Сергей Есенин

 
 «РАД И СЧАСТЛИВ ДУШУ ВЫНУТЬ!»

Литературное эссе

Не дай Бог родиться во времена великих потрясений, сказал один мудрец, переживший их. Не всем дано набраться житейской мудрости в те поры. Уцелеть бы под их жерновами! Но есть особенно ломкие натуры, которые  к тому же, словно бы сами просятся на жёсткое колено этих жёстких времён. Наш, трогающий своими стихами до слёз, Сергей Есенин (1895-1925), похоже, из их числа.
Деревенский, наивный и талантливый, верующий в Бога мальчик в 16 лет приехал в Москву за манящей свободой, за интересной жизнью. И, конечно, он мечтал покорить столицу своей поэзией, добиться признания, стать поэтом. Серёжа привёз из родной Рязанщины тетрадку чистых, как родниковая вода, стихов. И, зарабатывая на кусок хлеба то продавцом в магазине, то экспедитором, то корректором в типографии, бегал с ними по журналам и газетам. Но его творчество нигде и ни у кого тогда не вызывало интереса. Однако он не сдавался. Сергей мечтал видеть свои стихи опубликованными! Он хотел, чтобы в нём, Есенине, увидели поэта, которого сам он в себе чувствовал. И ответили любовью на любовь его широкой и нежной  души. Любовь к миру, к людям, к жизни, любовь, которую невозможно поэту утаить, каким бы застенчивым провинциалом он ни был. Он испытывал и унижение, и боль, и раздражение из-за этих отказов. Но продолжал настойчиво подсовывать равнодушным к нему редакторам свои стихи, а по сути – своё сердце.
В конце концов, Есенин решил махнуть в Петербург, к самому Блоку, надеясь, что уж он-то, великий поэт, сумеет и в нём увидеть поэта. Серёжа Есенин  из села Константиново по своей наивности и не предполагал, что его идея заинтересовать своим творчеством эстета и сноба Александра Блока выглядит фантастичной. Как и просто визит к нему. Но, как говорил великий сказочник  Андерсен, лучшие сказки те, которые придумывает сама жизнь. Друзья собрали Серёже денег на билет. Случайный питерский прохожий назвал адрес знаменитости. И поразительный факт, все звёзды в этот миг сошлись: Блок нашёл время для Есенина, вошедшего к нему «просто с улицы» со стихами, завязанными в материн деревенский платок. А поговорив с ним и послушав его стихи, сразу взялся помочь. И, само собой, тут же, одно за другим, стали появляться на страницах периодических изданий стихи дотоле никому неизвестного Сергея Есенина. А в 1916 году вышел и первый его поэтический сборник «Радуница».
Стихи его пахли покосными, душистыми травами, переливались птичьими голосами, освежали чистыми дождевыми струями. В них грело и ласкало солнце, светили звёзды, веселили песни и красовались на небе радуги. Книга эта живила и радостью, и грустью. Но даже и в печали своей деревенской, где «тоскуют брошенные пашни» и где «озёрная тоска»,  стихи его дышали гармонией с окружающим миром, гармонией, столь нечасто встречающейся в нашей поэзии, литературе и жизни вообще.

Гой ты, Русь моя родная,
Хаты – в ризах образа…
Не видать конца и края –
Только синь сосёт глаза.

Как захожий богомолец,
Я смотрю в твои поля.
А у низеньких околиц
Звонко чахнут тополя.

Пахнет яблоком и мёдом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах весёлый пляс.

Побегу по мятой стёжке
На приволь зелёных лех,
Мне навстречу, как серёжки,
Прозвенит девичий смех.

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты, Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».

Не только стихи, но сам Есенин притягивал к себе людей. По воспоминаниям современников, «была в нём озорная, непокорная, безудержная стихия, похожая на порыв ветра с дождём». И вместе с тем нечто детское, мечтательное, беззащитное, так что кто-то из умудрённых жизнью людей, глядя на него, однажды вздохнул: «Как он жить-то будет?»
Но пока Сергей чувствовал в себе немереные запасы этой прекрасной жизни, любви и доверия к ней и ко всему живущему.
 
Край любимый! Сердцу снятся
Скирды солнца в водах лонных,
Я хотел бы затеряться
В зеленях твоих стозвонных.

По меже, на перемётке
Резеда и риза кашки.
И вызванивают в чётки
Ивы – кроткие монашки.

Курит облаком болото,
Гарь в небесном коромысле.
С тихой тайной для кого-то
Затаил я в сердце мысли.

Всё встречаю, всё приемлю,
Рад и счастлив душу вынуть!
Я пришёл на эту землю,
Чтоб скорей её покинуть.

Какой запас надежд и какая сила жизни! Даже две последние строчки, такие вроде бы ранние для его молодости, словно два облачка на небе, только подчёркивают сияющую синь и простор есенинского мира. Какое чувство слияния с родной землёй, с природой, какая сопричастность вечной жизни! Кажется, что может быть надёжнее подобной основы? Но в большом городе у набирающего популярность юного поэта всё пошло иначе. Он, написавший о себе: «Я молюсь на алы зори, /Причащаюсь из ручья», захотел стать своим среди столичной богемы. И с молодецкой удалью и бесшабашностью обаятельной и неизбежно глупой молодости таких характеров стал лепить из себя «московского озорного гуляку». Соблазнительные винные пары вперемешку с не менее ядовитой атмосферой вседозволенности литературного декаданса русского серебряного века вскружили голову деревенского поэта и удивительно быстро подточили эту основу.
То голубая шёлковая рубаха, перетянутая золотым шнурком, то стильный галстук и модная шляпа, а после поездки за границу цилиндр и лакированные башмаки – вот я каков! И завертелся маскарад! И уже сам он не знает, где правда, а где ложь и похмельные легенды о себе! И мешает в одну кучу  настоящие чувства с лихим эпатажем, жажду любви с дурманом самолюбования. Сколькие тогда захлёбывались в этой нездоровой общественной и литературной предреволюционной и сразу послереволюционной атмосфере хаоса и становления вверх тормашками многих нравственных понятий. Трудно сохранить чистоту своего божественного дара, проводя столь залихватскую и манерную жизнь. Нелегко сберечь и детскую, чистую веру в Бога, которой был проникнут прямо и исподволь весь его первый поэтический сборник, и вся его юная душа, которую он прямо бросил в омут того времени. «В развороченном бурей» мутном потоке бытия и при помрачённом алкоголем сознании она быстро утратила и веру, и ясные, правильные цели и ориентиры. И вот уже появляются совсем другие стихи и совсем другие книжки. С циклами стихов  «Любовь хулигана» и «Москва кабацкая». Но и в них, взятых в свой репертуар любителями уголовной романтики, сквозь поверхностное и разгильдяйское отношение ко всему, ухарское наплевательство на жизнь и смерть, добро и зло, любовь и истину, сквозь бандитскую браваду и пьяный надрыв слышна неистребимая мощь есенинского божественного дарования. Она поднимает даже и эти «стихи для лёгкого чтения» до трагической ноты, затушёвывая этим трагизмом их дешёвую скандальность  и пустой фарс.
Вся тяжесть этого периода жизни Есенина воплотила, на мой взгляд, его «Песнь о хлебе» с её страшною, впечатляющею, но явно нездоровой образностью и жестокостью, леденящей мысли и чувства…

«Жизнь – обман с чарующей тоскою» -- широко известная поэтическая максима вымотанной этими кабаками и хулиганствами  родниковой есенинской души, пытающейся из последних сил вырваться из грязи и пошлости.   
Я пришёл в этот город с пустыми руками,
Но зато с полным сердцем
И не пустой головой.
Так написал он устами своего персонажа в драматической поэме «Страна негодяев». Написал в упрёк городу, опустошившему его сердце и душу.

Глубинный конфликт видится Есенину в том, что на живую жизнь, которая ассоциируется у него, прежде всего, с деревней, с богосозданным миром, наступает безжалостная, индустриальная пята города и творения рук человеческих.
Видели ли вы,
Как бежит по степям
В туманах озёрных кроясь,
Железной ноздрёй храпя,
На лапах чугунный поезд?

А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребёнок?

Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужели он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
             (Из поэмы «Сорокоуст»)
Этим «красногривым дуралеем», о котором он написал с такой щемящей болью и любовью, не представлялся ли поэт и самому себе? Да и мы, читатели 21 века, не дуралеи ли, как этот есенинский жеребёнок? Ведь в повестке нынешних времён уже не победа над живыми конями стальных. Вопрос ставится о победе стальных людей над живыми людьми...
 
Перечитывала перед написанием этого текста стихи Есенина. И заново была просто ошеломлена не отдельными гениальными строками и стихами, а целым их потоком! Жемчужины нанизываются одна на другую! Какой же огромный талант был ему дан, если вопреки всему лились из него и через него эти водопады, ручьи и реки гармонии, смыслов и красоты. Всего лишь в  26 лет написать гениальное -- «Не жалею, не зову, не плачу…»! Да чтобы  просто понять написанное нужна целая жизнь!

Я теперь скупее стал в желаньях.
Жизнь моя? Иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.

Не знаю, у кого ещё из поэтов столько беззащитного лиризма, выстраданного
понимания и смирения, как в творчестве Есенина? А стихи последнего 1925 года, одно другого лучше, просто пронзают сердце! Настолько, что хочется прижать эту книгу к груди, как дорогого человека, понимая, какие же все мы люди, по сути, близкие и родные друг другу. Можем быть…

Наверное, не исключён был и совсем иной сценарий жизни, если б встретилась Сергею Есенину его женщина. Но не складывалась у поэта, так жаждущего любить и быть любимым, личная жизнь. Наверное, сам виноват. Мы всегда и во всём виноваты сами. Как-то всё время его несло не туда и не к тем. Ни один из его браков не принёс ему ожидаемого счастья. Особенно разрушительны были для него отношения со звездой балета американкой Айседорой Дункан. Как заметил Максим Горький, очаровательная танцовщица «рядом с маленьким, как подросток, изумительным рязанским поэтом, являлась совершеннейшим олицетворением всего, что ему было не нужно»…

В конечном итоге кочевание по кабакам и друзьям, разочарования в жизни, в возможности быть счастливым, да и просто банальное, регулярное пьянство  закончились лечением в психоневрологической клинике. Он решил, выписавшись из неё, начать новую жизнь, оставить богему, вернуться к литературной работе. Но, видимо, какие-то важные жизненные струны -- не поэтические, человеческие, были уже неисцельно надорваны. Да и вернуться ему оказалось некуда. Когда он пришёл из больницы в квартиру, купленную им на двоих с Мариенгофом  (другом, как ему казалось), его встретили в ней сам Анатолий Борисович, его шумная семья -- дети, жена, тёща и чемоданы у двери… Милый, милый, смешной деревенский, русский дуралей! И в тридцать лет накануне нового, 1926 года он  сводит свои счёты с жизнью в номере петербургской гостиницы «Англетер». Своей крыши над головой у него в большом городе так и не появилось…

Мне страх не нравится,
Что ты поэт,
Что ты сдружился с славою плохою.
Гораздо лучше б
С малых лет
Ходил ты в поле за сохою.

Стара я стала
И совсем плоха,
Но если б дома был ты изначала,
То у меня
Была б теперь сноха
И на ноге
Внучонка я качала.  («Письмо от матери», 1924 г.)

Однако сквозь весь трагизм этой рано скомканной судьбы вот уже целый век льётся на нас, вопреки всему наносному и мутному, очищенная страданием, смертью и временем животворящая сила и красота есенинских строк и есенинской русской души, умеющей за всё найти слова благодарности и благословения:

Все мы, все мы в этом мире тленны.
Тихо льётся с клёнов листьев медь.
Будь же ты навек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.