Ему виднее

Воздух прян и полон томительной неги. Жёлтые соцветия липы, опадая, образовали пушистый коврик, над которым роятся довольные пчёлы. Уля раскрывает створки окна пошире и опускает марлю. Опьяневшие от счастья пчёлы, сбиваясь с пути, так и норовят залететь в дом. Хороший день, светлый, отрадный. И настроение такое, какого давно не было.

«А-у-э-и-у-а», — затягивает Уля. Красивый у неё голос, мелодичный. Так сказал вчера пресвитер. Уля прислушивается к своему голосу. И, правда, красивый. Какие чистые верхние ноты. Потянула ещё, голос завибрировал, словно натянутая струна. Ох, как хорошо! И хочется, очень хочется… мочёных яблок.

Захотелось так, что зубы свело и в голове замутило. Уля бросилась к погребу. Сердце учащённо забилось — вдруг кончились? Вцепилась в жестяную скобу, дёрнула тяжёлую деревянную дверцу, сырое дыхание погреба остудило лицо. Темно там внизу. По стенам серебристые дорожки, оставленные слизнями. Фу! Улю передёрнуло от отвращения, но яблок хотелось сильнее, и она, собравшись с духом, торопливо проскочила земляные ступеньки.

В старый Авдотьин погреб ей спускаться не приходилось. Обычно это делал Тихон. Но ждать мужа нет мочи. Когда он ещё со своего собрания вернётся, а яблок, кислых, мятых, с рыхлой кашицей квашеных внутренностей хотелось немедленно. Казалось, если не съесть сейчас же, то и умрёшь от раздирающего тебя желания. Глаза быстро привыкли к полумраку, Уля оглядела кадки. Вот. В этой. Она помнила, что квасила яблоки в кадушке с надтреснутым краем. Подняла крышку. Так и есть. Лежат родимые, разбухшие, но целенькие, Уля схватила круглый мякиш и зачмокала. Ох!

Дважды откусив яблоко, Уля покривила губы. Расхотелось. Совсем. Швырнула надкушенный плод назад в кадушку, грохнула поверх крышку и пошла наверх. Выбравшись из мрачного подземелья, вдохнула сладкий липовый аромат и блаженно зажмурилась на солнышке. И дались ей эти яблоки? Чего вдруг? Как она только туда спустилась, там же слизняки кругом? Липкая слюна отвращения заполнила рот и рвотные позывы содрогнули тело. Господи! Так вот в чём дело! Уля посмотрела на плоский живот и погладила его круговыми движения так, будто это шар.

«А-и-о-о-о-и…», — устремив глаза к небу, затянула нежно, высоко.

Весь день она летала, как на крыльях, периодически поглаживая живот и напевая благодарность Господу. Наконец-то, наконец! Почти год она ждала этого события, уже отчаялась, и вот оно случилось. Не зря она вчера в Молену пошла. Не зря так пела, устремив взгляд в небо. Вот уж Тишу обрадую. Хоть бы поскорей пришёл.

Тихон пришёл поздно, смурной, растревоженный. Прямо в чёботах подошёл к ведру, зачерпнул ковшом воды, прильнул губами. Пил жадно и, как показалось Уле, очень, очень долго.

— Тиша, ты что так поздно? Заждалась ужо вся.

— Радио слушали.

— Эт чего вы весь день радива слухали?

— Да.

— Хорошее дело — радива весь день слухать, — обиженно пробурчала Уля, радостный запал, который она носила в себе весь день, стал угасать.- Дома дел же нет. Уля же сама справится. Радива интересней. Там умные речи гово'рют, а что жена умного может казать. Что она окромя кастрюль своих…

— Что ты бурчишь всё? Не знаешь, не говори. Вести дурные…

— Конечно, не знаю, откудава мне знать, я же радив не слухаю, — перебив мужа, затараторила Уля. — У меня же вестей быть не может. А даже если и есть весть, то она же хорошая, а кому она нужна, когда есть вести дурные…

— Да угомонись ты. Война началась!

— Ну коне… — Уля замерла на полуслове. — Война? Что за война?

— Немчура напал ночью. Не сегодня завтра румыны здесь будут.

— Божечки! — Уля плюхнулась на табуретку. — Опять румыны?

— Да. — Тихон прошёл к столу и сел на лавку, откинув со лба взмокший чуб, провёл ладонью. — Они уж давно с немцами заодно, ещё в начале июля через Прут понтонный мост выстроили. Подбирались клятые. И вот началось.

— Божечки! — Уля схватилась за живот. — Опять лютовать будут.

— Теперь пуще прежнего.

— Божечки мой! Что делать-то, Тиша?

— Мы с Борисом в добровольцы записались…

— Нет! — Уля плюхнулась на колени, подползла к мужу, обхватила ноги, прижалась головой. — Тебя же там убить могут.

— Могут. А могут и не.

— Как же так, Тиша. А я? А ребёночек наш?

— Какой ещё ребёночек? — покосился на неё Тихон.

— Так беременна я. Вот, думала, придёшь, обрадую тебя, а тут война… — Уля захлипала в колени.

— Вот чёрт! Надо же, как не ко времени.

— Не говори так. Боженька смилостивился над нами, ребёночка послал, значит, ко времени. Ему там виднее.

— Виднее, виднее… — Тихон поднял жену, усадил рядом. — Значит, слухай сюда. Здесь тебе одной, да ещё с… этим, — кивнул на живот, — оставаться нельзя. Собирай вещи, к родителям пойдём, жить у них будешь. Заберём отсюда всё, что сможем, главное, конечно, провизию. Времени мало. Так что давай собираться.

Полный вестей день тревожно уходил в историю. Историю, которую кровью пропишет на Молдавской земле война. Уже 3 июля румынские войска пересекут реку Прут и войдут на территорию Молдавской Советской Социалистической республики.

Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Змея подколодная". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.