прием в пионеры?
 
     А, чего стоили детские переживания от посещения Мавзолея и лицезрения тела вождя мирового пролетариата, когда проездом через Москву, после отпуска отец следовал к месту службы в Германии? Не без трепета, надо сказать, воспринималось языческое это капище. Обставлено всё было со знанием дела…
      Дальше, вопреки ожиданиям, был будничный, даже формальный приём в комсомол:  выдали членские билеты, поздравили наскоро, не глядя в глаза и всё. Что-то похожее было в армии, когда вступал в партию.
 
      Но были в жизни и ощущения  другого порядка. Как-то ещё в институте, после  студенческого застолья  с друзьями-приятелями с историко-филологического факультета, в поисках «приключений»  зашли  в храм.
     Было это на Пасху.
     Почему столько милиции вокруг церкви?
     Из протестных соображений по отношению к органам правопорядка и зашли.  Посматривали чуть свысока: что за народ собрался? Ох и темнота же… Походили, потолкались, послушали, ничего не поняли, однако,  кураж вместе с алкогольными парами быстро выветрился. Мириады горящих свечей, сосредоточенные лица верующих и ожидание чего-то…  Даже суровые старушечьи выговоры и плохо скрываемое раздражение прихожан на патлатых «битлов»  не оттолкнули, не испортили первого, яркого  впечатления.
     И ощущение праздника, которое было. 
     Иной мир, неведомый, незнакомый…
 
     Даже невольное участие в Таинстве  не могло не затронуть душу мою, - запомнил вот, несмотря на богатую на события биографию.
      Но, тут же рядом  ведь были, - были   «мурашки по телу»,  когда пел Интернационал с тысячным залом на областной комсомольской отчётно-выборной конференции  и, ещё, явно присутствовавшее тогда во мне  чувство приобщения  к чему-то огромному, справедливому и нужному. Правда, пафос происходящего немного разрушал  сизо-лиловый нос первого секретаря обкома партии и, шлёпающие невпопад известному тексту губы некоторых, преклонных лет,  членов  президиума.

    Затем была работа в обкоме комсомола и райкоме партии. В последнем уже почти всё мне стало понятным с системой, которую мы строили, «в едином трудовом угаре»,  почему и поехал учиться в Саратовскую высшую партийную школу -  «спасибо партии родной, за двухгодичный выходной». Если серьёзно, поехал не без карьерных соображений, да и пора бы было разобраться со всем «по-взрослому», т.е.  изучить теорию, чтобы понять на практике – где же, на каком этапе мы так ошиблись, и что же у нас получилось…
     Получилось.

     К практике   охладел, а вот культурология увлекла всерьёз. Тогда и остался  работать в Саратовской высшей партшколе на кафедре социалистической культуры старшим преподавателем, единственном пока месте, где казалось и можно было использовать мои знания.
    Странное было время. Перестроечное.  Время ожиданий и надежд. И в то же время понимание того, что реанимировать, восстановить то что умерло, невозможно…
    Или лукавство и ложь были изначально заложены в идею?
    И нечего восстанавливать.
 
    Зато у меня появилась возможность учиться дальше – в аспирантуре Академии общественных наук при ЦК КПСС. Сюда, с началом «перестройки», приглашались   настоящие профессионалы, в буквальном смысле светила отечественного научного мира конца 80-х. И не было уже тягостного партийного догматизма, как в ВПШ, и его древних носителей, вечных «советников», да «консультантов» из номенклатуры пожизненно закреплённых за «кормушкой».  Конечно, не за просто так, а за заслуги…
     И всё-таки, какая-то ещё не умершая, не вымороженная идеологией часть моей души  стремилась к чему-то Высшему, Прекрасному, по настоящему достойному поклонения.
 
    К Нему.
    Наверное,  это чувство и позволило написать диссертацию, на запретную до сих пор тему о феномене русской интеллигенции, где были робкие прозрения от чужих, вычитанных в спецхранах    неслыханных дотоле мыслей.
    И  критика Вождя.
    И скорбь по русской интеллигенции.
    И главное, - вроде бы,  нигде явно не изречённая, но присутствовавшая мысль о потере нами Бога, и тоска по Нему.   Как, сказал бы  один из нетленных наших идеологов: «наметилась, понимашь, тенденция к богоискательству, уход, понимашь, к идеализьму».

      Жена и дети были со мною в Москве, родители пенсионеры ждали нас домой, и мама,  бедная, малограмотная моя мама творила молитвы. По памяти читала те, которым научила  бабушка Соня, -  её мама, умершая ещё до моего рождения. И жил я,  не ведая  Бога, по мамочкиным молитвам   счастливо, до поры, до времени…
     И оно настало. На третьем году обучения в аспирантуре, в один из дней ненормально-жаркого апреля 92-го (через два месяца защита),  я и «познакомился» с тем, чему невозможно дать мало-мальски толковое, т.е. материалистическое объяснение. Впадать в мистику не хочу и оставляю всё на суд читателя.

      Как всегда, спешил к метро Новослободская, опаздывая на очередную консультацию в Академию. Работа уже была написана вчерне,  впереди  - только предзащита и написание автореферата.  В общем,  было состояние полной  «охмурённости», то есть такой  погружённости в  работу, когда время от «машинки до машинки» (печатной, естественно),  сон, еда, переезды, какое-то, не нужное сейчас, общение,  -  все мешало тому главному, что ты носишь в себе. Просматривалась и некоторая повышенная возбудимость. Нервная естественно.  Но само событие помню в деталях.

     Думая о своём, «о наболевшем», да особенно и не наглядишься по сторонам в метро, - время между 10 и 11 часами утра, -  не «пиковое», в вагоне почти все сидели. За несколько остановок до Библиотеки им. Ленина, я обратил внимание на вошедшего в вагон человека средних лет.
      Со странностями, как мне показалось.
      Ну, судите сами: во влажной духоте вагона метрополитена стоял небольшого роста  мужчина в длинном,  до каблуков ботинок, наглухо застегнутом кожаном плаще. С пижонски-приподнятым,  воротником. Это в теплынь-то. Длинные, как мне показалось жирные, прямые чёрные волосы до плеч. Широкополая шляпа почти скрывала матового,  «кофе с молоком»  и коричневатым оттенком на скулах, лицо с хищным клювообразным носом.
   Чилиец или перуанец.

   В общем, «латинос», вяло подумалось мне.  Да мало ли  таких в Москве? Особенно в период полнолуния – лезут со всех щелей: странно одетые, заговариваются, что-то декларируют, пристают…
       Мы были метрах в пяти друг от друга и неожиданно встретились глазами. Взгляд глубоко посаженных, неестественно близких к переносице глаз,  их пронзительно-чёрных зрачков в буквальном смысле резанул  меня по глазам. От неожиданной боли,  я интуитивно дернулся и отвернулся к окну. С ужасом, физически ощутил, как нечто  через глаза вошло в меня, комом прошло по горлу,  пищеводу, разворачиваясь, как  тугая спираль и  в конце,  мягко толкнуло в желудок.
      Моя остановка. Понимаю, что опаздываю, бегу сквозь толпу людей, пытаясь лавировать:  к лестнице, к переходу; в голове метрономом, что это было?
     Я в смятении…

    Что за дрянь, ничего  могу понять и объяснить себе…  Стал отдышаться на эскалаторе и обернулся. Он стоял на две ступени ниже и смотрел на меня!
      И опять «ударило» по глазам!
      Не помня себя, по инерции    добрался до юго-западной линии и вошёл в вагон. Как он мог поспеть за мной в своём длиннющем плаще, ведь в нём,  застёгнутом до самого низа, и шага нормального не сделаешь? А как в нём бежать за мной?  При немалых своих габаритах я быстро-шустро передвигаюсь в метро. А здесь, -  бежал!

    В глазах жгло, болела голова. Во рту, как после тяжёлой, долгой болезни и мерзкое ощущение чего-то противного, чужого внутри себя. И тут я интуитивно сделал то, что впоследствии людьми знающими, оценивалось как единственно правильное решение в моем атеистическом тогда бытии: от странности, нелепости и ужаса происходящего, стал  клясть человека в плаще последними словами. Ужасными. Стоя в конце вагона, зажмурившись, тряс головой пытаясь через глаза вытряхнуть, выкинуть устроившуюся  во мне дрянь в проносящуюся за окном тьму. Почему-то представилось, что эту гадость, развернувшуюся во мне, можно вытянуть обратно, свернув, как ленту на палец.  Я очень живо всё представил и начал потихоньку вытягивать это «нечто».  Странное впечатление производил  наверное.   Как один из тех несчастных в полнолуние…
     Это было первое явление «нечистых».

    День прошёл не помню как. К вечеру на обоих глазах (впервые в моей жизни!) повылезали страшенные ячмени. В общежитии, где проживал с семьёй, жена промыла глаза чаем и посоветовала  закапать альбуцидом. Но лекарства, и даже антибиотики, которые от  боли начал принимать уже через день,  не помогали. Я почти ничего не видел. На четвёртый день бесполезного лечения жена, по совету добрых людей, пошла в церковь и вечером, заставив повторять за ней слова святой молитвы,  дала попить и  окропила Святой водой. Утром, я встал практически здоровым, а к вечеру  не осталось и следов ячменей. Рассосались. И самое главное, без ажиотажа, – мне всё показалось логичным, - ну, Святая же вода!
     В предзащитной  суете понемногу забыл об инциденте, пока нечисть не  напомнила о себе ещё раз.  Это произошло,  почти через месяц, в один из майских дней.

    Помню, было опять очень душно, как это бывает только в  московских асфальтированных дворах-колодцах. И опять я спешил, на этот раз к машинистке, с последней правкой рукописи диссертации. Она работала в популярной  газете «Коммерсантъ», чей офис находился за новым МХАТом Татьяны Дорониной, что  на Тверском бульваре.   
    Полдень. Парило и было очень малолюдно для центра Москвы. В скверике на Тверском бульваре  на скамейках   редкие,  разомлевшие от духоты парочки и одиночки:  кто с мороженным, кто с пивом, - и почти нет прохожих. Всё это я отметил машинально, пересекая на зелёный свет семафора «зебру» метрах в тридцати ниже от известной забегаловки  Макдональдса.  Краем  глаза, справа,  далеко  в самом начале бульвара, у «Агентства ТАСС»,  отметил быстро идущую в моем направлении одинокую, какую-то нелепую  фигуру женщины.
 
     Переходя дорогу, смотришь, как бы не попасть под машину, толкотня которых  в этом месте,  в любой час дня. Я собрался было перейти дорожку сквера и не успел ещё осмыслить, в чём нелепость этой фигуры, как женщина (как?) оказалась рядом. Я пересекал ей дорогу в пяти – семи метрах. Бледно-серое, нездорового цвета, востроносое лицо, с растрёпанными, длинными, жирно блестящими волосами. Закутанная – в жару-то,   в  теплый, грязно серого цвета  пуховик,  застегнутый на все замки и пуговицы. И в  резиновых, по колено, сапогах! И опять этот внимательно сосредоточенный на мне  взгляд. И что-то шепчущие тонкие, синие губы. Я почти пересёк сквер, как она  оказалась сзади  и выкрикнула мне в спину: «Будь ты проклят!»
     И смачно плюнула!!
     Сказать, что я оторопел – ничего не сказать.
     Булгаковщина какая-то, если не выразиться крепче.

     Но тогда-то  выразился.  И ещё как.
     Тринитротолуол! Трах!! Бабах!!!  Бах!!!!
     Естественно,  начал снимать с себя лёгкую, летнюю курточку, чтобы вытереть плевок.  Его не было. 
     Как и дурной бабы.
     Сколько бы  не шарил глазами по сторонам. Испарилась…

     Вернувшись домой,  уже знал что делать: cвятая вода и молитва. Возможно, поэтому странная встреча  прошла без последствий.
     Успешно защитив диссертацию в начале июля 1992 года, я  с семьёй вернулся  домой, где меня ждало  третье  явление «отродья».

      Как-то душным (опять!)  августовским утром  ожидал друга,  у телебашни, возле родительского дома, чтобы отвез меня по каким-то  делам. Прячась от жгучего уже солнца в редкой тени дерев, увидел высокую, статную, стильно одетую  женщину с ребёнком детсадовского возраста,  выходившую из проходной нашего телевизионного центра.
      Женщина возраста «выше среднего». Что называется, со следами былой красоты.
      Роскошные густые, цвета зрелого каштана, волосы пышно обрамляли тонкое, как мне показалось, восточное лицо, с ещё не потускневшей кожей нежно-персикового цвета. Большие,  влажные глаза, яркий контур припухших губ. Впечатление немного  портил хищный абрис  тонкого носа и высокомерный, как мне показалось, взгляд.
     В общем, я отметил эту женщину.

     Меня удивил ребёнок. Бледный, нездоровый цвет лица и совсем недетский, стариковского прищура, неприятно колющий взгляд. Прямо в меня. И в косой улыбке, (опять!) что-то шепчущие, тонкие,  губы. Они прошли недалеко от меня. Мальчик всё смотрел. И, вдруг, женщина, так гордо несущая себя, повернула ко мне  своё красивое лицо и … плюнула.  В мою сторону!  Через голову ребёнка!!
     Пока я соображал, окликнуть её или нет, спросить: зачем? почему? парочка вошла в калитку детского сада, что как раз напротив родительского дома и проследовала в  белёный, двухэтажный корпус. Из  детского сада два выхода – две калитки, которые находились в поле моего зрения. Я решил, что дождусь женщину, ведь оставив ребёнка, она обязательно должна была выйти в одну из них.  Дождусь и прямо спрошу её, почему она так вела себя? Приятель между тем запаздывал и появился только минут через сорок.

      Из садика так никто  и не вышел.
      Она не могла остаться и  в здании, за многие годы жизни в родительском доме  я знал в лицо, практически весь персонал этого детского сада. Дамы среди них не было…
      Позже, анализируя случившееся долго не мог понять смысла этих явлений «темноты», но после событий,  о которых расскажу ниже,   мне почти  понятна Его промыслительность.   Кажется, Господь так долго ждавший меня, теперь через скорби и хвори, решил придать моему движению ускорение, в нужном направлении.