Голубь

В молодости  художник Степан Крюков был ярок и бесшабашен. Он смело соединял в своих работах сюрреализм, абстракционизм и прочие «измы». Первую славу ему принесло полотно «Злая и обнаженная», а работа «Третья половина» вызвала скандал такой силы, что ее удалили с выставки. Сам Крюков считал это несомненным успехом. Сегодня стареющий художник  жил в закутке своей мастерской  и писал портреты в манере, которую сам окрестил «холуйским реализмом». Но даже таких заказов  давно не было. Последний клиент куда-то запропастился, так и не заплатив за портрет. Его лоснящаяся, детально выписанная морда, смотрела на Степана со стены, как бы говоря: « Ну и лох  же ты, Крюков.… » Впереди маячила нищета и ежегодная городская выставка. Новых идей у Степана  не было, и он решил написать большое полотно в стиле, который когда-то принес ему известность. Картина должна была изображать написанную в абстрактной манере  лошадь, выходящую из подземного перехода в толпе крошечных, фотографически точно выписанных людей. Называться картина будет -  «Как все».                День вернисажа Степан встретил в новых джинсах и приподнятом настроении. Накануне он показал законченную работу своему соседу по мастерской - сильно пьющему скульптору Аркадию; и тот сказал, закусывая: «Это – бомба, мужик!». Степан уже стыдливо предвкушал будущие заголовки СМИ в духе: «Возвращение Мастера», но…  критики предполагаемый шедевр дружно разругали. К тому же начальство усмотрело в названии политический подтекст, и художнику намекнули, что в сообществе полно молодых талантов, которым для полного самовыражения не хватает именно его, Крюковской мастерской. Едва дождавшись окончания позорного обсуждения, Крюков вышел на улицу, где ноги сами понесли его в сторону набережной. Ледяной ветер, толкнув Степана к перилам, сорвал вязаную шапку и унес в темноту. Под мостом медленно колыхалась вода,  словно подсвеченная снизу зеленой лампой. «Да», - ответил художник кому-то невидимому.
   Летел он недолго, а когда достиг поверхности воды, произошло неожиданное. Вода подобно батуту оттолкнула его тело, и он понесся вверх, быстро  набирая высоту, и удивляясь тому, каким естественным ему это кажется. Круто развернувшись, Степан глянул вниз и полетел назад – к своему  дому. Вдали показалось знакомое окно, единственное освещенное среди темных мансард. «Конечно, - с горечью подумал художник, - все предатели сейчас на банкете, жрут  холявную водку…» В голове его царил полный бардак. Окно оказалось приоткрытым – утром Крюков забыл его закрыть. Он шагнул на  подоконник, и непонимающе уставился на чистый холст, занимавший полстены. Из кухонного закутка появился второй Крюков и подошел к мольберту, прихватив по пути угольный карандаш. Степан  пошатнулся и свалился с подоконника на пол, прямо под ноги своему двойнику.
     Проблем было две. Первая -  отсутствие  идей для новой картины. Вторая – голубь, лежащий на полу. Вторая проблема отчасти решала первую: можно было заняться птицей и работу в который раз отложить на потом. Внезапно голубь шевельнулся и приоткрыл глаза. Воображение художника, которое постоянно пыталось найти сюжет для нового полотна, нарисовало картину: небрежно обозначенная человеческая фигура и взлетающий, тщательно прорисованный голубь. Небо переливается пурпурным и черным, человек и голубь испускают свет. Ага, испускают. Господи, какая пошлость…  Голубь – красный?  Человек – зеленый? – заискивало воображение. Человек летит, а голубь – наоборот - стоит? Черт!!! Крюков попробовал поставить шатающуюся птичку на подоконник. Нет, стоять та не могла, похоже повредила ногу (или – лапу? неважно), и только беспомощно дергала крыльями. Порывшись в том участке мозга, где хранились ненужные знания, Степан скотчем примотал к птичьей ноге две палочки, свернул гнездом старый шарф и уложил туда страдалицу. Подумав, налил воды в плоскую жестянку, рядом насыпал семечек. Птица выглядела еще более обалдевшей, чем сам Крюков, и не сводила с него глаз. Ну, и шут с тобой. После последнего развода Крюков  дал себе слово: «больше не привязываться ни к одному животному!», и не собирался нарушать правило ради какого-то хромого голубя. Честно заслужив право – не притрагиваться к холсту – Крюков лег спать.
     Утро встретило художника  нетронутым  холстом  и серым живым комочком в шерстяном гнезде. Голубь казался вполне довольным, вертел головой, вполне по-человечьи поглядывая на Крюкова. И выглядел он…  живописно. Степан почувствовал прочно забытую вибрацию, когда рука будто бы сама по себе тянется к холсту. Вскоре изображение голубя, торчащего из  мягкого гнезда, заняло свое место в нижнем углу полотна. К удивлению художника, картина его не отпускала. Постепенно рядом появилось и окружение: кусок лакированного столика с древними следами собачьих зубов, вытертый до прозрачности клетчатый плед, тонкий рулон ватмана в рыжих разводах.  Крупный рисунок обоев, чудом сохранившихся в углу, перекликался с изгибом торшера; в кусках мешковины, свисающих со старого этюдника, блестели серебристые нити паутины, стеклянные бутылки бросали зеленые блики на фарфоровый чайник и жестянку из-под пива. Все это заполнило лишь малую часть огромного холста:  композиция росла, покорно повторяя реальность. Пришло время и ненавистного портрета, висящего на раскрашенной под старый кирпич стене. Перспектива совершенно изменила лицо модели: толстая сытая физиономия исказилась, сузившись; поросячий розовый цвет уступил место охре. Маленькие глаза увеличились и потемнели, в них появилась неожиданная глубина. Крюков продолжал писать. На картине появилось пыльное окно, высокая двустворчатая дверь, полки, забитые тюбиками, банками с краской и разномастными кистями. Оставалось последнее: этот самый холст с написанным на нем интерьером мастерской, повторяющийся снова и снова в своем стремлении  к минимальному размеру.  На последнем   голубь был похож на жемчужину в окружении  раковины из размытых цветных пятен. 
    По странному совпадению, в тот самый день, когда картина была закончена, голубь пропал: видимо вылетел наружу из приоткрытого окна, и  Степан его больше никогда не видел. В последние дни с птицей что-то произошло. Она больше не таскалась следом за ним, как летающая кошка, он не ловил на себе ее быстрый, разумный взгляд. Голубь словно резко отупел: он сидел целыми днями на подоконнике, глядя в окно и иногда пробуя клювом стекло, словно проверяя его на прочность.
  Работа, которую Крюков назвал небрежно: «Перспектива», неожиданно произвела фурор в художественных кругах.  Крюков вернул себе былую известность, многократно  увеличенную наличием интернета. На надоевший вопрос: «Как вам пришла в голову эта идея?» - Степан привычно отвечал: «Однажды ко мне в окно шагнул голубь…».