19. Сизая голубка

       Давно это было. Так давно, что кажется и не было этого, а все-таки было.
   Жили в нашем доме три музыканта. Ну, музыкантами их было назвать с большой
   натяжкой. Но все-таки.
       Фамилии их были Гусев,Уткин и Лебедев.Птичьи такие фамилии. Уткин жил на
   первом этаже, Гусев на втором, а Лебедев на третьем, как раз друг над другом,
   как кубики.
       В обычные дни они мирно стучали во дворе в домино, подыскивая себе четвер-
   того. Тот четвертый в паре с Уткиным всегда проигрывал и его меняли.
       - Иди, иди! Не умеешь играть! - размахивал Уткин руками.
   Хотя неизвестно, кто играл хуже. Уткин или четвертый. Гусев и Лебедев молчали,
   их это устраивало, они хитро щурились, не вынимая сосок-папирос изо рта и под-
   трунивали над Уткиным:
       - Ути! Ути! Ути!
   Уткина это злило. Они, трое, как-то походили на свои фамилии и внешностью и
   поведением. Уткин был ухоженный, кругленький в белой майке, которая напомина-
   ла распашонку на круглом пузе. На голове платочек, завязанный узлами с четырех
   сторон. На ступеньки подъезда своего первого этажа заходил как-то неуклюже,
   по-утиному, а играя на полированной трубе густо краснел, выцеживая из нее порой
   непонятные, но красивые звуки.
       Гусев был элегантный, подтянутый с длинной гордой шеей, в очках, с белым
   галстуком поверх рубашки с короткими рукавами и нашитой на карман
   спартаковской символикой.
       Лебедев - что-то среднее между мужчиной и женщиной, в широченных бежевых
   брюках, подчеркивающих крупную задницу, в подтяжках, с седой бородой и непри-
   менно в синем берете. Он широко размахивал руками, как будто силился взлететь
   на свой третий этаж через балкон и постоянно что-то бормотал, типа:
       - Бате, те бате, те бате, тебя!
   Так проводили они свое будничное, повседневное время на пенсии и на неделе.
       А по субботам затевали концерт. Телевизоры еще были не у всех, а тут
   на тебе! Бесплатный концерт!

       Старухи, набрав полный подол семечек, садились в первом ряду перед неболь-
   шой сценой во дворе. Заранее смеялись, показывая свои беззубые рты. Что-то
   вспоминали из прошлой субботы, хотя вспоминать то было особо нечего - репер-
   туар птичьего ансамбля был довольно однообразен. Рядом бегали пацаны и девча-
   та, собирая по бутылкам майских жуков, каталась на самокатах и велосипедах
   всякая мелюзга. Мужики курили поодаль, посмеивались молодые бабы с младенцами
   на руках, подсаживались на вторые, третьи ряды, выходили подышать свежим при-
   ятным, весенним воздухом, отложив все свои нескончаемые дела.

       Начинали свой концерт артисты, как и полагается с патриотических песен
   "Родина помнит, Родина знает" или "Гори огонь, как Прометей". Но это было
   только начало. Пел Гусев,подыгривая себе на гитаре. Уткин вздыхал в трубу, а
   Лебедев яростно бил по барабану. Было весело. Потом шли русские народные
   песни,
   потом киношные современные, а потом дело доходило до блатных частушек.
   После двух-трех шаловливых частушек народ начинал заводиться и радостно
   потирать руки.
       - Любка! Шантеклера! Выходи!
   Из средних рядов, несколько стыдясь и стесняясь начинала приближаться к сцене
   одна из женщин непонятного возраста, худая. плоскогрудая, но в глазах сохра-
   нившая искорки былой красоты, с густо накрашенными губами и несколько сизым
   носом.
       - На кого оставил
         Милый мой дедочек?
         На кого оставил
         Милый голубочек?
   Анисья в первом ряду, крупная старуха с тяжелым низким подбородком начинала
   уже приплясывать и семечки из подола сыпались на землю, а Шантеклера добавляла
   жару:
       - В огороде бабка!
         В огороде Любка!
         В огороде ты моя
         Сизая голубка!
   Птичий ансамбль играл самозабвенно. Уткин, выпятив нижнюю губу, выдавал такие
   звуки, что позавидовал бы оркестр Ласта. Гусев яростно рвал струны, а Лебедев
   доходил аж до полного экстаза, тоже подпевал блеющим голосом и многие уже на-
   чинали  бояться за барабан, обтянутый свиной кожей.
       Объявлялся антракт.

       Артисты уходили за самодельную сцену из красного с петухами китайского
   верблюжьего одеяла, наливали по стаканчику "борматухи" 33-го портвейна всех
   времен и народов. Кстати, народ не собирался расходиться. Все знали, что во
   втором отделении их ждал стриптиз в исполнении легендарной троицы, вернее
   квартета. Любка-Шантеклера была уже с ними.
       Они не торопились, обсуждали последние новости, услышанные по радио и из
   газеты "Труд", мужики доставали воблу, тут же очищали, обсасывали ребра, запи-
   вая пивком, обсуждали сегодняшнего зрителя. Жаловались, что нет такого ажиата-
   жа, что был раньше.
       - Да, зритель стал не тот - горевали и сами артисты, повторяли еще по
   стаканчику и выходили на сцену.
       Объявлялись 15 минут цыганской песни. Любка успевала переодеться на 2-е
   отделение в длиннющее черное платье до пят с бумажной розой в волосах, с буса-
   ми из шариков от люстры, одевала туфли на высоких каблуках и неровной поход-
   кой тоже выходила на сцену.
       - Ночь прошла! Ночь прошла! - кричал народ слова из только что прокатив-
   шегося по стране фильма "Неуловимые мстители". Потом было "Спрячь за высоким
   забором девчонку, выкраду вместе с забором". Потом уже шло все подряд - от
   аргентинского самбо до танцев с саблями Хачатуряна.
       Уткин уже начинал сбрасывать свою распашонку, Гусев оставался в одних
   трусах, но при галстуке, лишь Лебедев был до неприличия скромен в этой компа-
   нии и со своими бежевыми надувными штанами не расставался. Ажиотаж достигал
   апогея.

       Наутро было неловко. В неловкости и похмельности проходило нелепое воскре-
   сенье. В понедельник начиналось будничное стучание в домино с упреками Уткина:
       - Играть не умеешь! - какому-нибудь четвертому, чтобы все это закончиться
   субботним концертом.
       Почему-то вспомнился этот эпизод из жизни. Сейчас, когда сам уже стал
   дедок, исправно вывожу своих внучат на прогулку, сравниваю жизнь сегодняшнюю
   и позавчерашнюю, удивляюсь, улыбаюсь, как тогда мальчишкой заливался от хохота
   в мягкой, пушистой майской траве. Вспоминаю это трио из Простоквашино, с Люб-
   кой четвертой и все равно как-то тепло и светло становиться на сердце и в
   душе - ведь больше такого никогда не услышишь:
        - Чем же откупаться
          Милый мой дедочек?
          Самогоном бабка,
          Самогоном Любка,
          Самогоном ты моя
          Сизая голубка!

                2011 г.