Дождь. 3

Щедрая весенняя ночь развесила  на небе свои главные украшения – полную  Луну и яркие бусы разноцветных созвездий, но жирная туча, ползущая с северо-запада, уже темнила небосвод и грозно  грохотала в отдалении.
- Будет гроза. - Почему-то тревожно сказала девушка, и добавила странные слова. – Сумасшедший ночной дождь, который однажды принес моей матери неисчислимые несчастья. Я тоже боюсь грозы.
- Тогда надо идти. - Отозвался Максим, и неожиданно добавил. - Я очарован этим вечером, - продолжил он, - когда мы уезжали, лежал грязный снег, навевая беспробудную тоску, а сейчас всё в цвету, несутся потоки дорогих машин, подсвеченные красивые здания, невероятно, но Москва стала полноценным европейским городом. Кто мог тогда подумать, что мрачная, погруженная в серость Москва превратится в такую сверкающую драгоценность. Просто не верится, что это один и тот же город. Мир бурлящей энергии – фантастика, фейерия, фантасмагория…
- Эй, лирик, заткни фонтан. - Прикрикнула из окна первого этажа молодящаяся, губки накрашены бантиком, старуха – чума всего подъезда.
Он удивленно посмотрел на Катю, рассмеявшуюся резкому контрасту между трелями соловья и карканьем старой вороны.
- Она что – старая дева? Почему ей не понравились мои слова?
- Дева она или нет, не знаю, я не проверяла, - со смешком отозвалась девушка, - но то, что драгоценнейшая Марфа Мутоновна в нашем подъезде работает  Цербером,  это факт.
- Понял, - отозвался Максим, - подслушивает, подглядывает, стучит куда надо.
- Кто это там такой умный? – Каркнула старуха в темноту. – Шляются по ночам, спать честным людям не дають.
- А что это за отчество странное такое – Мутоновна? – полюбопытствовал Максим.
- Ну, бабушка, стоит на страже интересов всех пенсионеров нашего дома. По её доносам уже троих домушников поймали, однако всех мутит от её соглядатайства. Вот и прозвали – Мутоновной. А отчество у неё – то ли Антоновна, то ли – Матвеевна, одним словом – Мутоновна.
- Да что у вас брать-то, голь перекатная? – Каркнуло снова из окна.
- Спасенья – нет, - прокомментировала девушка, - давайте отойдем, хоть это и бесполезно. Она как сова, в радиусе километра слышит любой шорох, но удовольствие бабусе всё же попортим.
- Как бы тебе кто-нибудь не попортил… развратница!
-  Она всегда на стрёме? Жуть!
- Мы уже привыкли. –  Катя пошла в глубину сада к скамейке, стоящей под сенью благоухающей сирени. Её  белые гроздья светились в темноте, как скопления галактик.
- А на каком этаже ты живешь?
- Я живу на восьмом этаже семиэтажного дома. - Как школьница у доски отрапортовала она.
- То есть на крыше? Как Карлсон? – Улыбнулся Максим.
- Всё гораздо проще. Дом построили в тридцатые годы с некоторыми архитектурными излишествами – два подъезда в семь этажей, а третий – восьми. Над ним поначалу располагался солярий и… не поверишь, бассейн. Мне рассказывала соседка, но её отцу – крупному чиновнику, надоели толпы толстых теток в бюстгальтерах и ситцевых трусах, то и дело вываливающихся из лифта возле квартиры и прущих наверх принимать солнечные ванны.  Он,  в дичайшем раздражении от постоянного созерцания толстых потных тел, потребовал построить над воплощенными  Сталинскими мечтами об идеальном мире  крышу и заварить с лестницы на неё вход.  Подхалимское архитектурное излишество ликвидировали. И тетки остались без наслаждений.
- Злодей! – Лицемерно вздохнул Максим. - Но ты-то, получается,  живешь в пентхаузе? И над головой стадо соседей не топает?
- А еще у меня балкон – десять квадратных метров, - похвасталась Катя, гордящаяся необычными размерами балкона, - и на нем цветут маргаритки и анютины глазки.
- Любопытно было бы взглянуть.
Катя в ответ только загадочно улыбнулась. Ах, как не хотелось расставаться ей с Максимом. Он может уйти навсегда, раствориться в этом синем вечере, в таинственных вечерних переулках старого города.
Провел приятно денек в Москве и улетел в свою благополучную Америку. И их разделят океаны и классовые предрассудки. А ты, милая девушка, останешься со своими пустыми мечтами, и беспочвенными надеждами. Он даже из вежливости не спросил номер твоего телефона. Хоть и намекнул, что охотно посетил бы твою квартиру.
Она подняла голову, и на её лицо упали первые капли дождя - десантники начинающегося ливня. Небо, еще недавно густолиловое, кружащееся разноцветными каруселями созвездий, подсвеченное снизу искусственными огнями города, потемнело. Тяжелая туча, всосав в себя половину мировых вод, переползла Европу и обрушила всю силу стихии  на задыхающуюся от неправдоподобной весенней жары Москву. Сверкнула молния, и раздался гром такой невероятной силы, что девушка испуганно вскрикнула. Ливень загнал их в подъезд, и тут же в нем мигнуло и погасло электричество
- Такой дождь быстро проходит, - раздался из темноты голос Максима, - он больше пугает, чем творит бед.
При очередной вспышке молнии он увидел невероятно прекрасное Катино лицо и, положив ей руки на плечи, прошептал: - «В электрических снах наяву, я искал бесконечно красивых и бессмертно влюбленных в молву…»
Романтическая обстановка ночного дождя, неосвещенный подъезд, провоцировали поцелуй и он не удержался. Губы девушки были сладки, податливы, нежны. И он понял, почему-то с неистовым восторгом, что целоваться она не умеет, и почувствовал, что пропал.
Катя отстранилась:
- Пожалуйста, не надо. – Тихо сказала она.
- Почему?
- Потому что ты улетишь и навсегда забудешь меня.
Эти слова вернули ему чувство реальности. Да, он не может, не имеет права воспользоваться наивностью этой милой девушки. Её податливостью и близостью. 
Молчание затягивалось. Прошло уже десять минут, двадцать, а дождь всё не утихал, он лил и лил с неубывающей силой. Муха, испуганно было притихшая у ног девушки, стала поскуливать от нетерпения и проситься домой.  Максим тоже стоял и ждал, когда девушка, наконец, решиться пригласить его к себе, потому что стояние в темном, пахнущем кошками, подъезде явно затягивалось, а дождь, видимо, решил не мелочиться и лить до рассвета.
         А Катя уныло думала, что квартира их совсем не предназначена для визитов высоких гостей.  Она не ремонтировалась уже лет семь, пожелтели потолки, а обои с букетиками наивных незабудок выцвели, серый затоптанный паркет, сиявший ранее всеми оттенками меда, уныло скрипел, осыпавшийся кафель в ванной – всё свидетельствовало о скудости и бедности. Когда Катя предложила своим мужчинам отремонтировать её собственными силами, папа ответил: «Интеллигентные люди евроремонтов не делают». И только старинная горка с чудесной посудой да спальня красного дерева напоминали о лучших временах, которые когда-то переживала квартира.
           «Боже, - ужаснулась Катя, - полная мойка посуды! Весь быт,  Витька, свинтус этакий, перекинул на меня, он, видите ли, пишет диплом, даже два, и подрабатывает в какой-то сомнительной французской фирме…»
- Решайся, Катя. - Прозвучал голос из темноты, словно Максим подслушал её мысли. – Не оставите же вы ночевать несчастного странника под дождем у вашего порога, хоть в этом и есть что-то очень романтическое.
И в подтверждение его слов сверкнула целая армада молний и свет, внезапно выделил  из темноты его блестящие глаза, манящие своей грозной силой.
- Пойдем. - Просто сказала Катя.
Она подняла гордо голову, словно Мария-Антуаннета идущая на эшафот,  и двинулась по лестнице вверх. На последнем этаже Катя вытащила ключ  и от волнения и темноты долго не могла попасть им в скважину, но снова сверкнула молния, осветив обитую поношенным дермантином дверь, и она распахнулась. Малюсенькая мохнатая Муха, собачка-папильон, предок которой не покинул несчастную Марию-Антуаннету даже на плахе, шмыгнула под кровать. Пока эти предатели обнимались, она тряслась от страха, совершенно забытая ими в этом чудовищном грохоте и темноте, полной опасностей.
- Проходи. - Сказала Катя. Она отправилась на кухню, где в шкафчике хранились свечи на случай отключения электричества. Вытащив запыленный медный подсвечник, она вставила в него свечку, чиркнула спичкой,  и в тусклом свете Максим разглядел квартиру, где жила Катя. Даже в неверном, колеблещемся свете свечей она производила впечатление сиротливости: стены, обтянутые старенькими обоями, вытоптанный палас на полу, заурядные плюшевые диван с креслами-близнецами. И неуют.
Катя его глазами рассматривала свой дом, и он ей очень не понравился. Да, увлеченная своим творчеством, она не придавала значения домашнему хозяйству, хотя какой-то приличный уровень чистоты и порядка все же поддерживала. Её мужчины не были снобами и дешевая обстановка их не смущала, зато не дураки были пожрать - требовали  от Кати вкусной пищи, и Катя научилась её готовить. Она даже умела печь слоёные пирожки и делать желе из яблочного сока, ванильного йогурта, завалявшегося варенья и замороженных ягод. И не по-московски вкусный, почти узбекский плов. Но сейчас эти её замечательные кулинарные  таланты не были видны, а квартира – вот она. Хорошо ещё, что темновато и не заметны другие прорехи бедности.         
- Кто – это? – Поинтересовался Максим, разглядывая на стене фотографию в простенькой рамочке.
- Мой отец.
- Он играл в футбол?
- Да, и был страшно знаменит, но я его славы уже не застала.
- Погоди, - задумчиво сказал Максим, - его имя… Мой отец – страстный болельщик, он до сих пор помнит каждый великий гол…
- Бурмистров. –  Быстро ответила Катя. - Глеб Бурмистров.
- Не может быть, - Максим пораженно оглянулся, - любимый футболист моего отца. Да он сравнивал его с Горинчи! А как отец сокрушался, что он внезапно исчез, перестал играть. Он жив?
- Да. - Вздохнула девушка, представив папу в больничной палате. И с радостью подумала. – «Но деньги-то на его освобождение мы добыли!»
- А почему он ушел из спорта?
- Печальная история, не время сейчас вспоминать… Хочешь выпить?  К сожалению, не могу предложить кофе. Плита не работает. – Пояснила она.
- С удовольствием.
В холодильнике томилась бутылочка настоящего шампанского, которую брат притащил с какой-то очередной презентации. Она вынула пачку хрустящего печенья и шоколадные конфеты, высыпала их в коллекционную, старинной  китайской работы, вазочку.  И сама удивилась: сколько ещё, оказывается, в доме завалялось дорогих вещичек.
Проходя по коридору, Катя увидела слабый свет в своей спальне. Она заглянула туда и обнаружила Максима, стоящего над её кроватью и любующегося шелковым батиком, висящим в изголовье.
- Юноша, вам мама не говорила, что неприлично заглядывать в девичью спальню?      
- Пардон. Искал ванную и сюда попал случайно. – Он кивнул на стену. - Кто это сделал?
- Я.
- Эти ирисы и подсолнухи… Где-то я их уже видел.
- Наверное, у Ван Гога. – Смутилась Катя. - Я не волшебник, я только копирую пока что. Но наступит момент, когда я  научусь, и буду делать великолепные вещи. – Заносчиво добавила  она.
- Никто и не сомневается. Уже чувствуется дарование. - Он  взял из Катиных рук бутылку шампанского и открыл её так ловко, только туман поднялся над горлышком.
- За что мы пьем? – Спросил он и сам же ответил. - За твои невероятные глаза. Да, за твои невероятные разноцветные глаза!
- А я, будучи впечатлительным подростком, страшно их стеснялась,   – неожиданно призналась Катя, -  даже с мальчишками не встречалась, думала, вот этот ржавый веночек возле зрачка -  сразу бросающееся всем в глаза уродство.
- Но ведь это часть твоего особенного очарования. – «Особенного» он произнес таким тоном, что к лицу Кати прихлынула жаркая волна. Горячий ветерок овеял тело.
Максим отставил бокал с вином и притянул к себе девушку. Он хотел целовать эти манящие губы. Находясь в трех метрах от её ложа, он хотел всего!  И понимал, что не имеет на это право! Но к черту совесть,  и к чертовой бабушке все расчеты!
Катя слышала бешеный стук его сердца рядом со своим; его  сейчас темные глаза манили  обещанием волшебного счастья. Но она отстранилась.
- Почему? – Он посмотрел на неё смущенно, но и с какой-то неясной  насмешкой.
Девушка побледнела. На прямой вопрос нужно дать прямой ответ, да и не умела она лгать и кокетничать. Эти женские уловки ей были не нужны. Соблазном была она сама – её кожа, её волосы, её тело.
- Потому что я хочу ухаживаний – цветов, конфет, подарков. Но особенно я хочу – романтики. Теплого синего моря, ужинов при свечах.  Полной золотой луны, висящей сияющим апельсином над темными безднами. Пальм и криков попугаев. Музыки - самой лучшей, самой грустной.  Хочу быть любимой… - Она на секунду задумалась, но подняла на него глаза, и прямо посмотрев в его лицо, продолжила. - Нет, этого мне мало! Я хочу быть обажаемой! Боготворимой!!!   Я еще и большего хочу – стать смыслом жизни своего мужчины. Но и любовь, и обожание не главная цель, это средство…
- А что же – цель? – Деревянными губами спросил он.
- Счастье! Разве это невозможно?
Максим молчал. Странная девушка! Наверное, они все об этом мечтают, однако ни одна не решиться сказать об этом вслух. А ему нечего ответить ей. Он, привыкший к постоянному повышенному вниманию и благосклонности женщин,  к легким победам над теми, кто ему хоть немного приглянулся, был смущен.
Проституток из бывшего СССР  он презирал.  Молдаванки, хохлушки, белоруски, да и русские девицы, из безнадежных и безденежных городков типа Белева или Кимр, заполонили все панели Европы. Большинство их - безвольных, бесхарактерных, слабых опускались все ниже и ниже, а потом попадали – в арабские и еврейские притоны, и частенько там заканчивали свою жизнь, бесполезные для работы алкоголички и наркоманки.
Наиболее энергичные путанки пересекли Атлантику и развернули свой бизнес в пуританской Америке, вытесняя с рынка сексуслуг латинос, негритянок и мулаток - основной американский контингент в сфере этого бизнеса.  Небольшое количество белых бабёшек, совсем уж никчемных, страшных и аморальных, как крокодилы, не могло конкурировать с нашими красотками. Рашен топ-модели от сексбизнеса теснили их по всем направлениям. Но услугами подобных особ Макс пользовался крайне редко. У него была постоянная партнерша – его невеста Люси. Из смешенной семьи французов, их предки покоряли просторы Америки, и русско-украинских  эмигрантов первой послереволюционной волны. Девушка сия просто обожала грязный разврат и самый грубый секс. Она доставляла Максу немало приятных минут. Но, увы, он не любил её.
- За высокие мечты, которые сбываются! – Торжественно произнес он.
- Да, за высокие мечты. - Катя выпила свой бокал и, поставив его на столик, открыла дверь на балкон. Дождь стал тише, вежливее. Последние капли шлепались на балконную  плитку и звенели во мгле. В ночной темноте сладко запахло цветами. Сумасшедший  ночной дождь уже терял силы – молнии смещаясь на юг, сверкали все реже и реже, и в разрывах туч стали поблескивать первые робкие звезды.