Золотые рыбки
Многолетним полюбовником ее был наш Зам.ком. батальона по политчасти, иначе говоря, замполит, подполковник Катренко Василий Иванович. Это был статный нарцисс из Малороссии, внешне и по повадкам вполне жеребец. Не отличаясь телосложением атлета, скроен он был однако идеально, имел красивое, несколько восточное лицо, узкий, вмеру длинный, изящный нос, мужественный изгиб губ и смоляные черные волосы. Бьюсь об заклад, прапрабабка его, поди, была турчанкой, привезенной в Сечь козаками из турецкого похода. Человек он был пьющий, зачастую крепко, иногда запойно, и был в свое время разжалован из полковников в подполковники и отправлен в наше подразделение блюсти честь, нравственность и политическую грамотность личного состава. В Нину Аркадьевну он был влюблен по уши.
Служба моя во многом сводилась к обязанностям его денщика, а еще в большей степени к обязанностям денщика Нины Аркадьевны. Сбегать к сапожнику, забрать сына из школы, купить билеты в театр или на концерт, заказать такси, съездить на базар за продуктами и многое другое, лежало в зоне моей ответственности.
Выпив, Василий Иванович частенько вызывал меня к себе и говорил:
-Олег, слушай сюда, я Нину Аркадьевну люблю больше себя самого, она для меня всё. Прикажет - в доску разобьюсь, но сделаю. Понял?
-Так точно, товарищ подполковник, понял - отвечал я
-А раз понял, то завтра поедешь и привезешь мне прямо с фабрики свежайший торт "Птичье молоко", Нина Аркадьевна любит.
Меня подобного рода поручения радовали, они сулили поездку в Москву, уйму свободного времени, возможность сходить в музей или на выставку и вообще насладиться почти гражданской жизнью.
Я обожал сновать по Москве, ездить в троллейбусах, спускаться в метро, пересаживаясь с одной станции на другую. Как-то в переходе меня окликнул нищий, видом бомж с лицом спившегося интеллигента. Держался он манерно, жестикулировал пальцами при разговоре и слова выговаривал несколько фамильярно, почти не разжимая губ:
-Просцыте, молодой человек, не подскажете ли, который нынче час?
Я взгланул на часы:
-Половина первого
-Оооооу – удивился он, подняв мохнатые брови,- а дня или ночи?
Не ответив, я поспешил дальше.
История, о которой я хочу рассказать, произошла вовсе не из-за Василия Ивановича и даже не из-за Нины Аркадьевны. Виной её стал сынок Нины Аркадьевны, а точнее, его самозабвенное увлечение выращивать Золотых рыбок.
Как-то ласковым июльским утром замполит срочно вызвал меня после завтрака к себе. В семь пятнадцать я стоял перед ним по стойке смирно и выслушивал знакомую тираду:
-Олег, я Нину Аркадьевну люблю больше всего на свете, она для меня всё. Прикажет - в доску разобьюсь, но сделаю. Понял?
-Так точно, товарищ подполковник, понял.
-Так вот,-продолжил Василий Иванович,- мы через пару дней уезжаем в отпуск, на море, на три недели, в Сочи, понял?
Я продолжал слушать.
-У ее сына, Алёшки, страсть - Золотые рыбки. У него их штук десять-двенадцать. Он их тебе подготовит, даст аквариум поменьше, поставишь их себе в мастерскую и будешь за ними ухаживать. Он их обожает. И смотри, не дай Б-г хоть одна рыбка сдохнет, -до дембеля на гауптвахте просидишь.
Если надо, купи им кислородный насос или что там, хрен его знает, корм, в общем всё необходимое. Чеки бери. Купил и в бухгалтерию. Деньги получишь сразу же назад из войсковой кассы, там в курсе. И вот ещё, самое главное, даю тебе десять увольнительных листов уже с печатью и моей подписью. Если надо уехать рыбкам что-то купить или по своим делам, переоделся в парадную, увольнительную сам заполнил и тихо ушел, чтобы никто не знал и не видел, ни командир, ни начальник штаба, ни ротный, никто другой. Понял? Это важно. А то меня подставишь.
Вот это был подарок. Лето, июль, замполит уезжает и десять увольнительных на руках. Жизнь удалась.
Несколько дней спустя подполковник Катренко отбыл, рыбки были передислоцированы в новый аквариум на подоконник моей неказистой мастерской. Казалось, наступили долгожданные дни почти абсолютной свободы. Последующие дня три я просиживал с книгой на солнышке где-нибудь в дальнем уголке нашего военного городка, куда по моему мнению не ступала нога офицера. На четвертый или, может быть, пятый день я решил устроить себе экскурсию в Москву.
Наутро я переоделся в парадную форму, надраял ботинки, заполнил увольнительный лист и втайне от высшего офицерского командования нашей части, как и предполагалось, отправился на целый день в бурлящую жизнью Москву. Она меня встретила теплым июльским утром, завтраком в одном из кафе, близ Измайловского парка, любимым мной сливочным пломбиром, зоомагазином, художественным салоном на улице 25-го Октября, Пушкинским музеем, Стекляшкой с надписью "Бульон, Пирожки" на Волхонке, наконец, пребыванием в гостях у отца в уютной обстановке его семьи.
Даже летний бесконечный день имеет обыкновение заканчиваться. С закатом подступала грусть, надо было возвращаться. Но ничего, я был обладателем еще девяти увольнительных.
Отец дал мне денег, и я отправился в Реутов на такси.
Знакомые ворота КПП. Я расплатился, зашел за вертушку и первое, что услышал от дежурного сержанта:
-Братан, ты, короче, попал, тебя Сорокин с утра ищет, каждые двадцать минут сюда наяривает, спрашивает где ты, сказал, если к отбою не будешь, кранты - откроет дело и на дисбат.
Сорокин был Начальником штаба, явно чей-то выдвиженец, молодой еще совсем, лет двадцати восьми, капитан, тощий, длинный, белобрысый и злой. Вечно с недовольной физиономией. Форма, однако, ему шла, особенно сочетание фуражки-аэродрома и кителя. Это был потрясающий типаж для роли офицера Гестапо.
В этот момент лихорадочно защелкал телефон внутренней связи. Сержант снял трубку:
-Так точно, товарищ капитан, прибыл, да, сейчас, ещё на КПП. Так точно, так точно, есть, так точно - и повесил трубку.
После сказал мне сочувственно:
-Ну, братан, вешайся. Ждет у себя.
Я вышел с КПП и направился в штаб.
Сорокин меня не ждал. Видимо, предвкушая расправу, он вышел мне навстречу, и мы сходились по одной аллее, словно дуэлянты. Я постарался принять как можно более невозмутимый вид, он же, напротив, шел с лицом маниака-людоеда.
Подумать только, нас разделяло всего лет шесть, не более. Окажись мы в других условиях, я бы его и не заметил, как и он меня, а может быть, встретившись где-нибудь в купе поезда, мы бы познакомились, распив бутылку коньяку, и расстались бы приятелями. Но мы были не в купе, он был Начальником штаба, а я рядовым, и власть его надо мной была почти неограничена.
Мы поравнялись.
-Доложи по полной форме, товарищ солдат - ехидно произнес Сорокин, стиснув зубы.
Я абсолютно беззаботно, приставив руку к фуражке, выпалил:
-Товарищ капитан, рядовой Монин в расположение войсковой части 43146 прибыл. Замечаний и происшествий нет.
Сорокин окинул меня взглядом:
-Где был ?
-В командировке
-Ксиву давай
Я отдал. Он разглядывал мою увольнительную минуты две и спросил:
-Сам рисовал?
-Никак нет
-Ты что, военный, меня за мудака держишь?-продолжил он. Замполит уже четверо суток в отпуске.
Я не стал разуверять его в обоснованном предположении, лишь добавил, что по поручению подполковника Катренко мне будет необходимо отлучаться из части по мере надобности.
- Что за поручения? -поинтересовался Сорокин
-Они личного характера, я вам об этом сообщить не могу
-Следуй за мной - скомандовал он, и мы быстрым шагом направились к штабу.
Взбежав по лестнице в свой кабинет, Сорокин подошел к сейфу, зло открыл его и подписал бумагу о моём аресте, развернулся ко мне и сообщил:
-Пять суток ареста за нарушение формы одежды. Бегом в подразделение, отдаёшь дежурному, переодеваешься и чтобы через пятнадцать минут был на гауптвахте. Я сегодня ответственный, до отбоя. Приду через полчаса лично проверю. Свободен.
Я взял под козырек, щелкнул каблуками и вышел вон.
Слово офицера он сдержал - через полчаса был на гауптвахте и, построив арестованных, не скрывал удовольствия, принимая мой доклад:
-Товарищ капитан, арестованный рядовой Монин, в/ч 43146, пять суток ареста за нарушение формы одежды, жалоб и заявлений не имею.
Пять суток. Что там мои рыбки? У меня не было ни ключа от мастерской, да и никакой иной возможности попросить кого-либо из друзей о помощи. Рыбкам предстояла медленная, голодная, мучительная смерть от рук капитана Сорокина в завонявшейся воде новенького аквариума.
Как известно, надежда умирает последней, - я всё думал, вдруг еще успею. Но она умерла. В день окончания моего ареста снова явился Сорокин, снова построил арестованных, снова принял мой доклад. Он смотрел на меня гадючьим, немигающим взглядом, видимо что-то соображал, потом выдавил из себя:
-Пять суток ареста за неуставные отношения на гауптвахте.
Потом удовлетворенно помолчал и спросил:
-Вопросы есть?
-Никак нет, товарищ капитан.
Рыбкам суждено было умереть. Позже он мне накинул ещё пять суток невесть за что.
Прошло ещё несколько дней. С подъема объявили построение. Арестованные построились у камер. Лязгнул замок и на гауптвахту вошел посвежевший и загоревший подполковник Катренко. Принимая доклады арестованных, он наконец поравнялся со мной:
- А ты что тут делаешь?
- Товарищ подполковник, арестованный рядовой Монин, в/ч 43146,- начал было я.
-Да, ну тебя нахер, говори нормальным языком,- прервал Катренко, - давно сидишь?
-Пятнадцать суток
-Кто арестовал?
-Сорокин
-Ты ему что-то говорил?
-Никак нет
-А увольнительные он видел?
-Только одну
-Ладно, я этот вопрос решу,- сказал Катренко, принял ещё несколько докладов и ушел с гауптвахты.
Через полчаса меня освободили. Начальник караула передал, что мне надлежит срочно явиться к замполиту. Я отправился в подразделение, переоделся, умылся и первым делом пошел к себе в мастерскую.
Аквариумный пейзаж на подоконнике у стола представлял жалкое зрелище - вода была непрозрачно-зеленой, оставалось ее чуть на донышке. И в этой мутной гуще пополам с водорослями брюшками кверху плавали трупики двенадцати золотых рыбок. Смрад в мастерской стоял удушающий. Предстояла большая уборка. Я лениво выматерился, закрыл дверь на ключ и отправился к замполиту.
Поднявшись наверх в штаб, я застал интересную картину - из кабинета подполковника Катренко слышались крики, ругательства и мат:
-Молокосос, идиот, мудак.
Посыльный по штабу вместе с кассиршей и прапорщиком-особистом стояли у кабинета внимательно слушая, что происходит за дверью.
При моем появлении все трое замахали руками, давая понять, что лучше здесь не находиться. Однако у меня выбора не было, я постучал и открыл дверь.
Я вошел на словах "...молоко на губах не обсохло, пацан". Слова были адресованы капитану Сорокину. Он стоял по стойке смирно, изобразив на лице раскаяние.
-Пошёл вон,-закончил Катренко, и капитана не стало.
-Как там рыбки? - спросил Василий Иванович, едва за Сорокиным захлопнулась дверь.
-Рыбки сдохли, товарищ подполковник - доложил я, зачем-то отдав честь.
-Твою мать,- печально выдохнул Катренко,- а как же Нина Аркадьевна, а как же Алёшка?
Он встал, мрачно подошел к сейфу, вынул оттуда записку об аресте, заполнил её и отправил меня на пять суток на гауптвахту за невыполнение приказания.
Свидетельство о публикации №222032401006