Санитарный вариант гл. 5, 6

            ЛЕРМОНТОВ НА КАВКАЗЕ

       Двадцать шесть бакинских комиссаров поймали поручика Лермонтова. Не случайно как-нибудь, не наобум, а специально выследили и выкрали по личному приказу товарища Сталина. Для подкупа денщика и найма черкешенки-соблазнительницы ссуду из партийной кассы получили. Денщику за ключи от входной двери заплатили одну тысячу рублей. А вторую тысячу прокутили, потому что черкешенку нашли в партийных рядах. Она еще до революции работала агитатором в одном из крупнейших гаремов. Дисциплинированная женщина с блеском сыграла маленькую, но яркую роль. Выполнила и ушла в глубокую тень. На сцене и в суфлерской остались одни мужчины, главные заинтересованные лица. И наиглавнейший, конечно, товарищ Сталин. Он, между прочим, стихи пописывал и как-то на досуге сочинил оду в честь себя. Для того ему Лермонтов и понадобился, чтобы перевести ее с грузинского на русский, достойно перевести, по-гениальному.
     "Знаешь сколько поэтов кормится переводами с языков народов СССР? — спросил его Микоян. — Не знаешь, а я тебе скажу, что некоторые наши классики по десять переводчиков содержат в сытости и в почете. Но лучше тебя никто не сделает,  сам товарищ Сталин так считает".
         И Азизбеков с Фиолетовым подтвердили.
     Лермонтов –– поэт настоящий, он по заказу писать не привык. И офицер настоящий.
        "Пардон, –– говорит, –– но переводить всякую белиберду я не намерен".
         Микоян как взорвется:
        "Ты каким это словом труды гения обозвал? В Магадан захотел?"
         А Лермонтов и понятия не имеет, что такое Магадан, и переспросил:
        "Пардон, во что?"
      Микояну такой вопрос не понравился. Издевку в нем заподозрил и совсем в истерику впал. До того раскричался, что пена изо рта хлопьями пошла. Тут уже и Лермонтов не стерпел, не привык он, чтобы с ним подобным образом разговаривали. Зажал голову Микояна между коленей и давай хлестать его ножнами от сабли. Саму-то саблю у него загодя отобрали, а про ножны не подумали. Микоян верещит, а Лермонтов, знай, охаживает. Азизбеков с Фиолетовым еле отбили боевого товарища. Лермонтова под замок, и пошли совещаться, как дальше быть - физическими пытками можно только признание выколотить, а оду переводить не заставишь, надо как-то морально придавить, но с какой стороны подступиться, ни один из двадцати шести не предложил. И решили для начала подержать поручика неделю на хлебе с водой, авось без каждодневного шампанского и сломается. Договаривались на недельный срок, но уже через два дня Азизбеков с Вазировым Мир Гасаном заявляются с целой сумкой выпивки и закуски. И заявляются ночью, тайком. Наливают Лермонтову шампанского огромный витой рог по края и говорят:
       "Правильно делаешь, дарагой, что не переводишь эту глупую оду. Ты молодец, а Сталин человек непорядочный, да еще и грузин впридачу. А Микоян –– армянин. Не пиши им никакой оды, а сочини-ка лучше поэму про Карабах. И напечатай, что Карабах –– древняя азербайджанская земля. Ты человек уважаемый, не какой-нибудь Безыменский, и даже Фадеева главнее –– тебе поверят".
             "А зачем вам такая поэма?" –– спрашивает Лермонтов.
             "Да на всякий случай, дарагой, может быть, пригодится, что для тебя стоит маленькую поэму написать. Нам большую не надо, лишь бы имя твое стояло. И заметь, мы тебя не просим холуйский гимн сочинять, а поэму о народе просим. Народ тебе благодарен будет, Лермонтов-оглы".
         У одного голос сахарный, у второго –– медовый. Один шампанское подливает, другой в очи заглядывает. И отказать неудобно и лгать не хочется, потому как запамятовал, чей Карабах на самом деле, в школе-то прогульщиком был. Сидит, вспоминает, а комиссары обещаниями заваливают: и побег они устроят, и коня подарят, и черкешенок целый гарем приведут –– совсем замучили.
        "Ладно", –– говорит Лермонтов, –– подумаю, только без шампанского я думать не умею".
    "Принесем, –– кричат, –– через пять минут принесем, у нас тут рядышком припрятано".
         И принесли, правда не через пять минут, а через пятнадцать. Вроде и быстро, но обещали-то в три раза быстрей. Другой бы  обратил внимание и сделал выводы, но не поэт.
       Проводил одних комиссаров, лег отдохнуть, снова кто-то в дверь скребется. Открывает глаза, а на пороге другие. Шаумян с Петросяном пожаловали. Оказалось, что они весь разговор слышали, но признались в этом не сразу, а начали с извинений за поведение Микояна. Попросили не обижаться на него, потому что кричал он исключительно для конспирации, чтобы Азизбеков ничего не заподозрил.
      "Ладно, –– говорит Лермонтов, –– я человек не злопамятный, давайте лучше выпьем, только оду переводить не уговаривайте".
          А они и не собирались уговаривать.
         "Графоманию пусть графоманы переводят, –– успокаивает Шаумян. –– Но пить азербайджанскую "бормотуху" мы не станем и тебе не советуем. Им же по корану запрещается употреблять вино. Они его делают с единственной целью православных травить. Солнцев с Фиолетовым "Агдама" выпили и чуть было души аллаху не отдали. Если пить, так уж армянский коньяк".
        И достает из галифе сначала одну бутылку, потом –– вторую, за ней третью. Галифе такие вместительные, что в них и пол-ящика можно принести. Продегустировали коньячок, Шаумян и спрашивает:
       "Извините, пожалуйста, но с какой стати вы обещали Азизбекову поэму про Карабах?"
       "Я только подумать обещал", –– чуть ли не оправдывается Лермонтов, одурманенный изысканным коньяком и неожиданной вежливостью.
        "А тут и думать нечего, –– это уже Петросян подключается. –– Если бы вам турки такое заказали или англичане? Вы бы стали думать?  Не стали бы. И здесь не следует. Мы не просим вас оду переводить. Мы вам добра желаем. Если вы ее переведете, Сталин вас незаметненько из школьной программы уберет и, спустя какое-то время заявит, что перевод сделал сам. Мы не просим вас писать в поэме, что Карабах был древней армянской землей. Вы просто обмолвитесь, что Карабах никогда не был азербайджанским, –– выговорил и снова коньячку налил.
       Ну, разве можно таким вежливым людям грубо отказать? И Лермонтов обещал подумать.
     Поэт думает, а двадцать шесть бакинских комиссаров ждут. Один Микоян ждать не хочет. Обида спать не дает. Попробуй, усни, если тебя ножнами прилюдно отшлепали. Каждая пострадавшая клеточка организма требует мщения. Пошел он в библиотеку, взял поэму про опричника Кирибеевича и отнес этот исторический документ в местное ЧК. А там на данный момент работал Лаврентий Павлович Берия. Микоян бросает поэму на стол и предлагает ознакомиться с гнусным пасквилем. Берия сначала не понял, но Микоян пояснил:
      "Под опричником Кирибеевичем он вывел чекиста и приписал ему болезненную страсть к чужим женам. Если товарищи прочитают –– могут извращенно истолковать..."
       И Берия задумался. И придумал, потому как человек был очень даже неглупый.
        Кроме основной работы в ЧК, он еще и в белой контрразведке немного подрабатывал, на случай поражения революции. Связь держал через офицера по фамилии Мартынов. Ему-то он и предложил заработать медаль за спасение поручика Лермонтова из комиссарского плена. Мартынов был страшно честолюбив и достаточно смел. Но смелости для этой операции не потребовалось, ему даже понервничать не довелось. Часовых Берия убрал без его помощи. Герою оставалось зайти в незапертый каземат, донести до коня пьяного Лермонтова и под покровом темноты доскакать до ущелья, где их поджидал эскадрон гусар летучих.
           Как Берия спланировал, так и получилось.
         Офицерское собрание по этому поводу устроило лихой пир. Ночь кутили, а наутро Лаврентий Павлович возьми да шепни Мартынову, что Лермонтов в благодарность за все хорошее обозвал спасителя своего жидовской мордой. Мартынов аж побелел от такой неблагодарности и –– в крик:
         "С какой стати?"
      А Берия простачком прикидывается: не знаю, мол, наверное, потому, что отчество Соломонович.
          "Русский я!" –– кричит Мартынов.
          Берия и не спорит.
          "Конечно, ты русский и я грузин, это Лермонтов непонятно кто", ––говорит, а сам как бы в рассеянности, пистолетом поигрывает.
        А пьяного только направь. Мартынов хватанул стакан –– и секундантов к Лермонтову.
           Кто попал в поэта –– похмельный Мартынов или снайпер, которого Берия за груду камней посадил –– для истории не имеет значения. А для Мартынова –– трагедия. Это теперь приноровились, угробят поэта и ничего... поживают, улыбаются журналистам, о чести рассуждают, особо наглые и сами в жертвенные одежды рядятся, тоже, мол, от режима пострадали, и попробуй напомни такому о его былых подвигах, мало того, что не покраснеет, так ведь еще и заступников свора сбежится. В те времена такие клейменые по пляжам не разгуливали, стеснялись. Спился офицерик, так и не вспомнив, из-за чего однополчанина на дуэль вызвал.
            Одно слово двух человек убило.
           Берия умел стравливать людей, и следы заметать умел. Концы не в воду, а в кровь прятал. Унюхал, что кто-то из комиссаров заподозрил его в связи с белой контрразведкой, и не мешкая придумал для комиссаров экспедицию, которая по нелепой случайности напоролась на засаду, и все двадцать шесть оказались в английском плену. И только спустя много лет выяснилось, что Берия, так же как и Бухарин, был английским шпионом.
           Но речь не о шпионе, а о Поэте.

            МОРАЛЬ

           Во-первых –– если бы Лермонтов сделал перевод этой оды, сейчас бы о нем не говорили, потому как поэт, выполняющий заказы политиков, умирает вместе с политиками.
           Во-вторых –– поэт обязан быть национальным, но упаси его Бог связываться с националистами - используют и погубят.
           В-третьих –– спасти поэта может только женщина.

           Теперь поговорим о славе.


             СТАЛИНСКАЯ ПРЕМИЯ

           Трудно медицинскому работнику получить государственную квартиру, но не  труднее, чем писателю –– Сталинскую премию. Эта очередь по сравнению с вашей и длиннее и запутаннее. Честно выстаивать никакой жизни не хватит. Литературную премию обыкновенными хлопотами не выхлопочешь, ее не заслужить, а выслужить надо, не только верность идеалам доказать, но и верность идеологам.
        Про Герцена ты, конечно, не слышал. Но я тебя заверяю, что это человек с большими заслугами перед советской властью. Мужчина непьющий, в очередь на премию еще до революции записался. В России надо жить долго, и он дожил до премии. Но не получил. Худсовет проголосовал единогласно, а товарищ Сталин не утвердил. Кто-то капнул ему, что Герцен издал за границей запрещенный на родине журнал "Колокол" и, хуже того, сожительствовал с женой своего товарища Огарева, внучкой царского генерала. Худсовет узнал о резолюции товарища Сталина и срочно выехал полным составом в добровольную творческую командировку на строительство Беломорско-Балтийского канала. Поездка оказалась плодотворной. Членам особого отдела худсовета совершенно случайно попали в руки документы о политических связях Герцена в Лондоне и Париже. Досье привез местный оленевод, были у него в тайнике материалы и на Шульгина с Буниным, но передать их оленевод не успел, потому что заблудился в тундре и пропал вместе с портфелем. Худсовет дал телеграмму в Москву, и ему разрешили прервать командировку. Все обошлось малой кровью.
          А премию в этой суматохе получил Демьян Бедный.
          Присуждение многих удивило, и по салонам сразу же загуляла сплетенка, будто бы вредный Демьян и подпортил биографию Герцену. В каждой сплетне есть доля истины, но очень маленькая доля. Не один Демьян метил в лауреаты. Соискателей тьма и каждый мнит себя самым достойным, каждый надеется... Значит, и капнуть мог каждый. И жена каждого могла капнуть. И любовницы многочисленные –– могли. Любовницы, между прочим, самые заинтересованные лица, они уверены, что вся настоящая поэзия принадлежит им. И они во многом правы. Но не во всем.
          Это заявляет седьмая жена Есенина.
          Поэзию создают четыре силы.
          Первая –– любовницы, они вдохновляют поэтов.
          Вторая –– неверные жены, они провоцируют на стихи.
          Третья –– верные жены, они заботятся о поэтах.
          Четвертая –– толпа, она воздвигает поэтам памятники и разрушает их.
           Запомни это, санитар, но учти, что вторая сила и третья действуют поочередно.
          Теперь вернемся к Бедному Демьяну.
          Вышел он из Кремля с полным бумажником премиальных, с документом в кармане и медалью на груди. Поймал лихача и без лишних остановок –– в кафе поэтов гасить надменные улыбки. Угодливых улыбок тоже хватало, даже с избытком. Мелкие поэтики на тротуар высыпали для встречи титулованной персоны. Кафе переполнено, но администраторы свое дело знают –– столик для почетного гостя зарезервирован рядом с зеркалом, чтобы лауреат не бегал ежеминутно в туалет любоваться значком отличия на лацкане.
        Бедный не успел шампанским отсалютовать, а к нему уже две пташки подсели: одна поклонница Безыменского, а вторая критика Ермилова любовница. Обе в кожаных куртках и в кожаных галифе –– последний писк комсомольской моды. У одной голос писклявый, у второй басище, а в лицо заглядывают с одинаковой готовностью. Мужчине с его внешностью, можно бы и растаять под их лучезарными взглядами, но Демьян ведь не просто мужчина, он себя еще и поэтом считал. Себя –– настоящим, а Безыменского –– не очень. Так что отбивать женщину у слабого не было смысла, славы это не прибавит. А с Ермиловым вообще лучше не связываться –– удовольствия сомнительные, а неприятности гарантированные. Выпил залпом три бокала, оглядел зал и ни одной достойной гетеры не узрел. А торжество без женщины даже для политика не торжество.
        И как вы думаете –– куда он отправился? Не знаете? А могли бы, между прочим, и догадаться. Пора бы уже привыкать думать самостоятельно. Не первый урок слушаете.
            Отправился он к самой Анне Снегиной.
            Лихач в пригород ехать не хотел, кочевряжился, но Демьян умел объезжать лихачей. Подкатили с колокольцами и с песнями к самому крыльцу.
           Встал он перед красавицей во всю свою ширь –– грудь колесом, а на груди знак лауреата с портретом товарища Сталина.
           "Принимай, красавица, поэта!" –– с чувством говорит, с расстановкой.
           А Снегина, между прочим, никогда красавицей не была. Дункан –– тоже. Да я и сама насчет своей внешности не заблуждаюсь. Женская красота –– понятие очень сложное. Бедный об этом догадывался, тонкостью не отличался, но в хитрости ему не откажешь. Подольстил женщине. Красива она или уродлива, его не беспокоило, для него было главным, что она принадлежит Есенину.
         Снегина смотрит на незнакомца и всем своим видом показывает, что ничего понять не может. Она умела так смотреть.
        "Какой же вы поэт?" –– спрашивает она.
        "Хороший поэт, –– говорит Бедный, –– сам товарищ Сталин признал меня лучшим. Взгляни, как блестит моя медаль!"
          Снегина брови выгнула, губы в презрительную улыбку сложила и как бы с удивлением:
         "Я вижу блестящую лысину, а настоящие поэты все кудрявые: и Пушкин, и Блок, и Есенин, и Паша Васильев, даже Пастернак с кудрями".
            Бедный растерялся и папаху нахлобучил. А папаха каракулевая была.
      "Так это же не ваши кудри, а бараньи", –– говорит Снегина с наивным недоумением, она умела прикинуться наивненькой.
            И добилась своего. Задела Бедного за живое.
           "Но премия-то у меня Сталинская!" –– кричит он.
           И зря кричит, потому что на таких самовлюбленных женщин, как Снегина,  повышать голос бесполезно, они сами леденеют от малейшего окрика и способны охладить любую горячность.
      "Не знаю, –– говорит, –– за что дают Сталинскую премию, но я –– премия Есенинская, и вам не получить меня никогда, разве что посмертно, если сумеете дожить до моей смерти и раскопать могилу".
        Ей и на дверь указывать не пришлось. Бедный сам вылетел. Огляделся, а лихача уже нет. И пыль за ним улеглась, потому как приказа дожидаться не было, не предполагал лауреат, что его выставят. И пришлось добираться до столицы сначала на попутной кляче, потом в кузове грузовика.
      Какие думы его терзали, пока глотал проселочную пыль, можно только догадываться, может быть, не самые веселые, однако возле особняка Анны Карениной бедняга не забыл похлопать по крыше кабины.
         У мужиков, даже умных, очень примитивный взгляд на женскую психологию, они уверены, что дама, изменившая одному, обязательно изменит другому и так далее... Слава о Карениной гуляла по всей первопрестольной: сначала роман с офицером, потом с романистом Львом Толстым. Имя писателя знали многие, но Сталинской премии у него не было. Это и вдохновило Бедного.
         Отряхнул он пыль с костюма и степенным шагом к парадному. А там охрана, потому как супруг у Карениной чуть ли не в совнаркоме служил. Краснорожий детина в бородище, в лампасах, пулеметными лентами перекрещенный, встал поперек дороги, а выражение на физиономии односмысленное, дескать, ходють тут всякие. Но Бедный не растерялся, сунул ему лауреатское удостоверение под нос. Охранник побледнел и встал по стойке "смирно".
        "Пожалте, они уже в пеньюарах ожидают".
    Бедный, как на крыльях влетел на второй этаж, потом в спальню, а удостоверение впереди него на вытянутой руке. Каренина приняла бумагу за пригласительный билет и спрашивает:
        "Это от кого?"
        "От товарища Сталина!"
        "А что он хочет?" –– удивляется Каренина.
        "Да не он хочет. Я хочу! Любви твоей, красавица, желаю!" –– и лапам волю дает.
       Каренина от такой непосредственности –– чуть ли не в обморок. Будь помоложе, непременно упала бы, но возраст выносливости выучил, а опыт закалил.
         "Успокойтесь, голубчик, –– говорит, –– пока людей не позвала. Кто вы такой, чтобы любви моей добиваться?"
          "Поэт! Лауреат Сталинской премии!" –– и бумажник с премиальными достает.
       Наверное, похвастаться хотел, что не беднее Льва Николаевича, да не учел, деревенщина неотесанная, что женщины с богатым прошлым ужасно мнительны. Хотя и неискушенной не понравится, если к ней в спальню ввалится лысый хам и, как последней проститутке, будет совать бумажник под нос. Каренина визг подняла. Мигом появились охранники –– и тот, что у дверей встречал, и неизвестный, загримированный под дворника.
         "Спустите животное с лестницы, он мой дом с борделем перепутал", –– прошептала Каренина и потянулась к пилюлям.
        Охранники переглядываются, мешкают, помнят, какое удостоверение гость показывал. Каренина ножкой топает. И тогда, который под дворника, говорит, извините, мол, гражданин лауреат, но приказ есть приказ, мы люди подневольные. И спустили. Правда, с частичной вежливостью, так, чтобы синяков не видно было.
        В голосе Карениной нечто магическое таилось. Упомянула она о борделе, и Бедный покорно захромал туда. Сначала помимо воли, потом понемногу успокоился, вспомнил литературные сплетни и решил, что бордель –– не самое зазорное место для времяпрепровождения поэта. Распрямился, осанку принял, поступь подлинного лауреата. Чем ближе к заведению, тем явственнее видит себя в объятиях какой-нибудь блоковской незнакомки или даже –– двух. Но не Бедным было писано: "Нас всех подстерегает случай...", потому и оказался неготовым к встрече.
       Первым, кого он увидел в зале, был сам Александр Александрович. И занервничал, съежился Демьян, значок лауреатский под лацкан пиджака перевесил, как дружинник или шпик. Забился в угол мышоночком и ждет, втайне надеясь, что обратят внимание.
        Не обратили.
        И только после ухода Блока осмелился шевельнуться, и голос подать. Видит, девица через столик сидит, тоже испуганная, а по возрасту совсем ребенок, поманил пальцем. Подошла. Деньги протянул. Глаза потупила, но взяла, и поблагодарить не забыла.
          Прошли в кабинет и, только повернув ключ на два оборота, вдохнул Демьян воздух полной грудью и выдохнул, не стесняясь.
        "Да знаешь ли ты, –– спрашивает, –– кто тебя облагодетельствовал? Самый великий поэт! Лауреат Сталинской премии!"
       Глядит на нее и наслаждается эффектом неожиданности, видит, что у цыпленка ужас в глазах. Улыбнулся, чтобы не умерла от страха, подбодрил. А цыпленок возьми да и возрази:
         "Неправда ваша. Не может такого случиться, чтобы вы были самым великим, потому как самым великим являются Федор Михайлович. Не к лицу вам такие шутки".
        "Да кто тебе такое сказал?–– возмущается Демьян, –– и кто ты, собственно, такая?"
         Бедняжка вроде и трясется, и голосочек еле слышен, но жалости к толстому господину намного больше, чем страха перед ним.
      "Мармеладова я, Сонечка. А барин Федор Михайлович мне ничего не говорили, это я потом от разных людей узнала, а вам-то зачем сердиться, такой приличный с виду господин".
          Демьян ушам своим не верит –– не хватало, чтобы в такой торжественный день какая-то проститутка ему выговаривала.
      "Да кто он такой, твой Достоевский? Его даже в школе не проходят. Игрочишка припадочный. Еще неизвестно, за что он срок получил!"
          А Сонечка на своем стоит.
         "Нет уж, –– лепечет, –– теперь я и денег у вас взять не могу, а остаться с вами и подавно, не ровен час, Федор Михайлович узнают".
         И лопнуло терпенье лауреата. Схватил он графин со стола и –– в Сонечку. Промахнулся, разумеется, где уж попасть в такую крошечную, когда руки трясутся. Но грохоту –– на все заведение. А порядок в борделе, известное дело, строгий. Бордель — не редакция журнала. Не успел он стулом замахнуться, а в дверях уже два молодца в спортивных костюмах. Скрутили и –– в подшефный участок.
          А там все оказалось ко двору –– и значок лауреатский, и диплом, и бумажник с премиальными. Милиционеры, в отличие от собратьев по перу, понимают, что если у человека премия, значит он поэт настоящий, коли назначили, значит за дело. Извинились перед Демьяном Батьковичем, коньячком угостили для снятия душевного напряжения, потом извинились еще раз и попросили задержаться. Пока допивал коньяк с начальником, младшие чины привезли три пачки его сочинений. После раздачи автографов, поэта попросили поделиться творческими планами и высказать свое мнение о порочной связи хулиганствующего поэта Есенина с иностранной танцовщицей. Угадали стражи порядка с вопросом. Излил Демьян свою душу. Все высказал. И слушатели нашли, чем отблагодарить поэта. Хор бывших беспризорников исполнил для автора песню: «Как родная меня мать провожала». Творческая встреча затянулась. Далеко заполночь растроганного лауреата с почетом отвезли к супруге, не забыв по дороге купить цветов на свои деньги.

          МОРАЛЬ

          Во-первых –– никакой царь не способен дать поэту больше, чем он
получил от Бога.
          Во-вторых –– случайная премия, как случайная связь, чревата
самыми неожиданными последствиями.
           В-третьих –– спасти поэта может только женщина.

        Тема власти неисчерпаема, так что попробуем посмотреть на другую ситуацию и других поэтов.