Дважды воскресший

Молодая луна – бессонный глаз вселенной, нетленный спутник земли – едва просматривалась в прокопчённом небе. Шёл двадцать первый день Великой Отечественной войны. 
Два подростка, пугливо оглядываясь и вслушиваясь в обманчивую тишину, словно тени подбирались к трём виселицам, стоявшим у здания бывшего сельского совета.
– Вася, держи дядю Петю, – прошептал Александр, подойдя вплотную к казнённым, – я обрежу верёвку.
Достав из-за голенища сапога кусок хорошо наточенной косы, он встал на принесённую самодельную деревянную стремянку, выпрямился и полоснул по натянутой как струна влажной пеньковой верёвке. Коса скользнула и поранила ладонь.
 – Ой! – вскрикнул Александр и тут же притих, обхватив руками казнённого. Ему показалось, что его услышали на другом конце деревни.
– Саня, что ты прилип к нему? Давай быстрее режь, пока полицаи спят, – прошептал Василий.
Трясущимися руками Александр повторил попытку перерезать верёвку. На этот раз получилось. Юноши затаились. Прислушались. Тишина. Подняв одеревенелое тело, пошли огородами в сторону колхозного двора.
– Сань, стой, я устал. Может, здесь и похороним? – взмолился Василий.
– Я тоже устал, – признался двоюродный брат. – Копаем яму тут.
Вскоре тела трёх казнённых были перенесены к колхозному двору.
Александр снял из-за спины привязанную лопату с укороченным черенком. Без передышки, передавая друг другу инструмент, копали подростки, благо грунт был песчаным.
Восход солнца застал, когда заровняли место упокоения односельчан. Неподалеку спрятали лопату и самодельный нож.
Александр, отряхнувшись от песка, посмотрел на могилку, перекрестился и прошептал:
– Спите с миром, дядьки, пусть земля вам будет пухом. Простите нас и прощайте.
Василий добавил:
– Кажется, успели. Давай по домам.
Около восьми часов в центре деревни раздались автоматные очереди и крики:
– Партизанэн! Партизанэн! Аллес шысен!
Вскоре полицаи, под плач детей и причитания женщин, сгоняли население в центр деревни Дитинец, затерявшейся в Полесских лесах.
Ещё свежа была в памяти людей казнь сельчан, произошедшая четыре дня назад. Тогда жителей согнали к сельсовету, к трём виселицам. Рядом, на телеге, лежало тело убитого немецкого солдата.
Перед женщинами, детьми, стариками немец-офицер громко выкрикнул:
 – Партизанэн убиль немецкий зольдат! За каждый немецкий зольдат путем фешать три партизанэн.
Затем ткнул пальцем в грудь троих уже престарелых мужчин и рявкнул:
– Ду ! Ду! Ду! Партизанэн! Фешать!
Люди заволновались, задвигались, пытаясь собой заслонить несчастных, однако очереди из автоматов, разорвав в клочья воздух, остудили их порыв. Выхватив мужчин из толпы, под плач и причитания женщин, полицейские повели их к виселицам. На грудь каждому приговорённому к повешению прикрепили дощечку с надписью: «Партизан».
Когда надели петлю на шею дяди Пети, тот крикнул:
– Простите меня, люди!
В то же мгновение полицай столкнул его с телеги. Двое других приняли смерть молча.
В толпе раздались крики, рыдания, несколько женщин потеряли сознание, а немец, продолжал горланить:
– Кто путет помогайт партизанэн, путем фешать! Кто путет снять партизанэн, путет стреляйт! – И он изобразил, как это будет, водя автоматом из стороны в сторону, издавая ртом звуки: – Пук, пук, пук! – затем, выкрикнул: – Поняль!? Пшоль фон!
Люди на площади замерли в оцепенении, однако после нескольких автоматных очередей над их головами в испуге стали расходиться.
Первые сутки казнённых охранял немецкий солдат, два следующих – полицаи, на четвёртый день охрану сняли.
– Зачем нас обратно гонят на площадь? Зачем? – не понимали люди, но, увидев на виселицах качаемые ветром куски обрезанных верёвок, молча крестились.
Старший полицай вышел вперёд и, указывая на пустые виселицы, крикнул:
– Герр оберлейтенант спрашивает, кто это сделал?!
Люди молчали.
Немецкий офицер подозвал старшего полицая, что-то ему сказал, после чего тот громко отдал команду:
 – Всем стать в одну шеренгу и выставить вперёд руки, развернув ладонями вверх!
Люди не понимали, зачем это, но послушно выполнили распоряжение. Полицай шёл вдоль шеренги рассматривая руки.
Пелагея, проводившая мужа и сына на фронт и не имевшая от них весточки, заслонила собой меньшенького, Саню, однако полицейский, проверив руки женщины и не обнаружив на них ничего подозрительного, грубо оттолкнул её и, схватив подростка за руку, сквозь зубы прошипел: –«Руки!»
Спустя какое-то время перед немецким офицером стоял подросток и две женщины с порезами на руках.
Ткнув пальцем в грудь Александра, немец заорал:
– Партизанэн?!
Из толпы выскочила Сашина мама и упала перед немцем на колени:
– Герр немец, какой же он партизан?! Он ребёнок! Отпустите его, герр немец!
Немец толкнул женщину ногой: «Фон!» Повернувшись к старшему полицейскому, распорядился:
– Партизанэн растреляйт!
Двое полицейских вели приговорённых к смерти в сторону колхозного двора. А Саша в это время думал: «Как только выйдем за дома, там сады, дальше лес – удеру, а пока они будут гнаться за мной, убегут и женщины».
 – Стоять! – внезапно заорал полицейский.
В следующее мгновение два выстрела разорвали тишину, и парнишка, получив пулю в левое плечо, повалился на землю. Падая, подумал: «Как же без меня мама?..»
Упав на землю, Александр ощутил невыносимую боль и услышал ещё два глухих хлопка. Потом как бы издалека голос одного из полицейских:
– Слушай, Сеня, давай сделаем ещё по одному выстрелу, чтобы наверняка.
– Отстань, Грыцько, и так грех на душу взяли – своих же расстреляли.
Александр долго пролежал в беспамятстве. Ночью ему показалось, как будто что-то шершавое и холодное прикоснулось к щеке. «Значит, я жив», – подумал он и открыл глаза. Над ним стоял любимый пёс.
– Шарик, – произнёс Александр, шевельнулся и снова от боли провалился в темноту. Придя в сознание, пока были силы полз в сторону леса. Опять темнота. Так повторялось несколько раз…
Окровавленного и обессилевшего подростка на второй день в лесу подобрали партизаны, вылечили и оставили в отряде. Саша стал разведчиком, выдали винтовку. Подросток вытянулся в росте, возмужал, из Санька превратился в Александра. На его счету были два убитых немецких офицера и пять солдат. Однажды отряд партизан заглянул в родную деревню, истребил полицаев и уничтожил полицейскую комендатуру.
Два года в Полесских лесах воевали с фашистской нечистью, а на третий отряд соединился с Красной Армией. Партизаны прошли проверку органами Смерш. Старшие возрастом, тяжелораненые, покалеченные отправлены домой к семьям, несколько человек задержаны «до выяснения», а пригодные к службе, в том числе и Александр, стали стрелками одного из формируемых подразделений. Со временем ему присвоили звание младшего сержанта, назначили снайпером. Прошло время, и на прикладе его винтовки появилось двадцать семь вырезанных ножом зарубок – число убитых фашистских офицеров и солдат.
Часть, где служил Александр, стояла в обороне на польской границе, готовясь к наступлению. В один из дней на их участке фронта появился немецкий снайпер, безжалостно истребляющий советских военных, особенно офицеров.
Александра вызывали в штаб полка, размещенного в небольшом белостенном домике в окружении развесистых яблонь и груш, припорошенных снегом.
Несмело переступив порог, в клубах табачного дыма он увидел нескольких офицеров. Они стояли перед седым, с чёрными уставшими глазами усатым полковником, сидевшим в торце стола.
От неожиданности Александр замешкался, хотел доложить о прибытии, но его опередил усач:
– Сержант, на нашем участке обороны у немцев появился снайпер, головы не даёт поднять, сволочь! Мне доложили, что ты толковый снайпер.
– Так точно, товарищ комдив , он лучший, – вставил подполковник.
– Так вот, сержант, твое задание – обезвредить вражину.
– Есть! Разрешите идти?
– Давай, сержант. Постарайся, браток.
Ночь была морозной. Полная яркая луна освещала окрест, порождая причудливые тени. Аккуратно застегнув белый маскхалат, надев на лицо самодельную тряпичную маску, а на руки меховые рукавицы, взяв любимую «трехлинейку», обмотанную белой тканью, младший сержант тенью скользнул из траншеи в искристый снег.
Второй час снайпер неподвижно лежал за поваленным деревом, внимательно всматриваясь в две ели, одиноко скучающие на опушке леса. От напряжения и мороза ему казалось, что воздух звенит. Сержант ощущал, как холод исподволь залазит под одежду, пощипывает лицо и руки.
Пошевелил деревенеющими пальцами, снял рукавицы и осторожно потёр рукой об руку, разогревая конечности. Пристроил винтовку, припал к оптическому прицелу. Ели сразу выросли в размерах, на лапчатых зелёных ветках рассмотрел коричневые шишки.
– На которой немец? – Александр внимательно разглядывая левую ель, подумал: – Эта просвечивается, значить, всё внимание на вторую.
Солнце неожиданно, словно луч прожектора, побежало по снегу, скользнуло по веткам елей-сестер и помчалось дальше, выхватив из плена сочной темноты верхушки густого леса.
До рези в глазах всматривался младший сержант в ветки стройной густой красавицы, но ничего не указывало на то, что там затаился снайпер. «Неужели я в этот раз ошибся? – мучала мысль. – Прошло полчаса после восхода солнца, и никакого движения».
– Что это? – Среди веток заметил блик. Александр напряг зрение. – «Нет, показалось. Наверное, от усталости и мороза». Хотел отстраниться от прицела, как блеск опять появился. «Значит, не ошибся. Спасибо тебе, солнце, ты, на моей стороне». Палец лег на спусковой крючок, и в это же время легонько шелохнулась одна из веток. Александр затаил дыхание, мгновение и блик повторился. Младший сержант, медленно нажал на спусковой крючок. Выстрела не услышал, только ощутил легкий толчок в плечо и увидел, как, ломая ветки, падал сражённый его пулей враг.
На дальнейшие смотрины времени не было. Переполз на новое место засады. Теперь можно рассмотреть противника. Немец лежал, раскинув руки в стороны, а на нижней ветке покачивалась снайперская винтовка. Подумал: «Хорошо бы её, с Цейсовским прицелом…» Но застонала земля от разрывов вражеских снарядов… 
С того задания он не вернулся; был зачислен командованием в списки погибших. На родину полетело извещение: «Ваш сын погиб в бою за социалистическую Родину, верный военной присяге, проявил геройство и мужество».
Мать, получив «похоронку», второй раз оплакала смерть любимого Сашеньки.
…Александру почудилось, что ему очень тепло, и он в старых полотняных штанах с высоко закатанными штанинами, голым торсом и полотняной самодельной сумкой через плечо идёт «печеровать» . Пруд с роскошными ивами, ниспадающими своими ветками в воду, был рядом, и в его тёплой, парной воде, среди корней, ждут они, тёмно-коричневые, с выпученными глазами и большими клешнями, сказочные чудища. Почему то так хочется пить…
Солдат сделал попытку облизать пересохшие, оледенелые губы и от боли пришёл в себя. «Я живой. Но почему я лежу?» Пошевелив руками и ногами, застонал и снова провалился в беспамятство.
Но случилось невероятное. Один из бойцов похоронной команды присел, как ему показалось, на труп и, почувствовав, что в искромсанном осколками солдате теплится жизнь, вскочил:
– Этот живой!
Напарник в ответ:
– Посмотри на него: лужа крови и куча мяса. Здесь таких много.
Первый настаивал:
– Передадим в санбат, совесть будет чиста.
Александр слышал разговор, хотелось кричать: «Я жив!», но ответить не мог: у него была раздроблена нижняя челюсть, а ещё разорваны предплечье левой руки и нижняя часть правой, повреждены оба коленных сустава.
Так он оказался в военном госпитале. Документов при раненом не было, снайперы при выходе на боевые позиции сдавали командирам все: документы, награды, значки, звездочки с головных уборов. И лишь через два с половиной месяца он прошептал свою фамилию, номер части, а потом и домашний адрес.
Спустя три месяца мать получила солдатский треугольник, подписанный аккуратным женским почерком одной из медсестёр госпиталя. Она рухнула на лавку: «От кого письмо? Неужели Никифор или Степан?» Слёзы залили и до того плохо видящие глаза. Попросила почтальона:
– Доню,  открой, прочитай.
Девушка вскрыла солдатский треугольник и начала читать. Мать вскрикнула:
–  Спасибо тебе, Боже! Ты есть, ты услышал мои молитвы!  Сохранил мне сына, моего Санька!..
После Победы бывший снайпер продолжал служить помощником военного коменданта одного из небольших воинских гарнизонов на территории земли Бранденбург, а через два года, награждённый двумя медалями «За отвагу» и другими наградами, уволился в запас.
…Не успел Александр закрыть за собой калитку родного двора, как у него на шее повисла мама, которая, ожидая сына, давно уже выплакала свои когда-то голубые глаза:
– Сынку! – простонала она, теряя сознание.
Александр поднял маму на руки и понес к горнице. На пороге стоял седой, словно лунь, отец…