Побег с гауптвахты

В начале 80-х годов прошлого столетия, когда мне довелось учиться в военно-политическом училище, в мире, несмотря на кажущуюся идиллию, было отнюдь неспокойно. Когда в соседней Польше вспыхнуло восстание «Солидарности», нас, безусых первокурсников, подняли по тревоге с полным боекомплектом и даже грозились бросить на усмирение бастующих ляхов.
Последовавшая вскоре череда кончин советских вождей ставила народ в положение витязя на распутье. Однако заводы и фабрики продолжали дымить своим трубами, на полигонах шли учения, а в детских садах ребятишек кормили манной кашей. В лучших традициях коммунистической пропаганды, решениями политбюро имена почивших в бозе генсеков присваивались городам, кораблям, учебным заведениям и воинским частям. Последнее обстоятельство сыграло в моей курсантской биографии немаловажную роль. Судьба лихо разбросала героев этих заметок по белу свету, подчас и по разные стороны баррикад, поэтому их имена здесь изменены и всякое сходство с конкретными людьми – случайность.

Куда Макар телят не гонял
В июле 1983 года нам предстояло пройти войсковую стажировку в роли замполитов ротного звена. Несмотря на застой в экономике и милитаризацию, требующую огромных затрат, минобороны находило средства, и должно быть немалые, чтобы отправить юных курсантов в воинские части по всему Советскому Союзу – от Калининграда до Хабаровска. Так у меня замаячила робкая надежда поехать на практику в родное Забайкалье, бывшее в ту пору оплотом восточных рубежей страны. Сержантский состав для танковых подразделений округа готовили в «учебках». Одна из них дислоцировалась на окраине столицы Забайкалья –славного города Читы.
После смерти «дорогого и уважаемого» Леонида Ильича учебной танковой дивизии было присвоено имя Брежнева. Здесь, в далеком Забайкалье, за тысячу километров от своей малой родины, бывшей Новороссии, будущий советский лидер в пору туманной юности проходил военную службу в должности курсанта-танкиста, а затем и политрука учебной роты. О своих ратных подвигах Верховный главнокомандующий и Маршал Советского Союза живописал в воспоминаниях «Чувство Родины», вошедших в знаменитые мемуары, где с теплотой и пафосом рассказал о службе в Песчанке, близ Читы.
Командование училища при направлении курсантов на стажировку следовало простому армейскому принципу: «По порядку, рассчитайсь!». В итоге первый взвод отправлялся в Московский округ, второй – в Ленинградский, третий – в Одесский и так далее. Где бы мне пришлось проводить знойный июль – в  причерноморской Чабановке, в прибалтийском Добеле или подмосковном Наро-Фоминске – неизвестно. А так хотелось пройтись в форме с шевроном третьекурсника по центральной улице родной Читы, произвести фурор среди бывших одноклассниц – студенток читинских вузов, выехать со школьными друзьями на пикник...
Наутро у меня родился рапорт с просьбой направить на войсковую стажировку в учебную танковую дивизию им. Л.И. Брежнева. В высоких кабинетах по достоинству оценили «горячее» стремление курсанта посетить места, где служил «лично Леонид Ильич». У кого из начальников поднимется рука отказать в таком прошении? На всех инстанциях мой заветный листок получил согласование и положительную резолюцию генерала. «Ура! Встречай верного сына, родное Забайкалье!».
«Разреши-ка, брат, папиросочку…»
Спустя несколько дней новенький авиалайнер ТУ-154 уносил меня и три десятка однокурсников в восьмичасовой полет. Чита встретила нас утренней прохладой и восходившим из-за сопок солнцем.
В политотделе дивизии будущих бойцов идеологического фронта быстро распределили по учебным полкам и отправили в распоряжение замполитов. Вместе со мной в богом забытом Каштаке, другом пригороде Читы, оказалась весьма своеобразная компания: старшина курсантской роты, член партии, воин-спортсмен и кандидат на золотую медаль львовянин Веня Флюс, щупленький хлопец из Киева – внук члена республиканского ЦК Паша Петренко, москвич Шура Земляков, в документах которого в строке «место рождения» значилось коротко и ясно – Вашингтон. Ну и еще два десятка бравых курсантов, никогда не бывавших за Уралом.
Вскоре на территории части мы встретили братьев по оружию – старшекурсников военно-медицинского факультета из Томска, учившихся лечить головную боль юных танкистов мазью Вишневского – посредством прикладывания повязки к месту симптомов болезни и назначением не поддающимся лечению симулянтам микстуры от хитрости – касторового масла.
В один из выходных, уже побывав по наказу руководителя практики в музее истории войск ЗабВО, в этот раз мы решили отдохнуть от ежедневных изнурительных полевых занятий и устроить прогулку по другим достопримечательностям города, а также его окрестностей.
Доставлявшего и без того немало хлопот Пашу решили не брать с собой на прогулку. Оказавшись в Сибири, далеко от горячо любящей мамы и всесильного дедушки, он, похоже, не понимал, где он находится и что от него требуется. Бывало, выбегал из казармы на полковой развод уже после принятия доклада о построении командиром полка, да еще и внешний вид не соответствовал уставу: мог запросто стать в строй в тапочках, без фуражки или галстука. При прохождении торжественным маршем шел не в ногу, семеня в последней шеренге.
- Что это у вас за курсант? – негодующе вопрошал командир части.
Сержанту Флюсу на правах старшего приходилось объяснять. Волшебное слово «ЦК» сменяло гнев на милость. Правда, к грозным танкам Пашу не подпускали и за версту – из-за соображений личной безопасности.
Итак, веселая компания отправилась в увольнение. Приключения начались буквально сразу, как только мы благополучно «по гражданке» преодолели КПП полка. Сюрпризы сопровождали нас и дальше, но обо всем по порядку.
В «спавший» на конечной остановке троллейбус следом за нами зашел …, нет, не снежный человек, но вне всяких сомнений – лицо без определенного места жительства и рода занятий. Таких персонажей на языке милицейского протокола называли кратко: бомж и борз. Местные жители использовали более хлесткое прозвище – бич. Первое, что сразило моих попутчиков, так это отсутствие обуви на ногах аборигена. Он источал радушие и … специфический запах. Пепельная борода бродяги, похоже, прошедшей ночью собрала всю придорожную колючку, и от этого его образ становился неподражаемым. Завидев подтянутых и опрятных юношей, пассажир прямиком направился к одному из них (это был наш «американец» Шура Земляков, мирно устроившийся на задней площадке общественного транспортного средства):
– Слышь, Зёма, дай закурить!
Курсант-москвич, которого именно так звали все однокурсники по вполне понятной причине – фамилии, созвучной довольно расхожему обращению в армии, слегка опешил, и не найдя слов, чтобы дать отворот поворот попрошайке, тихо произнес:
– Извините, а вы откуда меня знаете?
Тут уже абориген замялся:
Так, э-э-это самое, ты разве не земляк мне, приезжий что ли?
Что бывает с приезжими в сибирской деревне, я знал не понаслышке, поэтому поспешил однокурснику на помощь:
– Шура, угости человека сигареткой, видишь, как курить хочет, аж уши в трубочку свернулись!
Курсант безропотно достал из кармана пачку болгарских сигарет «Родопи» и протянул ее сибиряку. Не ожидав от молодого человека такой щедрости, гражданин (применим вновь протокольный оборот), получив табак, поспешил сойти на следующей остановке.
Добравшись до центра города, мы для начала завернули в гости к моей радушной тетушке, которая приглашала меня с товарищами на сибирское угощение. Накануне после отбоя в кубрике мною были в цветах и красках прорекламированы произведения кулинарного искусства – вкуснейшие пельмени. Быть в Сибири и не отведать местных деликатесов? Кто-кто, а курсанты никогда не откажутся от такого заманчивого предложения. Вскоре они, слегка разомлевшие от домашней еды и разрумянившие от бокала домашнего вина,  проявили такт, поблагодарили хозяйку и продолжили культпоход.

«Остановите музыку!..»
Однако душа, как и у литературного героя Шукшина, требовала праздника. Когда же служивым на пути встретился ресторан с журчащим, как сибирская река на перекатах, названием, они, не сговариваясь, направили туда свои стопы.
Немногочисленные кафе и рестораны Читы всегда притягивали «вояк», как их называли местные. При следовании в отпуск или во время командировки в штаб офицеры считали своим долгом посетить эти увеселительные заведения, чтобы было о чем вспомнить в захолустном Хараноре или Борзе.
Вывеска «Мест нет» не остановила молодых людей, а старший из них и вовсе пошел на хитрость, сказав, что столик для них – гостей из солнечной республики – был забронирован по звонку из ... самого обкома партии!
Когда все уладилось, и официант с загадочной улыбкой на лице задал свой сакраментальный вопрос, в стане отдыхающих возникли серьезные разногласия. Лейб-медик, как мы почему-то стали именовать между собой будущего эскулапа, настаивал на портвейне. Наш делегат – сержант Флюс был тверд и непреклонен в своем решении:
– Пол-литра водки, – и со знанием дела добавил, – для начала...
О том, какой напиток с точки зрения медицины полезней, военные выяснять не стали, а в качестве достижения взаимопонимания заказали оба. Вскоре заиграла музыка. Репертуар местных исполнителей поражал своей безграничностью: от звучавших по всей стране итальянцев до «Птицы цвета ультрамарин» в исполнении набиравшей обороты «Машины времени».
Ошалевшие от счастья и свободы курсанты ринулись приглашать дам. С отмечавшими по соседству завершение сессии студентками пединститута они быстро нашли общий язык, при этом с ореолом таинственности отвечали, что сами учатся на секретном факультете КПР. На недоуменный вопрос с гордостью поясняли:
– Комитет политической разведки!
Несмотря на всю строгость «конторы», молодые люди по-гусарски весело травили байки и даже рассказывали неприличные анекдоты.  С каждым танцем объятия становились крепче и теплее. Зеленый змий брал верх в борьбе за чистоту помыслов и равновесие. Незаметно компания распалась, и каждый ушел в свободное плавание...
Восстановить цепь событий удалось на следующий день в полковом лазарете, куда мы, недосчитавшись в своих рядах кое-кого из боевых друзей, прибыли как большевики на конспиративную квартиру. Слегка помятый медик «втирал» байку, как обещал какой-то даме бальзаковского возраста изготовить эликсир молодости, а она долго не хотела отпускать его из своих жарких объятий. Зёма поведал, как под звездным небом пробирался в часть через забор с колючей проволокой и чуть было не нарвался на часового. А что исчез из ресторана по-английски, не попрощавшись, так это виноваты опыт и годы, проведенные в длительной зарубежной командировке. Коммунист Флюс на заседании ячейки отсутствовал. Посыльный боец доложил, что стажера в расположении роты нет, и на связь он не выходил.
Только мы погоревали, как осторожно в едва приоткрывшуюся дверь просунулась бледная и отмеченная рассеченной бровью физиономия прогульщика. Убедившись, что здесь нет засады, сержант ввалился в комнату и без разбору грохнулся на табурет. Мы кинулись с расспросами: «Где был, с кем так яростно сражался?». Младший командир виновато отводил взгляд и осторожно потрагивал запекшуюся рану.
– Душевая работает? – нервно спросил он.
Не сговариваясь, мы переглянулись, по комнате распространялся весьма специфический запах. Кто-то даже возмутился, нечего, мол, в помещении воздух портить. Веня тут вконец замешкался, что ему никогда не было свойственно.
– Сейчас расскажу, только душ приму. Шампунь у кого есть? А лучше – дегтярное или хозяйственное мыло?
Мы терялись в догадках.
Через пятнадцать минут наш однокурсник словно заново родился – благоухал смесью яблочного шампуня и дегтярного мыла.
– Короче, мужики, это полная засада, угодил я на «губу», а оттуда, заметая следы, пришлось бежать...
Далее последовал рассказ, достойный хитросплетений заокеанского вестерна.
Побег из сортира
Выйдя на свежий воздух, Вениамин в ответ на грубость кого-то из завсегдатаев увеселительного учреждения не удержался и применил к невоспитанному обидчику приемы восточных единоборств. Дежуривший неподалеку наряд милиции ситуацию нейтрализовал и увез в «бобике» зачинщика драки – местные указали на хорошенько подвыпившего атлетически сложенного чужака, говорившего с чуть заметным мягким акцентом.
В отделении немного протрезвевший «дебошир» при составлении протокола назвал себя вымышленными именем и фамилией, сказав, что он курсант военного училища. Административные дела в милиции на военных не составляют, а передают их для разбирательства в комендатуру. Вскоре оттуда прибыл патруль, доставивший нарушителя на гарнизонную гауптвахту.
«Вот это попал!», – размышлял сержант, ворочаясь ночью на жестком топчане. Теперь «корячилась телега» в училище. В лучшем случае его, как неоправдавшего высокое доверие, не только снимут с должности и разжалуют в звании, но и хорошенько взгреют по партийной линии. «А в худшем...» – гнал недобрые мысли арестант. Об этом на больную голову даже думать не хотелось.
В минуты печали и безнадеги почему-то вспомнились сосланные в Сибирь полтора века назад декабристы, о которых так увлекательно рассказывала экскурсовод в местном краеведческом музее. «Возможно, они сиживали именно в этих казематах. Отсюда точно не сбежишь…», – с грустью подумал узник. Однако, чем черт не шутит...
На рассвете, когда первые лучи солнца пробились в зарешеченное оконце сквозь высоченный деревянный забор, у сержанта созрел план побега. Он уже дважды под надзором выводного – поджарого солдатика восточной наружности – выходил по нужде.
Деревянный сортир размещался в глубине двора и на военных картах, очевидно, значился как отдельно стоящее строение. Захлопнув за собой скрипучую дверь и набросив крючок, Веня осмотрелся. Назойливые перламутровые мухи отвлекали от важного занятия и не давали сосредоточиться. Внутреннее убранство клозета составляли изобильно обсыпанное хлоркой «очко» и клок газеты, пригвожденный к стене, мелко испещренной надписями и примитивными рисункам.
Не в пример благоухающему парижскому туалету здесь, «во глубине сибирских руд», они, обратил внимание Веня, были написаны на разных языках и выполнены в довольно-таки редких техниках. Между тем, самое популярное изречение состояло из аббревиатуры «ДМБ» и следовавшим за ней годом и местом призыва: Самарканд, Карши, Ош, Джезказган, Винница, Магадан, Нахичевань... По указанным городам и весям недоучившийся солдат мог смело изучать географию СССР. Очевидно, как ни боролся комендант, арестантскую привычку оставлять на досках свои автографы ему вытравить не удалось.
Апогеем посещения сортира стала картина не для слабонервных: внизу на двухметровом расстоянии от «пьедестала» покоилась кишащая белыми червями жижа. Внимательно присмотревшись, Флюс понял, что забитый досками люк для откачки зловонной массы ассенизаторами выходит на ... свободу, то есть за территорию гауптвахты, за тот самый высоченный забор, туда, откуда доносились звуки машин и приглушенные голоса проходивших мимо людей.
«А что, если нырнуть в очко, удерживаясь руками за его окружность, ногой выбить люк и выбраться наружу. А если сорвешься – попадешь на растерзание червей, – мысли продолжали лихорадочно вертеться у него в голове. – Бесславный конец...». На кону, как в лозунге революционеров, была свобода или смерть.
В очередной раз, завещав разводящему изъятые японские часы «Ориент» (чтобы тот подольше не поднимал шум об исчезновении арестанта), будущий офицер решился-таки на дерзкий побег. Сухим, вернее – чистым из общественного заведения сержанту не удалось выйти, но его план сработал. Это было главное!

«Найти и обезвредить!»
В салоне троллейбуса, которым пришлось ехать обратно в часть, люди отходили от подозрительно пахнущего человека на расстояние и прикрывали нос, но с учетом того, что в читинском городском транспорте свободно разъезжали босые бездомные, беспардонно «стреляющие» папироски, этот поступок старшины роты и коммуниста Флюса был сущим пустяком.
Можно себе представить, что творилось на гауптвахте, когда обнаружилась пропажа задержанного накануне буйного и нетрезвого курсанта. Чтобы запутать военное следствие, сержант при оформлении вновь назвал вымышленную фамилию, а в качестве места службы – родственное военное училище.
В тот же день патрули получили ориентировки о беглеце и приступили к его поискам. На совещание при коменданте гарнизона срочно прибыли руководители курсантов военных училищ, находившихся в это время в округе на стажировке. Были сообщены подробности задержания и особые приметы нарушителя – рассечена бровь, в общении дерзок, владеет приемами карате и обладает недюжинными атлетическими способностями. Всем нарядам и постам поступил приказ как в полюбившемся тысячам советских юношей приключенческом фильме: «Найти и обезвредить!».
Через несколько дней, посетив все учебные полки, где стажировались его подопечные, в часть в Каштаке с проверкой прибыл наш руководитель – подполковник с кафедры партийно-политической работы. Собрав нас в ленинской комнате, он сообщил о ЧП, совершенном курсантом Петровым из высшего общевойскового училища, и строго-настрого распорядился при выходе в город соблюдать уставные взаимоотношения и правила воинской вежливости. Покидая кабинет, подполковник, как бы, между прочим, спросил у сержанта Флюса:
– Откуда шрам над бровью?
– На танковождении сидел на броне, веткой ивы на скорости секануло, – по-простецки ответил Веня.
– Берегите себя! – был наказ офицера-орденоносца, прошедшего Афганистан, всем нам.

Вместо эпилога
Рассказав перипетии своего задержания и столь необычного способа освобождения, старшина по-мужски попросил нас не болтать попусту об этом происшествии в училище. И для себя, очевидно, дал зарок – знать меру и не злоупотреблять спиртным, не размахивать с криком «кийя» руками и ногами, так как это может привезти к весьма печальным последствиям. А лучше – следовать совету старшего товарища и, действительно, беречь себя. Словно дав подписку о неразглашении, мы четверть века хранили тайну, не рассказывая об этом никому, даже своим законным супругам.
На одной из встреч с однокурсниками, состоявшейся уже в наши дни, когда, слегка захмелев, солидные мужчины, словно веселые курсанты, травили разные байки, мы услышали и эту, казалось бы, неправдоподобную историю. В скором времени о давнишнем инциденте, с каждым разом обрастая небывалыми подробностями, узнавали остальные однокурсники. Некоторые отказывались верить в непогрешимость золотого медалиста и принципиального коммуниста. Другие и вовсе советовали рассказчикам не отнимать лавры у бессмертного барона Мюнхгаузена, принимая историю за чистую брехню. И лишь немногие могут подтвердить, что это не сказка со счастливым концом, а мудрая, как сама жизнь, быль.