Телезвезда, Петрович и Виссарион

ТЕЛЕЗВЕЗДА, ПЕТРОВИЧ И ВИССАРИОН


Знаменитый телеведущий и любимец миллионов Аркадий Заславский неожиданно для редакции решил сделать нечто вроде репортажа из глубинки о жизни сельского церковного прихода. Побудил его на это короткий разговор с руководителем телеканала Вениамином Ефимовичем, человеком очень влиятельным и потому важным, которого Заславский чуть-чуть побаивался.
- Ты, Аркаша – бренд, но не в тренде, - огорошил телезвезду теленачальник, покровительственно похлопывая его по плечу.
- Это почему, Вениамин Ефимыч? – испуганно удивился знаменитый Аркаша.
- Потому что сейчас религия в тренде, а у тебя еще ни одного попа не было! Ты словил мой мэссэдж?
И Вениамин Ефимович скривил издевательскую улыбку на холеном лице, которая говорила приблизительно следующее: «Хоть ты и звезда, и бренд, а до меня тебе как черепахе до пика коммунизма!»
Аркашу, которому всегда казалось, что кто-кто, а уж он-то всегда в тренде, это замечание шефа резануло по сердцу, и он крепко задумался. Не только за всю свою успешную, освещенную софитами карьеру, но и за всю жизнь Заславский не был знаком ни с одним священником. Его вообще не интересовали вопросы веры, даже точнее, он презирал религию и верующих людей. Его темами, которые пользовались большим спросом у чувствительной публики, были всевозможные скандалы, жизнь многочисленных звезд, полу-звезд и около-звезд, страдания маргинальных персонажей, скабрезные подробности из жизни столичного дна и прочие закоулки человеческой патологии. Причем, чем омерзительнее была тема, тем она в глазах Аркаши должна была иметь больший успех. Но религия крепко вошла в моду в обществе, и Заславский, как звезда этого самого общества не мог стоять в стороне от «тренда». И тогда он решил показать всем, что ему, Аркадию Заславскому, по плечу все что угодно.
«Нужно найти что-то интересненькое и вкусненькое», - говорил он себе, и вдруг вспомнил, что его приятель по телевизионному цеху рассказывал пару лет назад историю о сельском священнике, который в одиночку стал восстанавливать деревенский храм. Аркадий дал поручение своим сотрудникам разыскать этого священника и договориться с ним о съемках.
Очень скоро ему доложили, что встреча и съемки возможны и в деревне готовы не только принять съемочную группу, но и, если нужно, организовать ночлег и стол.
- Какая прелесть! – отреагировал на новость Заславский и улыбнулся своей фирменной телевизионной улыбкой.
Слегка утомленный однообразием своей работы, Заславский вдруг решил, что нужно вспомнить профессию и самому поехать в эту деревню и сделать репортаж.
Через неделю небольшая съемочная группа рано утром выехала из Москвы. Заславский, благоухающий дорогим парфюмом, сидел в комфортном микроавтобусе и болтал о всяких пустяках с манерной и соблазнительной девушкой-администратором.
- Ты не могла надеть юбку покороче, Виолетта? – спрашивал Заславский кокетливую Виолетту.
- Покороче – это вообще без юбки, Аркадий Борисыч, - отвечала кокетливая администратор, блестя белыми зубками.
А машина ехала и ехала, оставляя позади быстрые километры дороги. Пейзаж за окном позеленел, сменив дома, магазины, рестораны и бензоколонки на деревья, поля и леса. Взору открылось и спрятанное от людей в мегаполисе небо.
Незаметно проскочило время, и машина свернула с гладкой и широкой дороги на узкую и тряскую, проложенную, вероятно, уже много лет назад. Телевизионщики проехали мимо леса и вскоре перед ними открылось широкое поле, а вдалеке блеснули на солнце золотые купола необыкновенно красивой белоснежной церкви, которая величаво господствовала над прекрасным видом, нисколько не подавляя его, а будто являясь гармоничной и обязательной частью его, словно люди, завершая работу создателя над природным пейзажем, выстроили этот храм.
Машина, миновав все повороты, наконец, добралась до храма. Из нее бойко выскочила деловая Виолетта, осчастливив сельскую местность идеальной фигурой, и сразу же стала звонить по телефону:
- Але! Отец Тихон? Здравствуйте! Это администратор Аркадия Заславского. Да, мы приехали. Хорошо, спасибо, ждем.
Телезвезда покинул машину с видом напряженно думающего человека, он готовился к работе. Тут из храма вышел пожилой мужчина с седой бородой и направился к телевизионщикам. Видно было, что он узнал Заславского и, подойдя к нему, стал с жаром трясти его руку, не замечая, что телезвезде было не до него.
- Отец Тихон сейчас подойдет, - говорил старик, в упор разглядывая Аркадия и явно гордясь тем, что вот так запросто беседует с такой знаменитостью. Заславский, хоть и привык к подобной реакции, но ему все это порядком надоело, и он, раздражаясь назойливости деревенского чудака, отошел к машине и принялся читать записи в блокноте.
Старик этот, которого в деревне называли Петровичем, был горьким пьяницей, но не так давно произошел в его жизни крутой поворот. Пару лет назад, когда священнику Тихону Пригожеву дали поднимать в деревне полуразрушенный храм, и батюшка начал в одиночку свой тяжелый и, казалось, безнадежный труд, Петрович больше из любопытства, мучимый тяжелым похмельем, приковылял однажды посмотреть «как поп панихиду правит». В ту первую встречу, видя состояние старика, священник угостил его кагором, что не только удивило Петровича, но и вызвало в его изрядно потрепанной алкоголем душе что-то вроде симпатии.  С того дня Петрович почти каждый день приходил в храм поговорить с батюшкой за жизнь, а потом стал помогать ему в его работе. Отец Тихон был рад его помощи и, зная слабость старика, качая головой, в благодарность за труд наливал ему стаканчик кагора:
- Бес вас губит, Петр Петрович, смерти вашей хочет.
- А где он сидит, бес?
- В водке.
Старик смеялся.
- Я его там не видел! Может, я им закусываю?
И Петрович уже не мог удержаться от смеха. Но постепенно старик прикипел к священнику и к делу его. И произошло немыслимое: он изменился. Нет, он не стал трезвенником, но начал как будто стыдиться своей слабости, а если и выпивал, то так, чтобы его уже никто не видел пьяным. Так и остался он работать в храме и обрел, по его словам, «смысл существования».
Посещая службы, на которые ходили местные старушки, Петрович постепенно начал разбираться в вопросах веры и обратился к ней и, как это часто бывает с новообращенными, вера его стала перехлестывать через край. Увидел он вдруг, как жутко и грязно жил, как нечестиво и неправильно живут все, кого он знает, включая свою жену, жизнь которой он с жаром принялся исправлять.
- Да пошел ты, старый хрен, со своими поучениями! - кричала на него жена, - Давно ли из-под забора вылез?
- Дура ты ватная! Помрешь, будешь там на сковородке локоток доставать, да поздно будет!
- А ты что, на облаке засядешь?
- Ну и засяду!
- Водку будешь жрать на облаке?
- Слепая ты! – обижался старик и уходил прочь.
Евдокия Ивановна, жена Петровича, хоть и ругалась, но втайне была довольна переменой, произошедшей с мужем, а когда он, все же изредка нарезался, переживала, как бы старик опять не взялся за старое.
Отец Тихон, скромный, задумчивый и немного грустный по виду человек пришел очень скоро и сразу же уединился с Заславским, и пока они беседовали, возле храма собрались местные жители, которые не могли пропустить столь важное событие в жизни деревни.
Люди разглядывали телезвезду, как нечто волшебное, из того далекого и нереального мира, который можно увидеть только по телевизору.  А в стороне от людей возле храма стоял еще один человек, весьма примечательный. Он был огромного роста, с огромными руками, с длинной густой бородой и с длинными густыми с проседью волосами на голове. Одет он был в посеревший от времени старый подрясник. Он смотрел на съемочную группу и Заславского с нескрываемой иронией и насмешкой. Это был Виссарион, монах, изгнанный из монастыря за злостное нарушение дисциплины, то есть за беспробудное пьянство. Побродив по Руси и будучи несколько раз схвачен правоохранительными органами за подозрительный вид, Виссарион направил свой бродяжий путь к отцу Тихону, которого знал много лет и который, будучи человеком очень добрым, принял его, прекрасно понимая, впрочем, все возможные последствия. Виссарион был горячо верующим человеком и настоящим монахом, то есть совершенно равнодушным к мирским благам и смиренным, несмотря на ужасающий вид. В нем все было безграничным, огромным и широким. Верил он с беспредельной силой, трудился за сто тружеников, но и пил за сотню пьяниц.
Съемки начались и продолжались долго, до позднего вечера. По окончании их измученные и голодные члены телевизионной группы, довольные отснятым материалом, с большой радостью приняли приглашение священника посетить трапезу, которую быстро организовали две хлопотливые женщины прямо в храме, и которая затянулась за полночь.
Когда телевизионщики веселые и сытые вышли из храма, была глубокая ночь. Яркий фонарь освещал церковное крыльцо и часть деревенского кладбища. Заславский, который почти не пил, слегка опьянел от кагора. Он пребывал в блаженном состоянии и от приятного знакомства со священником, и от сознания своей важности. Он решил остаться в деревне до утра, чтобы утром вернуться в Москву и заняться подготовкой новой программы.
Батюшка разместил всех членов группы по разным домам, а саму суперзвезду заграбастал себе Петрович, у которого на тот момент жены дома не было.
Довольный жизнью, Заславский, предвкушая новые впечатления от ночевки в деревне, слегка покачиваясь и освещая себе дорогу фонариком из мобильного телефона, побрел за стариком. Когда они вошли в избу, Петрович, хитро улыбаясь, обратился к Заславскому:
- Может, перед сном по чуть-чуть?
- Что? – не понял Аркадий.
- Чуть-чуть!
- Что чуть-чуть?
- По лампадке!
И Петрович показал грязными пальцами, какой маленький объем имеет эта лампадка.
- Выпить, что ли? Нет, нет, нет! Мне достаточно! Что вы!
И тут в избу с грохотом ввалился лохматый гигант. Заславский вздрогнул от неожиданности и сразу же пожалел, что остался в деревне.
- Познакомьтесь, Виссарион, - рекомендовал хозяин дома появившегося гостя.
Виссарион подал Заславскому огромную ладонь и звезда, стушевавшись, прикоснулся к ней своей узкой маленькой ладошкой, которую монах тут же сдавил всей своей силой. Потом он вытащил зеленого цвета бутыль из хозяйственной сумки и сказал:
- Отметим знакомство?
Аркаша, мгновенно потерявший всю свою надменную самоуверенность, неожиданно для себя самого послушно кивнул головой.
- Ты, случайно, не иудейской веры? – фамильярно обратился Виссарион к Заславскому.
Тот сделал движение головой и плечами, которое означало: «А кто его знает, какой я веры? Впрочем, какой надо веры, такой и буду!»
- Так-так-так-так-так-так-так, - засуетился Петрович, и в миг на столе оказалась классическая деревенская закуска.
- Ты закусываешь или запиваешь? – спросил Виссарион звезду, разливая жидкость из бутыли по стограммовым стаканчикам.
- Я? Мне все равно! – ответил Аркадий, окончательно сдавшись.
- Ну, поехали, как говорил Гагарин, - выпалил счастливый Петрович и, чокнувшись со всеми, мгновенно опрокинул жидкость из стаканчика в себя. Заславский, глубоко вздохнув, тоже задорно опрокинул в себя крепчайшее пойло и тут же, округлил глаза. Ему вдруг показалось, что вот сейчас, сию минуту он с неизбежностью умрет, но даже испугаться не успел перед смертью, как услышал над ухом:
- Закуси!
И перед самым носом у него вырос большой соленый огурец. Он схватил его и тут же стал жадно есть, и постепенно почувствовал, как смерть стала медленно отступать.
- Что это за штука такая? – спросил он, очухавшись.
- Это первачок. У Егоровны брал, - ответил простодушно Виссарион, - Она его на травках настаивает. Где ты еще выпьешь настоящего-то напитка? Небось коньяки глушишь, а это - вещь!
Заславский почувствовал, как самогон горячим потоком разлился по телу, а потом медленно, но властно добрался до головы, которая вдруг отделилась от тела и поплыла в свой, одной ей ведомый путь. «Все, пипец!» - подумал Аркадий.
- Между первой и второй чтобы пуля не пролетела! – заявил Виссарион, разливая самогон по стаканам.
Второй стаканчик показал свое дно, и Заславский почувствовал, как самогон закипел у него в мозгу.
- А вы что же, православный? – спросил его вмиг осовевший Петрович.
- Я? Пожалуй… у меня бог в душе…
- Так говорят все неверующие, - махнул рукой Петрович.
Заславскому было уже все равно. Единственное, чего он хотел, это уйти, скрыться отсюда хоть куда-нибудь, но он понимал, что такой возможности у него уже нет.
- Я тоже раньше не верил, - не успокаивался Петрович, - но как только стал верующим, жизнь моя сразу же изменилась. Пить перестал! Шутка ли! Зато теперь я знаю, зачем живу!
- А ты знаешь, зачем живешь? – спросил Виссарион Заславского, глядя на него в упор.
- Я? Я… работаю…
- По телевизору дураков показываешь? Это работа?
- Ну что же, это моя работа… Я людей разных показываю, зрителям это нравится. А вот вы кто?
- Я кто? Я странник убогий. Мне в этой жизни ничего не надо! Есть сегодня сухарь и слава Богу! Нету, так я травки пожую.
Заславский взглянул на огромного монаха, хрустящего огурцом, и засомневался, что ему достаточно будет травки. А Виссарион ехидно продолжал:
- Тебе славы надо! Денег! Развлечений! Одеколоном воняешь как парфюмерная лавка! Не мужик, а баба! Ты где отдыхал? На островах?
- Я-то?
- Ты-то.
- Нет, я…
- Врать не умеешь, не ври! И запомни: идиотов показывать по ящику это не фокус!
- Профессия у меня такая, у другого другая… - начал оправдываться Аркадий.
- Если бы ты, бездельник, хлеб растил или дома строил, тогда у тебя была бы профессия, а языком молоть, да сплетни сплетать – это не профессия, а жидкий стул, позор унылый.
- Кто-то хлеб растит, а кто-то… людей развлекает… - защищался Аркадий.
Но гора наступала, наваливалась на гламурного журналиста всей своей убедительной мощью:
- Памяти смертной нет, поэтому и живешь ты как таракан на кухне – лишь бы пожрать, да погреться за плинтусом! Пустышка ты, Аркаша, и дело твое пустое! Давай лучше тяпнем!
- Я вообще-то не пью…, - пробубнил Аркаша, обидевшись на «пустышку и дело пустое».
- Не ври хоть мне-то! – резанул Виссарион и властно сунул полный стаканчик прямиком в руку Заславскому.
И они тяпнули.
Заславский почувствовал, как все его высокомерие, величие и презрительная манера общения с людьми испарились в присутствии монаха, в котором чувствовалась не только безграничная физическая сила, но и какая-то несгибаемая внутренняя мощь, которую, казалось, победить не могли ни силы природы, ни силы человеческие. И Аркадий Заславский, избалованный славой, уверовавший в свою особость и талантливость, в любовь к себе миллионов, превратился в того Аркашу, над которым еще в школе смеялись сверстники, и который был по сути маленьким тщедушным человечком, хоть и не злым от природы. А Виссариона уже нельзя было остановить. Он был из тех людей, которые, выпив, начинают искать справедливость. А найдя ее, приступают к обличению. Так и в монастыре, пропустив изрядно, принялся он однажды обличать игумена в сребролюбии, чревоугодии и лизоблюдстве перед начальством. И в миг оказался бунтарь с сумой на тропинке, ведущей аккурат на железнодорожную станцию.
- Память смертная, дорогой мой кумир миллионов, - гудел Виссарион, - это спасительная память, ибо все прах и в прах обратится! Мы все -  ничтожества суетливые! Нас бес поманит коготком, мы и побежим вприпрыжку! А зачем поманит?
- Зачем? – спросил Заславский, икнув и закрывая один глаз.
- Чтобы погубить, дурень ты телевизионный!
Петрович тем временем разливал по стаканчикам. И друзья выпили еще, и еще, и еще, и Заславский постепенно умолк, и, словно пребывая в странном туманном сне, слышал над самым ухом: «Тело - прах, а жизнь земная – миг! Помни о смерти, Аркаша!» И это «помни о смерти, Аркаша» прилипчиво звенело в его качающемся мозгу. Но так получилось, что не только о смерти не помнил в первый раз в жизни напившийся вдрызг Аркаша, но он вообще уже ничего не помнил. Не помнил, как Виссарион достал еще одну бутыль, не помнил, как, захлебываясь самогонкой, пил, не помнил, как они все втроем побрели по кривой пьяной дорожке на кладбище, чтобы молиться и каяться, чтобы Аркаша прочувствовал быстротечность и суетность бытия и стал бы, наконец, не пустышкой, а человеком. Не помнил, как стоял рядом с монахом и Петровичем на коленях с горящей свечкой в руках перед какой-то могилой и, делая земные поклоны и опуская лоб в пучок влажной травы, молился и плакал. Не помнил, как ликовал после молитвы, что вот теперь-то он чист душой как слеза. Не помнил, как началась гроза, и как он радовался потокам воды с неба. А потом они опять пили, и заплаканный Аркаша жаловался притихшему монаху и счастливому Петровичу на то, как тяжело ему живется, как не замечают его страдания миллионы телезрителей, как хочется ему в жизни настоящего дела, а не той чепухи, которой он занимается, как не понимают на работе его тонкую ранимую душу и как преследует его бездарное начальство.
Проснулся Аркадий Борисович от холода, и когда нетвердое мерцающее сознание стало к нему возвращаться, он почувствовал три несомненные вещи: что его сильнейшим образом колотит от холода, что у него раскалывается голова, и что он весь мокрый. Когда сознание вошло в еще большую силу, он понял, что лежит на влажной от дождя земле. И вот тут он медленно, с усилием открыл слипшиеся глаза и увидел кресты и памятники. В первые мгновения он ни о чем не думал, а просто лежал, разинув рот, и вдруг страшная мысль молнией пронзила его раскалывающийся мозг: «Где я?! Что со мной? Я умер?» Он приподнялся на локте и увидел, что лежит на кладбище. «Что это значит?» - испугался Аркадий и, обернувшись, увидел рядом с собой густую копну волос, разбросанную по земле. «Баба какая-то!» – подумал он, цепенея от ужаса. Вдруг эта баба громко по-мужицки всхрапнула, и Заславский в мгновение ока вскочил на ноги. Тут только он понял, что баба эта – Виссарион, а рядом на скамейке, под которой валялась пустая зеленая бутыль, прикорнул накрывшийся с головой старым пиджаком Петрович.
Заславского охватила паника. Храм был недалеко, сквозь стволы деревьев белели его стены. Он вспомнил, что рано утром у входа в храм должны были ждать его сотрудники, и Заславский помчался туда. В душе у него клубились терзающие сердце чувства, но одно побеждало все остальные – острый, мучительный стыд. «Съездил в деревню! Сделал репортаж! Удивил страну!» - навязчиво стучало у него в голове.
Когда подчиненные увидели своего помятого, взлохмаченного шефа, который ко всему прочему был в грязной и мокрой одежде, лицо и волосы которого почему-то были вымазаны в земле, все переглянулись от удивления и неожиданности. Пряча глаза, Заславский, трясясь от холода, поспешил сесть в машину, и вся компания двинулась в обратный путь. За всю дорогу Аркадий, отвернувшись к окну, не сказал ни слова и лишь попросил водителя отвезти его домой.
Дома он дрожащими руками достал из бара бутылку дорогого коньяку, налил полстакана и выпил. И тут он запнулся, будто что-то вспомнив.
- Пустышка ты, Аркаша, и дело твое пустое! – сказал он вслух и ухмыльнулся, - Помни о смерти, Аркаша! – проговорил он печально и, покачав головой, налил еще.