Логово ангелов отрывок 1

Новелла опубликована в журнале "Север" № ?-8, 2022

ЛОГОВО АНГЕЛОВ
Новелла
Любые совпадения с реальными
людьми и событиями случайны

У семейных саг не бывает начала.
Когда всё началось? Когда появился первый предок? А кто он? Питекантроп? Или динозавр? Или первая амёба? Или большой взрыв, породивший всё?
Но у семейного гнезда начало есть.
Деревянная дача под Выборгом была построена  в начале двадцатого века.
Выборг -  ниспровергатель шаблонов.
Он страдает перемежающейся лихорадкой: то соберётся с духом, выдаст старинную часовню или рынок в готическом стиле, - и тут же сдуется. Пойдут сплошные провинциальные, недавнего разлива, скучности. То вроде ещё поднатужится, огорошит древней башней. Но и это ненадолго, всё быстро кончается ничем,  приевшейся современностью.
Артефакты  здесь сверкают вызывающе  и неуместно, как золотая фикса во рту уголовника.
Как будто Выборг так и не решил, быть ему памятником архитектуры – или нет. И отважился на это только местами.
Вроде бы Рига, – но очень мелкая и эпизодическая.
Как бы заграница, - но с неистребимым нашенским, нижегородским акцентом.   
Но на другой стороне залива – безмятежный и угрожающий, беспринципный и благородный, белоснежный, как ангел,  и гранёный, как стакан алкаша, -  шведский замок.
Он нагло и небрежно, словно от нечего делать,  вторгается в человеческую  жизнь.
Здесь витает дух   менестрелей, сожжений  ведьм,  рыцарских  турниров  и  баллад.
Камни булыжной мостовой обкатаны временем, как морская галька – морем. Взмах стен – ввысь, так стремителен, что кажется, пространство начало искривляться, утягиваясь туда же.  Подвалы и переходы, подворотни и перекрёстки – всё  озорно, разухабисто, безапелляционно романтичное.
И оно в жестокой вражде с современной прагматичностью.
Так и качается городской маятник между вечностью и сиюминутностью.
Восток и Запад, Гиперборея и «Старшая Эдда»,   модерн  и шаманизм, первобытность и цивилизация сошлись здесь то ли для странного, почти непристойного сожительства, то ли для последней битвы.
И семейное гнездо было всему этому под стать.
Избушка на курьих ножках, вросшая в английский  замок. Лупоглазо круглое окно, резьба в виде загадочных скандинавских  рун, готические окна в деревенских резных наличниках с русалками-берегинями. Русская бабья печь с геральдическими знаками  на челе, но с сельским ухватом для горшков в придачу.   Жёсткие кресла с гербами, похожие на кафедру в католической часовне, -  и цветастые, как девичий летний сарафан, занавесочки. Простенькая  провинциальная веранда, - и чудовищные горгульи по углам крыши.
 Дом – химера.
Сооружение зловещее и нелепое до комичности.
И манящее, как сыр в мышеловке.
Или словно шифр -  любителя загадок. 
Вокруг сосны, папоротники, беспощадно колоссальные валуны, придающие месту привкус Стоунхенджа. Финский залив, вырезанный причудливо, как колючий моргенштерн, оружие ратников в шестнадцатом веке. Чайки кричат, словно кого-то заживо четвертуют.
Снегопады в мае. Оксюморонные  белые ночи, как символ того, чего  на свете вообще не может быть, как квадратных кругов.
Колдовской антураж.
Этот абсурдный дачный Эдем после войны достался   знаменитому  до революции профессору этнографии Воскресенскому, которого в начале пятидесятых, уже совсем старенького,   расстреляли за принадлежность к тайному эзотерическому обществу.
Профессорский сын Сергей  был героем Великой Отечественной. Но, наполучав наград, оставил на войне ноги, сильно запил в мирное время и уже после пятьдесят третьего женился на простой  девушке-работнице, сироте из детдома.
У них родились сын Аркадий  (в честь Аркадии, страны райской невинности), и дочь Серафима.
Орденоносец,  в конце концов, замёрз по пьяни зимней ночью.
Дочь профессора Виктория, актриса, замуж вышла за влиятельного чекиста, который отчаянно боролся с врагами народа и спас от конфискации имущество казнённого тестя.  Виктория  родила от супруга  девочку, Ариадну.  А чекист  в шестидесятых  вдруг взял да и  застрелился.
Поговаривали, вроде бы,  Виктория обнаружила, что  муж лично уничтожил её отца.
А впрочем, может, всё это кумушки навыдумывали от скуки.
Вдовы и отпрыски жили, в общем-то, дружно.
Конец шестидесятых. Вместе с соседями накрывали по праздникам столы во дворе или на тёплой веранде, и профессорские серебряные вилки шумно братались с эмалированными тазиками, полными винегрета. Генеральский, из конфискованного, хрусталь с княжескими гербами звенел  об алюминиевые кружки  слесарей-инструментальщиков, а мейсенский фарфор, привезённый героем войны в качестве трофея, отмывали потом водой у уличной колонки.
Дети организовывали домашний кукольный театр, играли в шарады, читали друг другу вслух Гофмана, Конан Дойля, Майн Рида, Вальтера Скотта.
Знаменитый дед-этнограф  когда-то  ездил по всему миру. Скитался в Средней Азии с бродячими дервишами. Искал на Тибете Шамбалу. Изучал древние культы Индии, ритуалы шаманов Африки, заброшенные города майя.   
В доме сохранилась потрясающая библиотека, посвящённая религиям и тайным обществам.  Правда, находилась  она за кухней, в кладовке, предназначенной для круп и солений.
В самых неподходящих местах по стенам развешаны были подлинные шедевры. Нагие грации – в кабинете с аскетичным , интерьером: жёсткий арестантский стул и конторский стол с конторскими же запылёнными шкафами. Грации были столь разнузданны в своей древнегреческой страсти, что девочки-школьницы  стыдились приводить домой подружек.
Гравюра «Четыре всадника Апокалипсиса», намекающая на близкий конец света и на  тщетность  всех земных желаний, почему-то мрачно пророчествовала в кухне, среди шкворчащей картошки и ароматных пирогов.
А дивная итальянская мадонна сияла напротив сортира.
В гостиной старообрядческий образ Спасителя нелицеприятно взирал на маски ламаистских чёрных мистерий, где, говорят, человеческие жертвоприношения были не редкостью.
А    скульптуры Бенина и Ганы  соседствовали с портретом Сталина.
Всё это месиво как бы приглашало выбирать себе идеи и принципы  из гигантского мирового набора философских систем и религиозных упований.
И молодое поколение этим приглашением воспользовалось.