Инсталляция

                фантастическая повесть
                посвящается С.В.               
                I

        Нет предела совершенству. Также бесконечно можно  совершенствовать сам предел, отодвигая границы допустимого туда, куда ещё вчера не ступала нога искусствоведа. Иными словами — человек рождён для творчества, у которого бесчисленное множество потайных уголков, рано или поздно высвечиваемых регулируемым прожектором с концентрируемой оптикой.

        Жорж едва не оступился, попав ногой в глубокую выбоину тротуара. Даже не подумав чертыхнуться по этому поводу, он продолжил отсутствующе от окружающих шагать вперёд, совершенно не глядя вниз. И удивляться тут нечему  — как это часто бывало, он обдумывал очередную инсталляцию, которая едва-едва начинала складываться в его голове из невообразимого сумбура в нечто, по его мнению, интересное.
Несколько раз его задели плечом встречные прохожие, и Жорж машинально извинялся то ли перед ними, то ли перед собой. Он двигался на автопилоте куда-то, не помня куда именно влекомый, поскольку почти весь мыслительный ресурс был сейчас занят поиском идеи. Впрочем, это состояние являлось для него обычным ещё с детства.
    
        Жорж Багрицкий (в миру Гриша Васильков) напряжённо пытался уловить смутный образ, ворочавшийся где-то рядом  с поверхностью осознания, но никак не мог выудить его наверх и уже здесь досконально оформить. Это было необходимо сделать как можно быстрее, иначе он, и без того сильно размытый, мог окончательно раствориться или просто  нырнуть глубже, в пучину неясных видений, мимолётных мыслей, а то и просто их обрывков, постоянно одолевавших художника, и безвозвратно утонуть. Тем более этого нельзя было допустить, так как через неделю в городе открывалась выставка поп-арта, где ему, как представителю местной богемы, дали место. Впервые. А проекта всё ещё не было.
Внезапно сильный толчок очередного прохожего вывел Жоржа из сомнамбулизма. Он, уже не извиняясь, обнаружил, что дошёл до дверей своей художественной студии. Прохожий, вяло жестикулируя в адрес Жоржа, энергично удалялся прочь, унося в руках пакет с изображением круглого иллюминатора, в глубине которого виднелся любопытный рыбий глаз.
        И тут Багрицкого осенило — вот! Он понял, о чём подспудно томился с утра! Он понял, что нашёл концепцию своего нового проекта, и немедленно дёрнул дверь на себя, чтобы заняться реализацией предварительно оформившейся идеи.
    
                *

        Вне всяких сомнений, Гриша от рождения был художник. В самом широком понятии. Ещё в детстве он любил собирать разные безделушки, а затем составлять из них диковинные композиции, которые своей необычностью наповал поражали родителей, друзей. Помнится, будучи заурядным учеником самой средней школы в четвёртом классе, на уроке изотруда вытащил из кучи мусора разбитую гитару. Повертев и так, и сяк, добавив ей пару никому не нужных стружек и лоскутков, к концу урока превратил бесполезный хлам в нечто, разительно схожее с одноклассницей Ленкой Сидоровой. Показав своё творение трудовику, Гриша вогнал в краску непрошибаемого Петровича, любившего в жизни лишь две вещи: рубанок и запах столярного клея.
Гитара-Ленка имела карикатурное, но вместе с тем едва ли не детальное сходство с прототипом. Причём с такими подробностями, что смутила даже крайне циничную, убеждённую сторонницу движения чайлдфри преподавательницу английского, на чьём уроке в тот же день Гриша и явил свету (классу) свой шедевр. (Кстати, история имела продолжение: через несколько месяцев «англичанка» ушла в декретный отпуск и родила сначала дочку, а потом сыночка, став впоследствии и вовсе дважды орденоносной матерью-героиней.)
        Сама же Ленка-оригинал залилась слезами, и, топнув ногой, громко потребовала немедленно уничтожить свою «бездарную, бессовестную, вовсе непохожую на неё кошмарную пародию». Однако поговаривали, что затребованный акт вандализма не был совершён; а на самом-то деле «гитара» тихо осела в запасниках Петровича. Который с той самой поры настолько загрустил, что в лечебных целях якобы оказался тайно подвержен фетишизму. Впрочем, следует заметить, что редкий уважающий себя женский коллектив, а тем более такой большой, а тем более школьный, упустит возможность допустить разного рода инсинуации в отношении личной жизни своего трудовика. (Тут надлежит добавить, что и не только в отношении последнего…) А потому, верить этим ничем не подтвержденным досужим слухам или нет — дело сугубо личное каждого сознательного гражданина, живо интересующегося образовательной проблематикой.

                II

        Багрицкий попытался наскоро перекусить, однако вовремя поймал себя на том, что пытается съесть нечищеную картофелину, и кажется, даже сырую, вместе с таким же неподготовленным яйцом. Поняв, что лёгкий обед лучше на время отложить, помчался к знакомому хирургу-дизайнеру, который был его давним приятелем. Впрочем, не только: Багрицкий, рассматривая себя как объект для самовыражения, именно ему, этому доктору, доверил доводку своего тела до художественного совершенства.

                *

        …Достигнутый Гришей первый успех, несмотря на неожиданность, не вскружил голову молодому дарованию. Васильков продолжил творческие поиски; и хотя долгое время оставался как бы в тени мимолётного признания «гитары», не стал почивать на лаврах. Были, были во время дальнейшего обучения в школе у Василькова и другие, не менее интересные работы. Однако ни одна из них не повторила фурор «Сидоровой Ленки» ровно до финала двенадцатого, выпускного класса. Зато к концу его Гриша вновь потряс школу сверху донизу, порядком расшатав её устои: с целью задобрить учебный коллектив и улучшить безобразную картину своего итогового аттестата, он сделал общий подарок учителям — скульптуру некоего собирательного Педагога. Каждый из коллектива, от директора до уборщицы, кто вглядывался в упомянутую конструкцию, состоящую из указки, мелка и некоторых других нехитрых школьных принадлежностей, тут же узнавал в ней себя. На выпускном вечере её в шутку установили в актовом зале. Все до единого учителя напились шампанского, после чего принялись водить хоровод вокруг этой статуи. Безмерно прочувствовавшись, они хотели тут же выдать Василькову красный аттестат вкупе с Золотой медалью, но наутро, выспавшись, из осторожности добавили в него пару четвёрок. Из-за чего, понятно, медаль Грише так и не досталась… А саму скульптуру, уже закатанную к тому времени в пластик, «от греха» унёс домой директор, где превратил в объект истового идолопоклонства в среде мгновенно организовавшейся секты «просвещенцев» (здесь сноска:  Просвещенцы — группа оголтелых преподавателей, идущих наперекор директивам Минобра и Минкульта).

        Выйдя, как все вчерашние школьники, в большую жизнь, Гриша решил постичь Красоту, и тут же назвал себя Жорой Багрицким.
Поскольку теперь Закон дозволял ему, как Жоржу, в связи с грянувшим совершеннолетием, абсолютно легально посвятить себя НЮ, то он немедленно пустился во все тяжкие. Как любой молодой, начинающий ценитель Прекрасного, он поначалу обратил пристальный взор на девушек: известно, что все уважающие себя работники изобразительного цеха начинают с того, что раскрашивают  женское тело. Решил заняться этим и Жорж. Оставалось найти подходящую натуру.
        Впрочем, что до женщин, то они всегда и с удовольствием вьются вокруг богемы, даже если её представители выглядят не столь убедительно, как следовало бы по дамским меркам. Выручает юный напор и здоровое нахальство молодости. И это нормально, считал Жорж, великодушно принимая авансом знаки внимания со стороны дам. Правда, не слишком на том акцентируясь. И в этом был весь Багрицкий, без малейшей рисовки.

        Нельзя сказать . что это был неудачный период его творчества. Отнюдь. Несколько первых натурщиц, разукрашенных диковинными цветами на разных деликатных местах их тел, публика неизменно встречала аплодисментами. Но и только. А вот проект «Ожидание» с бантами на щиколотках оказался довольно заметным, если не сказать — скандальным; и совсем не по причине наготы модели — кого нынче этим удивишь, а из-за закреплённого на её животе действующего (двигающегося и издающего звуки) очень натуралистичного макета ещё не рождённого младенца, вернее — крупного эмбриона. Вот это как раз и вызвало ожесточенные споры зрителей. Особенно неистовствовали феминистки, неизвестно для каких целей забредшие на представление Жоржа.
        Между прочим, эта модель — её сценическое имя Фиалка — долго преследовала автора, пытаясь женить на себе. (Видимо, к тому моменту он уже заимел весомый авторитет в определённых модельных кругах… Но вполне возможно, что дело обстояло гораздо хуже — искусная работа Жоржа настолько убедила девушку в реальности происходящего, что она посчитала себя брошенной матерью?!..) Увы для неё — Багрицкий всегда боготворил лишь один идеал женщины — свою Музу. К тому же последняя инсталляция (с эмбрионом) немного отрезвила Багрицкого: он понял, что, с таким усердием играя на женском поле, недалеко до настоящего младенца… А Жорж, понятное дело, пока совершенно не был готов к этакому обороту событий… Таким образом, можно сказать, что молодой человек вышел из периода увлечения девичеством без ощутимых потерь, насытившись ею как творец. Даже немного пресытившись.

        Далее он сосредоточился на Мужестве. В профессиональном смысле — как его выразитель. Поэтому стал часами рассматривать себя в зеркале, а затем и как отвлечённую, специально созданную для того свою же голограмму с мельчайшими подробностями. Нет, он не стал Нарциссом. Наоборот, Жорж всячески старался отыскать в себе малейшие изъяны, которых, справедливости ради, нашлось великое множество.

        Приобретя первый опыт «самообнажёнки», Багрицкий остался крайне недоволен своим внешним видом. Даже лёгкая экзальтация женщин от его появлении в студии не утешала — она казалась плохо наигранной, зачастую откровенно фальшивой из-за недостатка артистизма очень молодых моделей. И в этом, если уж совсем откровенно, была немалая доля правды…  Временами это недовольство доходило до отвращения к себе.
        Безусловно, нужно было что-то делать, не доводя до паранойи. Тут-то и свела близко судьба со значимым человеком на почве общих интересов: как-то, сидя в стриптиз-баре (по чисто профессиональным интересам), Жорж и сидящий невдалеке такой же зритель внезапно ощутили некое обоюдное влечение — а где, собственно, в каком ещё другом подходящем месте двум культурным молодым людям найти подходящего собеседника?
        Жорж потягивал любимый ликёр «Арбузный», изготовленный исключительно из лучших сортов этой ягоды местных бахчей, и внимательно, с художественно-познавательной стороны, разглядывал извивающуюся у шеста нагую танцовщицу. Упомянутый молодой человек с таким же холодным любопытством наблюдал за девушкой. Жорж пригляделся к нему: видный, атлетически сложенный парень, на столике бутылка вина «Волжское», созревшего в одном из знаменитых нижневолжских винных погребов. Оба  тут же встретились взглядами. Жорж поднял большой палец, оценивая шоу.
Парень в ответ поднял оба больших пальца и, качнув свою бутылку, спросил:
        — Можно?
        Несомненно, он имел в виду возможность подсесть к столику Багрицкого. Тот согласно кивнул.
        — Жора! — отрекомендовался хозяин столика.
        — Вадим! Бакин!
        Молодые люди вместо брудершафта тут же поделились выпивкой, похвалили друг друга за вкус как к выбору спиртного, так и типажа девушек. Завязалась оживлённая беседа.
Сразу же выяснилось — оба тут были «по работе». На так называемой «натурной охоте». В подтверждение чего и Жора, и Вадик, не сговариваясь, после окончания танца подозвали к себе плясунью, и бесцеремонно ощупали ту на предмет гладкости кожи и мягкости тела; после чего с миром отпустили, не забыв щедро заплатить за терпение и выдержку. А поскольку деньги в трусики засунуть ни один, ни другой не смогли по причине отсутствия какого-то ни было белья на стриптизёрше, просто отдали совместную наличность ей прямо в руку. Вскоре, обменявшись контактами, пьяные и довольные, ушли из заведения. Как выяснилось позже, заложив тем самым начало большой мужской дружбы.

        Творческий кризис Жоржа нарастал день ото дня. Вот тут-то и пригодилось знакомство, как оказалось, с молодым, но талантливым хирургом-дизайнером Вадимом Бакиным. По счастливой случайности, тот был помешан на телесных формах. И притом не боялся рисковать чужим телом. Короче говоря, оба удачно нашли друг друга. В тот момент их интересы совпали абсолютно: Жорж жаждал экспериментов над собой; в свою очередь Бакину требовался сторонний материал для наработки практики. Это и явилось благодатной почвой для их совместных,  весьма плодотворных усилий в течение целого года.

        Васильков-Багрицкий от природы был худоват, а изрядная сутулость неизменно вызывала у кого улыбку, у кого сочувствие… В общем, перечень его физических несовершенств мог бы занять энное количество времени, однако в целях его экономии стоит сразу перейти к результатам. Бакин выправил осанку Гриши, сделал его ноги идеально ровными. Чуть-чуть расширил плечи, чуть-чуть увеличил рост. Немного подправил нос и слегка изменил разрез глаз. Иными словами, вмешательство носило корректирующий, некритический характер, однако в результате точечных воздействий, характер и локализацию которых определял исключительно сам Васильков, и получился нынешний Багрицкий. А уж когда Бакин нарастил мышечную массу Жоржа, то любой, кому посчастливилось увидеть Багрицкого без прикрас, в неглиже,  тут же восклицал:
     — Ба-ба-батенька! Да вы просто Аполлон!
        Жорж, впрочем, отнёсся к такому лестному сравнению очень серьёзно, вследствие чего вскоре подкорректировал свой детородный орган до идеального (в понятии Жоржа) размера. Притом, как ни странно, в сторону уменьшения. Таким путём Багрицкий достиг собой искомого Золотого сечения как в ширину, так и высоту. Теперь при взгляде на Жоржа каждому хотелось замолчать, жестоко завидуя — а ведь и вправду Аполлон!

                III

        Вот и сейчас Багрицкий спешил к Бакину, поскольку без его искусных, оч. умелых рук, осуществить задуманное было невозможно.
               
                *
        Завершение работы над собой Жорж ознаменовал культурной акцией — водрузился на верхушку центрального городского фонтана. Того, что «с нимфами». Багрицкий, будучи исключительно в совершенном своем естестве,  не считая шляпы, стоял над такими же, но ещё более голыми, нимфами. На его груди симпатической краской было написано слово «изливающий», на спине — «муж». Ах да, нужно добавить, что Жорж прикрепил к  своему пенису трубку, другим концом подведённую к небольшому насосу, качавшему воду из фонтана для того, чтобы с немалым напором возвращать её через эту самую трубку назад. Данная игриво-фривольная конструкция была изготовлены таким образом, что первичный половой признак Жоржа находился как бы в перманентном восстании, привлекая к себе особое внимание зевак.
        Сверху всю композицию стыдливо венчал противосолнечный мужской (голубенький) зонтик, удерживаемый над собой Багрицким, что, с точки зрения законченности художественной концепции, было абсолютно необходимо.
Заявить, что акция не вызвала интерес у окружающих — значит, надругаться над истиной: тут же нашлись крикливые противники такого смелого самовыражения. И, кажется, выступали они вовсе не против зонта… Однако таких нашлось немного. Основная  масса собравшихся была вполне доброжелательна, а некоторая их часть даже инициативна: вскоре после начала представления в их рядах появились плакаты с надписями «Жора — ура!», «Жора — жги!». Были и другие, столь же мотивирующие, письменно оформленные фразы…
        Полиция прибыла на место происшествия лишь через десять минут, что при царившей в городе суровости Закона было непозволительным промедлением. Массовка тут же отреагировала, выпустив и размножив следующие воззвания: «Жора, держись!» и «Жора — мы с тобой!». К тому времени сам Жорж изрядно продрог, и, хотя и получил от полицейского наряда пару ощутимых тумаков, всё же, честно говоря, был несказанно рад сойти в его сильные, строгие, правопорядочные руки. Раскланиваясь под бурные аплодисменты публики, акционист благодарно запахнулся в свой, лежавший с начала представления на скамейке, махровый халат. 
В суде, куда его вскоре доставили, приговорили к 15 суткам общественно-полезных работ. Отделался он столь легко потому, что название инсталляции, нанесённое на его тело хитрой краской, существовало, пока оно омывалось водой. Как только Багрицкий обсох, надпись безвозвратно исчезла. Таким образом, исчез сам факт нарочитой публичной демонстрации. Как сказал далее предоставленный ему бесплатный адвокат: — Нет подтверждающего документа, нет и предмета дела! А мой клиент просто купался, потому что было жарко!
Судья, а это был мужчина, отнёсся снисходительно к столь беззубой защите, тем не менее счёл её доводы убедительнее обвинительных, поскольку было действительно жарко. Даже сейчас. (Уф! Он обмахнулся бумагами тоненького дела Багрицкого.) Затем квалифицировал произошедшее как мелкое хулиганство. В результате Жора оказался в КПЗ в окружении других многочисленных и разнообразных правонарушителей. Даже рецидивистов.

        Работал он плохо. Всё время отвлекался на частности,  забывая о главном — процессе собственного исправления. Будучи ежедневно занят на уборке улиц, вместо того чтобы выбрасывать мусор в общую кучу, собирал его,  подолгу разглядывая; и к исходу десятых суток всё более рисковал получить ещё пять «за лень и нерадивость». Но!.. Не было бы счастья, да, как говорится, помогло: из старых ботинок, сильно поношенных штанов и битой тротуарной плитки Багрицкий соорудил монумент во славу Полицейского, главным несущим элементом которого вместо логически напрашивающейся дубинки явилась  метла, раскрашенная в черно-белую полоску и увенчанная сверху черенка подобием форменной кепки. Всё это, по замыслу автора, должно было олицетворять истинное предназначение полиции — выметая, очищать! Однако Жорж мгновенно понял, что одной стилизованной фигуры Стража порядка будет совершенно недостаточно, поэтому тут же добавил в композицию другую кучу мусора, скомпонованную в ином порядке, тем самым выведя на свет Божий Беззаконие, которое и подвергалось очищению. Вот так и родился ставший впоследствии столь известным скульптурный диптих «Полицейский, выметающий Зло».
 Кстати говоря, пока это находилось в свободном доступе прямо посреди улицы, ушлые репортеры успели заметить новое творение Багрицкого. Естественно, оно было оцифровано, и тут же ушло в народ.
И всё это несмотря на то, что со стороны Жоржа такой шаг был опрометчивым, даже рисковым. В городе было неблагополучно с общественной безопасностью, причём настолько, что, можно сказать, между полицией и нарушителями Закона шла едва ли не настоящая война. И чем жёстче действовали органы правопорядка, тем беспринципнее вела себя противоположная сторона. Поэтому опасность для Багрицкого заключалась в том, что незаконопослушные граждане могли запросто побить за такое «произведение», сочтя  заискиванием перед полицией. Тем не менее, ничего плохого не случилось. Более того, несколько представителей уголовной среды (из толпы они выделялись платиновыми фиксами со стразиками), взглянув на композицию, обратили пристальное внимание на её отвратительную часть, олицетворявшую злое Беззаконие, и тут же добровольно отправились в ближайшее «околоток» с повинной за прошлые прегрешения. И это несмотря на гарантированную порцию колотушек от околоточных.
В свою очередь, нижние чины, надзирающие сей момент за активно исправляющимися заключёнными, в число которых входил и Багрицкий, пользуясь служебным положением, успели вдоволь налюбоваться на монумент. Они почему-то не осмелились уничтожить арт-объект прямо тут, на месте, а наоборот — их  руки решительно отказывались подняться на него. Даже напротив, оба сержанта — младший и старший — взялись всячески опекать его.
Как оказалось, не зря. В течение часа в кабинете начальника горотдела полиции полковника Правилова раздалось не менее десяти звонков. Причём и «оттуда», и «отсюда». С каждым новым указанием полковник становился всё правильнее и правильнее, пока не стал совершенно прямым и вовсе непохожим на себя.
Правилов приказал срочно доставить обоих виновников — Багрицкого и то, что он наваял — на место дислокации. То есть: Жору — в камеру, скульптуру — во внутренний двор отдела полиции. После немедленно последовавшего за этим решением следующего строгого звонка оно, решение, было тут же изменено на другое: Жору —  на волю, изваяние — разобрать, а части раскидать подальше друг от друга.
Едва успел Багрицкий ступить за ворота пеницитарного учреждения, как полковник Правилов получил ещё более строгое указание: скульптуру пока не трогать, вплоть до дальнейших указаний. Полковник стал метаться по кабинету, как загнанный зверь, жалобно причитая, мол, и за что ему такое за год до пенсии?

        Скульптура Полицейского простояла неделю во дворе, рискуя обветшать и развалиться от внешних погодных явлений, когда в кабинет Правилова очень вежливо постучался его непосредственный подчинённый майор Невсебеев. Он был, как никогда раньше, чисто выбрит и безукоризненно выглажен. Правилов насторожился: ещё одно такое событие, подобное Багрицкому, он мог уже не выдержать…
Невсебеев чётко, как по бумаге, начал доклад:
        — Господин Полковник…
        Майор увидел категорический взгляд Правилова, и поправился:
        — Товарищ полковник, в городе произошла культурная революция!
        Полковник начал медленно сползать со стула, но майор поспешил пояснить:
        — Показатели преступности резко пошли на убыль.
        — Как это?
        Опешивший Правилов тут же забыл о начинающемся приступе панической атаки.
        — Все выходящие из нашего КПЗ отправляются на свободу с чистой совестью и благими намерениями!
        Полковник более внимательно посмотрел на  Невсебеева: в правой руке тот держал Устав Полиции, в левой — томик Евтушенко.
        — Да что происходит? — спросил вконец опешивший полковник.
        Майор очень внятно (куда, спрашивается, делось его чудовищное профессионально-казённое косноязычие) пояснил, что всё дело в злополучной, вернее — добротворящей скульптуре «от Багрицкого». Всякий, кто ни взглянет на неё, будь то заключённый либо сотрудник полиции, тут же ступает на путь исправления.
— Майор, вы чего несёте? Как может исправиться полицейский?
Полковник тут же стушевался, и сам себя поправил:
        — Я имел в виду, что наши сотрудники не нуждаются в исправлении. Они изначально прямые. Ну, то есть, правильные.
        Полковник с изумлением понял, что покраснел. Промокнув рукавом вспотевший лоб, смущённо добавил:
        — Ну, вы меня поняли, надеюсь?..
        — Так точно!
        Майор с таким треском щёлкнул каблуками, что у обоих присутствующих зазвенело в ушах.
        В общем, как далее доложил майор, со слов тайных агентов выяснилось, что правонарушители, неизбежно проходя мимо Скульптуры ПпЗ, далее уже никак не могут вести себя по-прежнему, то есть — плохо. Поэтому все, как один, начинают мирно трудиться на благо общества. Те же, кто не смог перековаться, попросту уезжают подальше, категорически не желая возвращаться, потому как в случае рецидива, снова попав в КПЗ, уже не могут перенести разительных перемен в поведении сотрудников полиции в отношении себя — доброе слово, которым те вдруг перевооружились, для них, отщепенцев и отбросов, оказалось хуже «кнута». Но и это не всё: уже несколько дней подряд горожане не разбегаются при виде экипажей ППМС (здесь сноска: ППМС — полицейская патрульно-мобильная служба), а встречают их чуть ли не хлебом-солью, осеняя каждый экипаж маленьким изображением Скульптуры Полицейского против Зла.

        Примерно через месяц после описанных событий в кабинете Правилова вновь раздался звонок «оттуда». Ему звонил «Сам» с отеческим поздравлением «в связи с присвоением за особые заслуги в борьбе с правонарушениями» звания генерал-майора. Скульптура ПпЗ усилиями лучших городских реставраторов была тут же подновлена и сохранена на века, и  немедленно перекочевала ко главному входу ГУ МВД города, где продолжила своё исцеляющее действие. Кстати, чуть ранее Правилов тоже переехал, но только во внутрь Управления, став его начальником.

        Что же касается самого виновника перемен, то Жорж был вызван праздничной повесткой — с бантиками по обрезу — в «жёлтый дом», то бишь —  Управление МВД. Шёл он туда с некоторым опасением. Мало ли, ведь свои «сутки» он так и не досидел. Но, вопреки нехорошим предчувствиям, обошлось: про недавний «залёт» никто и не заикнулся. Более того, при скоплении многих важных городских персон и малого офицерско-полицейского Собрания ему жаловали звание «почётный помощник полиции N-ска» с вручением удостоверения за номером 001.
Жорж не стал вдаваться в тайный смысл нумерологии своего документа, попросту убрав подальше. Вдруг на улице кто случайно найдёт «корочки» в его кармане, и дело дойдёт до эксцесса? Впрочем, опасался он напрасно, поскольку даже не подозревал, насколько изменился в последнее время уклад родного города в общем и безопасность каждого земляка в частности… К чему сам немало приложил руку, вернее, обе.


        Получив в итоге очередной опыт самообнажения, Багрицкий стал совершенно раскован. Выйдя «на волю», он принялся весьма эпатажно одеваться. Крохотный сетчатый топик, непонятно каким образом натянутый на его мощный торс, смотрелся как небольшая аппликация, сквозь которую пробивался дикий мох, буйно растущий на груди. (Тоже, кстати говоря, выросший благодаря усилиям Бакина по пересадке волос с… Ну неважно, откуда…) Опять же педикюр… Брутально накрашенные ногти очень выигрышно смотрелись на фоне грамотно подобранных, в милитаристских тонах, открытых сланцев.  И это было не то что необычно, но, главное — очень художественно! А взять его бриджи! Почти прозрачные, с многочисленными вырезами на бедрах и ягодицах, они ненавязчиво подчёркивали великолепие мышц Жоры, вызывая живейший интерес у представителей секс-меньшинств. Те буквально осаждали Багрицкого, приняв за своего. И напрасно, поскольку он горячо ратовал за голую натуру, но с холодностью отрицал натурализм. Прошло немало времени, пока каждая из сторон осталась при своих интересах.

                IV

        Как уже было сказано выше, в городе намечалась выставка НЮ. Поскольку Жорж Багрицкий к тому моменту стал довольно заметным местным культурным явлением, то ему, как говорят некоторые скульпторы, и «молоток в руку» — комиссия по проведению мероприятия выделила некоторое количество квадратных метров под несколько образцов его творчества.
Недолго думая, первым экспонатом Жорж решил выставить себя. Правда, с некоторыми улучшениями…
        Казалось бы, ну куда уж лучше? Ведь и без того он мог успешно пополнить список семи Чудес света восьмым — самим собой. По крайней мере, многие его поклонницы с восторгом поддержали бы такое, очень звучное реноме Багрицкого. Однако банально демонстрировать свои, пусть и высокохудожественные, телеса Жорж не мог. В отличие от большинства былых и нынешних художников, он не любил статику, а всё прошлое казалось устаревшим. Как основатель «живого монументализма», он был в постоянном движении, а значит —  непрестанном развитии. Потому-то и требовалось внести в себя кое-что новое, для чего он и спешил сейчас со всех ног к Бакину.

        Несомненно, как и многие предыдущие, задуманный проект не смог бы состояться без смелого изобретательства Вадима Бакина. Этот врач с внешностью незамысловатого качка обладал незаурядным умом, способным на рисковые новации. Да, без ошибок Бакин не обходился, но они были редкими; потому судебные иски, выдвигаемые пострадавшими против него, разбивались о мощную стену многочисленных благодарностей осчастливленных им пациентов, среди которых было немало очень и очень влиятельных особ… Впрочем, сейчас речь не о том.
Кроме того, не стоит упускать из виду тот факт, что любое творчество, будь то медицинское, а даже и монументальное, требует финансовых вложений. И немалых. Жорж, как «начинающий (да, всё ещё начинающий) многообещающий», до сих пор не обладал таковыми. Зато Вадим Бакин, в силу своей, крайне востребованной, деятельности, как раз таки имел этот ресурс. И часть его дальновидно вкладывал в Багрицкого.
        (Кстати говоря, тот рассчитывал после предстоящей выставки изрядно поправить свои денежные дела.)
        Последнее «ноу хау» Бакина заключалось в изобретении особого раствора для создания невидимости кожных, покровных, мышечных и других тканей живых тел, включая человеческие. Вот он-то и требовался Жоржу для осуществления задуманного, поскольку с некоторых пор стал уделять значительное внимания внутреннему миру человека. Можно с уверенностью сказать, что он перестал быть исключительно рабом формы… Не удивительно, что по ходу подготовки своей экспозиции он отверг изначальный посыл своего творчества лишь как внешнюю красоту, и двинулся в направлении «содержательной формы».
    
        Всё это потребовало больший усилий обоих новаторов, и Багрицкого, и Бакина. Которые заняли практически все оставшиеся до открытия выставки дни, в авральном режиме заканчивая  работу над задуманной инсталляцией. Оба вдруг ощутили себя создателями совершенно нового, ещё никем не апробированного, именно ими открытого направления в искусстве. Недолго думая, решили обозначить его как «прозрачный авангард».

        В день открытия Багрицкий появился в зале в непроницаемом хитоне. Остановившись в центре отведённого ему пространства, взошёл на приготовленный для демонстрации подиум. Хитон медленно сполз на пол.
Зрители мгновенно сгрудились вокруг. Все озадаченно молчали. Жорж стоял спиной, показывая всем, как в районе поясницы сквозь совершенно прозрачные окошки тела были прекрасно видны слегка подкрашенные для яркости симметрично расположенные почки Багрицкого. И, надо сказать, очень хорошие почки!
Когда он повернулся лицом, то по рядам зрителей пополз нервный ропот. Сверху и слева, там, где и положено, билось большое красивое сердце. Снизу отчетливо виднелась предстательная железа, в которую плавно, приятно для глаз, интегрировались другие внешние атрибуты мужской силы.
Незамедлительно появившаяся рядом с Багрицким красивая дама в строгом академическом одеянии эффектно зажгла в правой руке светящуюся указку; затем волнующим голосом стала давать пояснения к представленной вниманию публики живой статуе: два сердца — верхнее, общечеловеческое, и нижнее — чисто мужское, как непременная деталь настоящего самца. Почему почки? Как могли заметить зрители, это было симметрично, а потому красиво… Они, по задумке автора, выравнивали некий композиционный перекос вправо, если смотреть анфас, или влево, если со спины. Поведя указкой ниже, экскурсовод без тени смущения красочно описала назначение и характеристики остальных предметов мужской морфологии, то ли нечаянно, то ли намеренно пару раз слегка коснувшись их указкой. Жорж, надо отдать должное, в эти мгновения даже не дрогнул…

        Зал зааплодировал. Правда, раздался и недовольный свист со стороны некоторых ортодоксальных зрителей. Но тут уж как водится: у каждого — свой вкус на свет и цвет. В вечерних новостях Жорж был замечен и отмечен как неординарный художник, работающий на стыке явного и неочевидного. Впрочем, была одна статья, которая обвинила его в «дешёвом эксгибиционизме, присущем психически неустойчивым, явно неуравновешенным личностям». Жорж, прочитав такое, повёл бровью — знал бы этот щелкопёр, во сколько обошлось данное представление…

        На следующий вечер зрителей было гораздо больше, но Жорж не явился. Не было его и назавтра. А появился он лишь в последний день выставки, когда нетерпение и недовольство публики стали критическими.
        Вышел в зал он не один. Следом пара ассистентов катила большой чёрный ящик, каким обычно пользуются фокусники. Сам Багрицкий был одет во фрак и высокий цилиндр. В руке держал тонкую палочку. Возможно, волшебную… Жорж взмахнул ею, раздалась барабанная дробь. В помещении погас свет, а когда вновь зажёгся, то зал ахнул…
На возвышении горделиво красовалась женская голова, насаженная на… скелет. Да-да, создавалось полное впечатление, что гладко выбритая, блестящая в свете прожекторов  круглая голова была отделена от позвоночника, хотя и опиралась на него. Какая-то из впечатлительных дам в зале негромко вскрикнула, пытаясь упасть в обморок. Остальные зрители затаили дыхание, ожидая продолжения.
Голова медленно повернулась. И вновь послышался чей-то придушенный возглас. Затем они — голова и её скелет — начали совместное движение по импровизированной сцене,  подсвечиваемой сзади несколькими неяркими прожекторами. Танец, а это был именно он, вопреки ожиданию, не вызвал отторжения у присутствующих — настолько было очевидно, что оба его объекта, и голова и скелет, были живыми, да ещё передвигались с непередаваемо девичьей грацией.
К зримому ощущению добавилось звуковое сопровождение: каждое па девицы-скелета стало подчёркиваться стуком кастаньет. Девушка плавно и довольно быстро пританцовывала, притоптывая «ногами» и прихлопывая «руками». По рядам зрителей прошелестело — «качуча» (здесь сноска: Качуча -- народный сольный испанский танец). Если приглядеться и прислушаться, то в предлагаемом ошарашенным зрителям фантастическом действе в самом деле можно было уловить мотивы этого зажигательного танца, поставленного, несомненно, большим мастером своего дела. А негромко звучащая музыка на испанские народные мотивы медленно, но верно заводила публику, которая тоже начала притопывать в такт. А уж танцовщица… Её изящные косточки двигались как бы сами по себе, вызывая эффект нереальности происходящего. В какой-то момент сложилось осознание, что так звучат не кастаньеты, а сами косточки танцовщицы. Тут же в глубине зала послышался сторонний стук — впечатлительная особа всё-таки упала на пол без чувств. Её немедленно вынесли на воздух. Остальные зрители, кажется, не заметили происшествия, настолько их увлёк «танец с костями».
        Пожалуй, это была грандиозная художественная находка Багрицкого. Однако она имела продолжение. Цвет прожекторов внезапно изменился, высвечивая какие-то дополнительные детали танцовщицы. Как оказалось, на фоне тоненького девичьего позвоночника и рёбер стал отчётливо виден желудочно-кишечный тракт, грациозно уложенный внутри девушки по всем канонам медицинского атласа.
Меж тем девица начала другой, довольно странный танец. Музыка тут же сменилась. Теперь едва слышно раздавалось что-то индийское, расслабляющее и вводящее в лёгкий транс. Девушка взяла в руку стакан с горящим внутри ярким огоньком и будто отпила. Огонёк «пролился» внутрь пищевода, и медленно побежал по направлению к желудку. Девица подняла над собой ладони, сплела их и обратила кверху. Затем стала поочередно наклонятся влево и вправо. Огонёк внутри неё стал просачиваться в желудок.
        Под эти движения добавились звуки, напоминавшие негромкое трение друг о друга чешуек змеи. Или пересыпание мелкого песка. Девушка положила пальцы левой руки на правую ключицу, а правую руку горизонтально подняла. Затем повернулась вправо, сопровождая одноимённым поворотом головы. После чего вернулась в исходное положение и проделала соответствующие операции в левую сторону. Огонёк из желудка прошествовал в тонкий кишечник. Зрители настороженно молчали, ещё не понимая до конца смысл происходящего.
        Далее живой скелет как бы лёг на подиум, опираясь на руки и пальцы ног. Стал оглядываться назад, определённо стараясь разглядеть что-то позади себя. Огонёк тут же продвинулся в толстую кишку. В этот момент публика заметно оживилась, невнятно переговариваясь. Она явно начала о чём-то догадываться…
Наконец девица села на корточки, одно колено положила на пол, другим стала поджимать при повороте вбок живот, которого не было видно, но который должен был присутствовать у неё. В зале отчётливо раздались негромкие возгласы: "Жест раковины! Жест раковины! Шанх Пракшалана!.." (здесь сноска:  Шанх Пракшалана -- очистительный комплекс движений из практики йоги)
        Багрицкий довольно улыбнулся — приятно иметь дело со знающей публикой!
В зале явственно возникло некое напряжение, поскольку огонёк вплотную придвинулся к… выходу из девушки, однако удержался внутри неё. Каждый из присутствующих невольно напряг низ живота.
        Цикл движений повторился ещё пару раз, в конце которых у сфинктера танцовщицы столпилось несколько огоньков. Они разгорались всё более ярким светом, пока не вспыхнули общим ослепительно белым комком. Танцовщица присела на корточки и… Снова в зале всё потухло.
У многих в ту же секунду напомнили о себе геморройные узлы. Некоторые кинулись вон из зала в поисках кто дамской, а кто — комнаты под литерой «М». У обоих помещений тут же образовались небольшие очереди. Причём большинство из страждущих оказалось почему-то мужчинами…
Тем временем в демонстрационном зале вновь зажгли верхнее освещение. Танцовщица исчезла, на подиуме стоял Жорж Багрицкий. Взволнованные зрители наконец расслабили мышцы, испытывая слабую неудовлетворённость незаконченного процесса… Затем взревели от восторга. Овации длились минут пять, в течение которых и Жора, и его  напарница, вновь появившаяся в зале, но уже по самую голову укутанная во что-то тёмное и воздушное, дефилировали по сцене, кланяясь под обстрелом бленд.
Аплодисменты потихоньку ослабевали, пока не затихли вовсе. Их место заняли частые выкрики вроде «Браво!», «Грандиозно!» и т.д.
Это был успех, успех несомненный.

        Невдалеке от подиума стоял улыбающийся доктор Бакин. Как основоположник недавно образовавшегося направления «скульптурной хирургии», он был окружён группой пока ещё немногочисленных последователей и последовательниц, с восхищением внимающих каждому его слову, даже движению.
Жорж помахал ему рукой. Журналисты тут же поинтересовались:
        — А кто это?
        — Мой соавтор.
        К Бакину немедленно отправилась группа репортёров, отделившаяся от общей.
Оставшиеся продолжали терзать Багрицкого.
        — Как вы добились успеха?
        — Главное, — отсечь ненужное и сконцентрироваться на главном. И тогда возможен успех.
        Журналисты никак не успокаивались.
        — В чём главная задача искусства?
        — Мне кажется, — Жорж немного задумался, — в том, чтобы очиститься. Выбросить из себя всю грязь, всё лишнее. В конечном итоге — стать лучше. Не так ли?
        Было неясно, всерьёз ли говорит Багрицкий, или откровенно тролит журналистов. Те продолжали задавать новые вопросы, а он молчал. Он снова отсутствовал. Он снова работал, видимо, над новым проектом…