Блокадные дни Ленинграда 2-ая часть Алевтина Игнат

 
     Вопреки всему, казалось, неописуемым ужасом блокадных дней,Ленинград пытался жить культурной жизнью.
     В Ленинградской филармонии 9 августа 1942 года была исполнена 7-я симфония Шостаковича, посвященная – великому городу Ленинграду.  Но для этого надо было набрать  полный состав оркестра, музыкантов искали в городе, кто еще остался жив, и отзывали с Ленинградского фронта. В день исполнения, на весь город из репродукторов транслировали   героическую симфонию. Ее транслировали все радиостанции Советского Союза. Когда эти звуки долетели до немецкой стороны фронта, то немцы поняли, что город не победить.
Это был дух города: Мы   будем в городе поддерживать жизнь, нормальную жизнь и показывать людям, что она продолжается и даже в таком виде, если мы не будем давать людям надежду на победу, то город просто не выживет. Ленинградцы это прекрасно понимают. Были организованы  артистические бригады, которые ездили по фронтам Ленинграда с концертами для солдат, это было отдохновением, для подъема духа бойцов.
• Духовные ценности, составляющие стержень личности, часто оказываются сильнее телесно-материальных трудностей; внимание и сострадание к другим, милосердие и взаимопомощь помогают выживать в самых нечеловеческих условиях (по свидетельству Д.А. Гранена «те, кто спасал других, чаще выживали, чем те, кто просто лежал, ожидая какого-то ухода за собой или потеряв надежду на жизнь»);
• Только совместными усилиями, объединившись и сплотившись, люди могут противостоять злу. Единение ленинградцев позволило не только отстоять город, но и спасти культурные ценности, обеспечивать работу военных заводов, учреждений культуры, науки, бытового обслуживания и пр.


                Был уже март, стало теплее на улице, но снег еще не растаял. Шура посадила Алю на санки, и по очереди с матерью потащили их через весь город, с Петроградской стороны к Московскому райсовету. Они хотели вернуться в свою квартиру.               
Весной ленинградцы засадили огородами все сады, парки, скверы, даже железнодорожные насыпи. Собирали молодую крапиву, варили витаминные щи. Страдая цингой, ели молодые побеги у елок и у сосен. Сажая картофель, люди для экономии вырезали в клубнях глазки с кусочками мякоти, которые закапывали в землю.
Шура с матерью выкопали три грядки в садике напротив их дома и высадили картофель, капусту и морковь. Семена она выменяла на рынке на костюм мужа. Все это лето они ухаживали за своим огородом. Аля очень старалась, она помогала выдергивать  сорняки и радовалась, видя, как растут все выше и выше  побеги. К осени, когда созрел  урожай, они вместе с соседями дежурили по очереди, чтобы не украли овощи с грядок.
Впереди еще была вторая холодная и голодная зима, которую предстояло пережить ленинградцем.  Сколько еще их умрет голодной смертью, погибнет от бомбежек? Не сумев взять Ленинград штурмом, гитлеровское командование решило подавить сопротивление города  бомбардировками с воздуха, артиллерийскими  обстрелами, голодом. 250 тысяч снарядов и бомб было сброшено на город.
Шура каждый месяц получала по аттестату  деньги от Иосифа.
 Денег было много, а купить  на них ничего нельзя – магазины пустые, они закрыты. Только можно было обменять какие-то ценные вещи, драгоценности, которые еще сохранились дома, на хлеб, отруби, на дуранду.
Иосиф находился на курсах повышения командиров в Челябинске, и оттуда шли письма, открытки, денежные переводы и посылками с книгами.
   
   
           3. 9. 42
                Здравствуй, дорогая моя Шурочка!
      Пишу тебе третье письмо, как прибыл на  место. Послал деньги переводом и
      аттестат. Но от тебя давно не получал писем. Я беспокоюсь. Как вы там в
      Ленинграде? Фашисты озверели. У вас сильные бомбежки и артобстрелы. Как вы
      живы-здоровы? Пошли телеграмму.  Что у вас? Я жду от тебя давно ответа.
       Целую, мои родные Шурочка и Аличка. Привет матери.
                Юзик


               

  20. 9. 42
       Здравствуй, дорогая, милая Шурочка и моя дочурка Аличка!
       Целую вас обеих крепко-прикрепко. Очень по вам соскучился, твои и Алины
       фотографии я получил, часто смотрю на них, что доставляет мне большое
       удовольствие и радость, так как я имею возможность вас видеть, хоть на
       карточке. Аличка выросла и очень красивая девочка. Ты пишешь, что мать
       собирается  ехать к Николаю. Пусть едет, но одна. И, ни в коем случае, не
       отправляй с ней Алю. Я категорически это запрещаю. Аличку ни с кеми никуда   
       не отправляй и то себя не отрывай. Я написал тебе уже много открыток,
       писем и послал деньги по аттестату. Ты получила? Сообщи об этом.
       Скоро заканчиваю курсы, нас назначат в часть и выезжаем на фронт. Адрес
       сообщу. Целую тебя, моя кукочка и Аличку.               
                Твой Юзик.

      На этой странице помещены фронтовые открытки от Иосифа.


      28. 1. 43
Привет с дороги, дорогая Щурочка!
      Восьмые сутки уже в дороге и едем все дальше и дальше на юг. Все степи, да
      степи, населенные пункты очень редко встречаются. Еще сколько проедем,
      сказать трудно. Как только прибудем на место, и будет более и менее
      постоянный адрес, я сообщу. Получила ли ты деньги, 250 руб., мои письма с
      моей фотографией и посылку с книгами, набор марок? Я еще посылал это их
      Челябинска. Пусть Аличка собирает марки. Купи ей альбом. Спасибо, дорогая
      моя, за стихотворение Константина Симонова «Жди меня и я вернусь». Мои
      товарищи все его переписали и тебя благодарят и кланяются. Крепко целую
      вас, мои дорогие.
                Твой Юзик.

   
       Город опустел. Мерзлый ноябрьский ветер гонялся за редкими прохожими по городу. Опасности подстерегали людей, лишения не кончались, и был страх, что в любой момент непрочная связь с Большой землей может оборваться.
Шура, закутанная по самые глаза пледом, направилась в больницу им. Коняшина, где врачом-хирургом работала ее двоюродная сестра Аня Седелкина. На днях Аня зашла к ним и пригласила  Шуру прийти в больницу, обещав ей помочь. Сестра накормила Шуру чечевичной кашей и еще дала ей тарелку каши, чтобы она отнесла матери и Але. Но самое главное, она сказала Шуре: «Шура, тебе нужно к ноябрьским праздникам сделать прически женам секретарей райкома и женам комсостава  при Московском райсовете. Им нужен парикмахер. Я им рассказала про тебя».
Кто мог представить, что кому-то в блокадном городе нужно делать прически и маникюр. Не все, оказываются, голодали. И Шура всем сделала такие замечательные прически к 7 ноября, что в райкоме ей предложили постоянную работу парикмахера, но   оформили ее в столовую как официантку.  Теперь Шура была сама сыта и могла накормить дочь и мать.
             После прорыва блокады 19 февраля 1943 года, когда стали подвозить продовольствие в Ленинград, по замерзшему Ладожскому озеру - "Дорога жизни". Была увеличена норма хлеба, и по карточкам можно было получать и другие продукты. Но люди были истощены и обессилены, многие продолжали умирать от дистрофии.
          В марте 1943 года Аделия Иовановна умерла, сердце не выдержало – дистрофия третьей степени. На работе Шуре помогли похоронить  мать. Но как быть с Алей? Не с кем оставить. Шура работала с шести утра и возвращалась домой очень поздно, а дочь оставлять одну боялась. После смерти бабушки некоторое время с Алей сидела тетя Сима, их знакомая, которую Александра Михайловна однажды увидела  на улице еле-еле передвигавшую ноги, и взяла ее к себе домой, откормила и та жила у них дома. Мало-помалу стали открываться детские сады. В райсовете Шуре дали направление в круглосуточный детский сад, который находился довольно далеко от их дома, на Смоленской улице, в большом многоэтажном сером доме, возвышавшемся среди небольших построек. Называли этот дом почему-то Порт-Артур. Только на воскресенье она могла брать Алю домой.
         Аля была в садике третий день, как мама привела ее туда. В восемь вечера детский садик укладывали спать. Воспитательницы, нянечки,  медсестры, также ребята постарше, все принимали участие в приготовлении ребятишек ко сну. Начиналась суматоха. В самой большой комнате, где обычно дети обедали и играли, сдвигались столы в сторону,  к окнам, а стульчики выдвигались на середину зала и из них делали подобие кроваток, повернув  восемь стульчиков сидениями к друг к другу, на которые укладывали матрасики, стелили простыни и затем клали подушки и одеяла. Двери всех комнат были открыты на распашку. Многие ребятишки толпились в просторной прихожей, где вдоль стен стояли маленькие шкафчики для каждого ребенка, куда они вешали свои пальтишки, шарфики, шапочки, ставили ботики, валенки, сапожки. Але очень не понравилось в дет-садике. Мальчишки дразнились, дергали за косы, кто-то запрятал ее передник с вишенками на кармашке, который сшила мама, а воспитательница дела ей другой – рваный и маленький, стягивающий ее под мышками. Иногда ей хотелось заплакать – она очень скучала по маме, по дому. И вот, когда настал вечер, и все отвлеклись, Аля решила уйти домой, никому ничего не сказала, да еще прихватила четырехлетнею Надю Гусеву – дочь соседки по квартире. Она подошла к ней и сказала: « «Хочешь домой? Одевайся». Девочка согласилась. Аля нашла ее шкафчик, помогла одеться: натянула рейтузы, одела ботики, застегнула пальто на пуговицы и даже завязала ей шарфик. Затем оделась сама, и они вышли на улицу. Никто и не заметил в общей суете, что ушли две девочки.
На улице уже было темно. Александра Михайловна шло домой после работы. Пешеходы торопились. Холодный северный ветер  продувал со всех сторон, забирался за воротник, в рукава. Хотелось скорее добраться до дома после двенадцатичасового рабочего дня. И вдруг она прямо перед собой увидела свою дочь, которая держала за руку соседскую девочку. Рядом с ними шел мужчина в ватнике, кирзовых сапогах, на голове кепочка. Шура остолбенела, но в следующую секунду решительно схватила дочь за рука.
        – Почему вы не в садике? Что случилось?
        –  Это ваши дети?   – спросил  мужчина.
       – Да. Это моя дочь. А вам что надо? Кто вы такой? Что вы пристаете  к
  детям?
        –  Вот я давно иду от Обводного канала, смотрю – две крошки   в такой поздний час. Удивился. Заговорил с ними. Спросил, куда они идут и почему одни, без взрослых? Что постарше, ответила, что знает, куда идет, и знает, где ее дом,   –  пояснил спокойно мужчина.
       – Ну, хорошо. Идите себе. Прощайте. Я  разберусь,  – строго сказала Александра Михайловна.
        Она взяла детей за руки, и они пошли домой. Трамваи не ходили, а им идти кварталов шесть. Было очень темно – улицы не освещались, так как немцы еще обстреливали Ленинград.
        Дома Александра Михайловна и соседка Вера, мама Нади, отогрели, накормили и расспросили  девочек обо всем, удивляясь тому, как они самостоятельно оделись и ушли никем не замеченные. В детском садике спохватились, когда увидели, что две постели пустые: нет Али – из старшей группы и Нади – из младшей. Кинулись искать кругом. Смотрят – а в шкафчиках-то нет одежды, во дворе – никого. Отправили воспитательниц по улицам искать, а одну отправили к девочкам домой. Девочки  уже спали, когда поздно вечером к ним пришла взволнованная  воспитательница.  Слава Богу! Все благополучно окончилось. Могло бы случиться плохое. А сколько слухов распространялось в голодном городе!  Говорили о похищении детей, о людоедстве. Родители не пускали детей одних на улицу. В такое время все возможно. Вот и мужик какой-то прицепился к девочкам. Александра Михайловна была очень расстроена, и укладывая дочку спать, спросила, почему она решила уйти из садика. Аля все рассказала: про мальчишек, про передничек.
       – Мамочка, милая. Можно мне не ходить в садик? Я буду тебя слушаться. Буду тебе помогать. Буду читать книжки. Мамочка, пожалуйста, не отводи меня в садик,  – Аля обнимала, целовала мамочку, и горько плакала.
       – Аличка, милая моя. Я на работе целый день, и тебя оставлять одну не могу, поэтому ты должна ходить  в садик. Подружись с кем-нибудь, и станет веселее, постепенно привыкнешь к ребятам. А себя надо уметь защищать и давать сдачи, кто тебя обижает. Мне тоже тяжело. Будь умницей, дочурка,  – сама  чуть не плача, уговаривала она дочь и прижимала к  себе.
         Утром Алю и Надю отвезли в детский садик. Эта история –побег из детского садика двух девочек – очень взволновала всех ребят. Такое происшествие! Аля стала просто героем. Мальчишки Алю больше не обижали. И у нее появилось много подружек. Летом детский садик вывезли на дачу по Финляндской дороге в Юкки.

11.3.43
                Здравствуй, дорогая Шурочка!
Целую тебя крепко-прикрепко, всю-всю! Шурочка, как я по тебе соскучился.
        Я очень беспокоюсь, ты теперь почти одна: мать умерла, меня нет рядом с
        тобой. Одна наша дочурка осталась у тебя. Не надо себя так уж винить в
        смерти матери. Выживают в это  военное  время не каждый. Скоро наступит
        опять лето – это второе лето, как мы друг без друга, так далеко.
        Шурочка, я все время думаю о тебе, как ты справляешься. Как твоя жизнь?
        Что делаешь, что у тебя за работа? Как наша дочурка Аличка? Как ваше
        здоровье и как вы питаетесь? Чем занимается Аля? Ходит она в школу? Она
        уже умеет читать? Я выслал посылку с книгами. А что насчет пианино и
        музыкальных занятий? Я писал тебе, чтобы ты купила пианино. Я очень хочу,
        чтобы Аличка была всесторонне образованной.  Целую тебя и Аличку.

                Твой Юзик.

Это я пишу для Алички.
Здравствуй, дорогая дочурка моя Аличка! Привет тебе с далекого юга. У вас
        зима. Сейчас здесь весна и уже тепло, можно ходить в одной гимнастерке. Я
        получил твое письмо и твои рисунки. Мне очень приятно, что ты умная
        девочка. Как ты живешь, что делаешь? Школу уже открыли в вашем районе? Ты
       ходишь в школу? У тебя, кажется, есть двухколесный велосипед? Катаешься ли
        ты на нем? Напиши мне. Получила ли ты книжки и марки от меня? Есть у тебя
        альбом для марок? Попроси маму какую-нибудь тетрадь и разложи марки. Я
         приеду , мы вместе будем их коллекционировать.  Слушайся маму, ей сейчас
        очень трудно.
Целую тебя и обнимаю, твой папа.
Поцелую за меня нашу мамочку.


      18.3.43
                Здравствуй дорогая Шурочка!
      Сегодня и завтра – двигаюсь дальше на запад. Здесь сейчас большой разлив
      рек, и затопляет целые пространства. Дон разливается километров на семь.
      Восстанавливают разрушенные железнодорожные пути. Пошел первый поезд на
      Ростов. Было все взорвано, разрушено и сожжено. Шурочка, скоро увидимся, я
      с нетерпением жду этого дня, этого часа, когда мы с тобой встретимся. Как
      жизнь в Ленинграде? Много ли народу осталось после прорыва блокады? Как вы
      питаетесь? Проклятые фашисты – все бомбят и обстреливают город. Я очень
      беспокоюсь: от тебя еще не разу не получил письма, как уехал из Челябинска.
      Но ты, наверно, все мои письма получаешь? Как ты живешь? Хотя бы одно
      письмо получить и привет от тебя, что ты жива и здорова. Мой новый адрес
      смотри на конверте. Еще несколько ударов – и немца проклятого разобьем, он
       уже чувствует, что скоро ему конец. Обнимаю и целую тебя и доченьку.
                Твой Юзик



21.3.43
                Здравствуй, дорогая и  миленькая моя Шурочка!
      Целую тебя крепко-прикрепко и очень скучаю без тебя. Ты не можешь себе
      представить, как мне хочется видеть и целовать и обнимать тебя, как прежде.
      Помнишь? Я вспоминаю теперь все наши ласки, эти незабываемые минуты.
      Кукочка, я вспоминаю, как я уехал из Ленинграда и как я с тобой последний
      раз простился. Помнишь ночью? С тех пор ты как была, так осталась для меня
      единственной женщиной – любимой женой, и до сих пор я не только не имел
      каких-либо знакомств, но даже, когда и говорил с женщинами, не влечет меня
      больше – ни к кому,  кроме тебя. Как долго уже я не имею от тебя писем,
      ужасно беспокоюсь о тебе, как ты там поживаешь?  У вас, наверно, бомбежки и
      обстрелы продолжаются до сих пор? Аличка, моя дочурка, как чувствует себя,
      жива-здорова, бегает, играет? Есть  у нее друзья? Как твое здоровье и
      самочувствие? Как ты теперь одна с дочкой живешь? О своей солдатской жизни
      писать сейчас много не приходится, ибо я, так же как все командиры, с утра
      до позднего вечера занят делами, даже времени нет поспать, не говоря о чем-
      либо другом. Я сейчас нахожусь на юге, недалеко от Ростова, и  служу в
       гвардейской части, командного стрелкового взвода. Тут дыхание войны
       чувствуется вовсю и страшные следы пребывания немцев на нашей земле. Как
      увидимся, так расскажу обо всем более подробно, и поговорим тогда вдоволь.
      Шурочка, я тебе посылаю много денег: денежные переводы. Одна на сумму
      840 руб., другой – 500 руб. Кроме того, выслал новый аттестат по 500 руб.
      ежемесячно, начиная с 1 мая 1943г. по 1 мая 1944 г., то есть на год.
           Кукочка, напиши, все ли ты получила?
      Целую тебя крепко, бесконечно. Твой навсегда Юзик. Поцелую и обними мою
      дочурку за меня. Юзик


    16.7.43
          Здравствуйте, мои дорогие. Любимые Шурочка и Аличка!
      Идем снова  в бой,  снова в наступление, на прорыв, громить немецких гадов,
     истреблять их, как бешеных собак. Сейчас садимся на машины и в наступление,
     на прорыв. Целую тебя крепко-прикрепко, бесконечно и мою дочку Аличку. Твой
     Юзик. Береги себя т дочку. Обо мне не беспокойся. Жди меня, и я вернусь. Жду
      твоего письма в бою. Твой Юзик.


          Это было последняя открытка от Иосифа, за три дня до его гибели. А её
 открытка, которую она послала мужу 21 июля 1943-го года, вернулась обратно. Не
 лицевой стороне открытки, наискось было написано от руки: «Адрес неизвестен», а
 также пустое письмо-треугольник, в котором Иосиф еще не успел написать. От руки
 кем-то было написано: «Вкладыша не оказалось».  Еще ничего не зная, Шурочка
 сразу почувствовала, что Юзика нет в живых. И еще через день пришло извещение из
 войсковой части:

Извещение:
       «Ваш муж, Гвардии младший лейтенант Рогожевич-Игнатьев Иосиф Степанович,
       уроженец города Рига, в бою за Социалистическую Родину, верной воинской
       присяге, проявив геройства и мужество, был убит 19.7.43г.
       Похоронен в саду на восточной окрайне села Дмитриевка,Сталинской области.
Настоящее извещение является документом для ходатайства о пенсии".


Шурочка не хотела верить, она не могла осознать, что Иосиф убит, что она
       одна, теперь, уже совсем одна. Она вдова. На руках у нее маленькая дочь.
        Пришло письмо от фронтого друга:

      6.8.43
"Письмо от неизвестного вам Иванова Николая Матвеевича.
        Здравствуйте, Шура! С приветом к вам Иванов Н.М. Шлю вам боевой горячий
        привет. Шура, хочу вам сообщить, что ваш муж Юзик убит 19.7.43г. в боях
        за нашу Родину. С горячей ненавистью он бил гадов немецких. Клянусь
        отомстить  за вашего мужа. Писал письмо его друг Иванов Николай М."



           В октябре детский садик вернулся в Ленинград. Когда Шура привезла Алю
    домой, она посадила ее рядом с собой и сказала:
      – Послушай, дочурка, наш папа погиб на войне. Мы остались теперь вдвоем, 
  – Шура прижала дочь к себе. Аля заплакала.               – Вот его письма с фронта, и книги, что он тебе присылал,  – это память о папе. Мы всегда будем помнить нашего папу. Ты уже большая девочка. Скоро тебе в школу. Будешь хорошо учиться и мне помогать.  – Шура горько вздохнула, отвернулась к окну, выступившие слезы заволокли все туманом.
            Шура уже почти год работала в Московском райсовете, при столовой, но обслуживала работников  райсовета и их жен, как парикмахер: делала им прически и маникюр. Как пригодились теперь курсы парикмахеров,  которые она окончила перед войной, когда Юзик занимался в институте, получал стипендию и ее маленькой зарплаты модельера не хватало.
             Так как город еще постоянно подвергался обстрелу, не было топлива, электричества, продовольствия, и школы не были подготовлены, и невозможно было их открыть. Детей в городе осталось очень мало. Когда зимой проложили Дорогу Жизни через Ладожское озеро, много людей и детей отправили на Большую землю. Шура ни за что не хотела эвакуироваться или отправлять дочь, и Аля опять пошла в детский сад, хотя ей уже шел восьмой год и школы не работали.
В связи с бомбежками, артобстрелами власти просили жильцов переехать с верхних этажей на нижние, в более безопасные свободные квартиры, так как многие жильцы эвакуировались или погибли. Шура перебралась этажом ниже, к тому же их квартира была разрушена и отапливать ее не было возможности. Комната, где они стали жить, была большая и теплая. В этой квартире еще жила одна жиличка Вера, с маленькой дочкой Надей.
        Однажды Шуру  кто-то окликнул на улице. Перед ней стояла высокая, тощая, страшная старуха.
  – Шура. Ты не узнала меня? Шурочка, это я, Эмилия Сигизмундовна, мама Владика.
Шура только теперь, приглядевшись, узнала в ней прежнюю красавицу Эмилию Сигизмундовну Вирбицкую.
  – Господи! Господи! Это вы?   – воскликнула она, подошла и обняла ее. И в это время Эмилия Сигизмундовна стала медленно оседать. Шура попыталась ее поднять, но если бы не подоспевший прохожий, едва ли справилась.
  –  Пойдемте ко мне. Мы здесь рядом.
Шура с трудом поднялась с ней на третий этаж, помогла ей раздеться, накормила и оставила у себя ночевать. Эмилия стала жить у Шуры, немного ожила. Когда Шура ставила перед ней сковородку с гречневой или чечевичной кашей, Эмилия Сигизмундовна с жадностью ела, никак не могла наесться и говорила: « Милые мои, Шурочка и Аличка, как мне стыдно, что я такая голодная и не могу наесться. Аличка смотрит на меня и пугается, думает: «Что это за старуха, баба-яга, тут у вас поселилась и так много ест».
Но они подружились. Аля стала ее называть бабушкой.
Потом Шура узнала, что произошло с семьей  Эмилии Сигизмунтовой. Первое время, с начала войны, она жила вместе с семьей Владека: его с женой Ниной и двумя детьим-погодками двух и трех лет. Владек работал в райкоме, у них были льготы, но когда его отправили на фронт,  им никто не помогал. Муж Станислав Владимирович умер еще в первую блокадную зиму. Нина с детьми эвакуировалась по ледяной дороге за Урал. И вот Эмилия Сигизмундовна осталась одна. Обменивала все, что можно было из ценного, и несла на рынок, чтобы выжить.
  – Шурочка, я бы умерла, если б не ты. Да воздастся тебе и Аличке за ваше доброе сердце, за приют, который вы мне дали.
         Приближался новый 1944 год. Впервые после начала войны решили у Шуры встретить Новый год. Собрались одни женщины: Шура, две ее знакомые, соседка Вера, Эмилия Сигизмундовна и две девочки Аля и Надя.
      По карточкам уже можно было получить крупу, сахар, масло, яичный порошок, порошковое и соевое молоко. Поэтому они могли устроить пиршество: приготовили котлеты с кашей, пирог с рыбой, картошка, американская тушенка, соседка принесла бутылку водки, был даже шоколад и мандарины, которые выдали к празднику.
Выпили за 1944 год, за скорое окончание войны, за победу!
   Ленинградцы ждали. Ждали сообщений. Когда окончательно снимут блокаду? Когда начнется наступление наших войск?
И утром 15 января 1944 началось. Воздух гудел, и все содрогалось от множество орудий. Грохот стоял страшный. Залп за залпом:  все батареи Ленинградского фронта били по врагу.
                Это – за ЛЕНИНГРАД!
     27 января 1944 года, по радио, торжественный голос Левитана сообщил о полном освобождение Ленинграда от блокады. Вечером над городом грянул салют из орудий, установленных на набережной Невы и на Марсовом поле. Люди вышли на улицы и смотрели на вспыхнувший каскад золотых, красных, синих разрывающихся ракет в темном небе. У многих на глазах были слезы. Радость и гордость в душе  каждого ленинградца вызвал этот грохот орудий, салютующий Ленинграду! Ленинград выстоял! Ленинград победил! Город выжил. Но дорогой ценой, равной которой не было в современной мировой истории. Дух великого города, ведущего смертельную борьбу, являл пример невиданной отваги и массового героизма.

         Девятисотдневная (900) оборона Ленинграда – пример стойкости и мужества
         населения и воинов, защищавших город.
         
         Полная победа над Германией была еще  впереди.


       P.S. Фронтовые письма от моего отца Иосифа Игнатьева, моя мама сохранила.
            Их около ста.  Позднее,я взяла эту шкатулку с собой в Америку.
   
     Продолжение следует