Глоток воды

ГЛОТОК ВОДЫ

– Никита, вставай! Пора волов запрягать. Сегодня едем на дальнюю делянку докашивать рожь. Разбуди Наталью и прихвати завтрак. Санько давно правит косы, а ты разлёживаешься. Подъём!
Никита, семнадцатилетний юноша с курчавой смолянистой копной волос, сквозь сон услышал голос отца, потянулся в постели, подтянул ноги, отвернулся к стенке и вновь тихо засопел.
Мама, Юхимина Кондратьевна, копошившаяся у печи, услышав слова мужа, вздрогнула. Она знала крутой нрав своего Степана, который достался ему в наследство от его отца Луки, по прозвищу «Ткач».
Лука после смерти первой супруги в пятьдесят лет женился на местной красавице Марии, у которой была толстая до колен пшеничного цвета коса. Она родила ему двоих детей, но однажды, на одной из свадеб станцевала с чужим мужчиной, муж тут же достал из-за голенища острый нож и отрезал ей косу. Но не только этим прославился Лукич. Он мог, запрыгнув на круп галопирующей лошади, обернуться вокруг её туловища на скаку. Или затеять драку на кулаках с другими отчаянными мужиками. А во время сенокоса за ним никто не мог поспеть.
В Степана перешла отцовская удаль, а вот на женщин рука не поднималась. Он до самозабвения любил жену Юхиминку, как её ласково называл, и дочурку, красавицу Наталью. Вместе с тем супруга знала: приказаний Степан не повторял никогда.
Мать подошла к своему любимцу, погладила по черным кудряшкам, залюбовалась красавцем-сыном и сказала нараспев:
– Ни-ки-ту-ш-ка, сы-нок, под-ни-ма-йся.
Подумала: совсем ещё мальчик – ручки тоненькие, а косу-литовку отец даёт ему, как и старшему двадцатидвухлетнему крепышу Александру, «девяточку». – Вздохнула. Продолжила уже громче и твёрже:
– Там остался небольшой околочек, до вечера управитесь. Завтра воскресенье – отоспишься, отдохнёшь, наберёшься сил.
Юхимине было жалко сына, её Никитушку, который отличался прилежной учёбой в школе, красивым каллиграфическим почерком, острым умом, умением виртуозно управляться с ткацким станком, придумывать и выполнять замысловатые узоры на самодельных коврах. Освоил он и немецкую швейную машинку «Зингер».
Никита шевельнулся, потом медленно поднялся, посмотрел на маму, которая уже более часа хлопотала у печи, подоила коров, коз, накормила подсвинков, кур, гусей. Спрыгнул с постели, хотел было поправить рядно, но услышал, что кто-то подъехал к дому. Послышался громкий злой голос:
– Хозяин! Эй, хозяин! Да уйми ты своих волкодавов! – Потом подъехавший сказал отцу: – Тебе последнее предупреждение: или в коммуну, или на выселки. Жду решение до вечера. Иначе раскулачим. Где твой Никита? Чтобы к десяти часам был у меня.
Заржала верховая лошадь председателя коммуны, и представитель новой власти ускакал от хутора-усадьбы «Ткачей». В тот день семья на покос не выехала…
Никита, одетый в тёмные шерстяные, наглаженные мамой штаны и слепящую глаза белизной рубашку, расшитую узорами сестрой Натальей, подпоясанный сыромятным с тиснёными узорами ремнём, причёсанный, насколько позволяли кудри, робко постучал в дверь председателя коммуны.
– Кто там скребётся? Заходи!
Осторожно отворив дверь, подросток переступил порог.
– Это я пришёл, Никита, Ткач.
– Вижу. Проходи, садись. Да не менжуйся ты. Говорят, что ты самый образованный в округе?
– Я… Семь классов окончил с благодарностью.
– Ну вот. Как ты относишься к Советской власти?
– Я? Я поддерживаю. А что?
– Раз поддерживаешь, будешь у меня секретарём. Нам грамотный секретарь во как нужен! – председатель провёл рукой по горлу.
– Но я не знаю, что надо делать.
– Да, браток, и я толком не знаю. Будем вместе постигать, что и как. Учиться, то есть. В комнате, рядом с моей, есть стол, стул, бумага, чернила. Занимай. Обживайся. Правда, на это времени нет. Через десять минут выезжаем. Ты как, на крупе лошади без седла управишься? Да, задал вопрос…  Аж самому смешно. Ты же Ткач-лихач. Там ещё есть папка, кожаная, красивая, с гербом – экспроприировали у Рыхальских, она им, недорезанным буржуям-полякам, уже не понадобится. Сложи в неё бумаги.
Только поздно вечером уставший Никита появился возле дома. Степан Лукич кинулся было с плёткой к неразумному сыну, но тут же остановился.
– Откуда у тебя эта коммунарская кляча?
– Секретарём я теперь в коммуне, отец.
– Кем?
– Секретарём. Заместителем председателя.
– Ты почему не спросил разрешения у меня? Я сейчас задам тебе, сорванец! Отведи сейчас же эту клячу в коммуну, секретарь! В поле работать кто будет? Или будешь сидеть у меня и матери на шее?
– Отец, я уже работаю. Сегодня составлял списки на раскулачивание. Наша семья стоит в списке под номером три. Завтра приедут из волости солдаты и чекисты. Я попросил нас не трогать. Пообещал, что завтра мы переберёмся с хутора в коммуну.
– Я те дам коммуну! Сожгу! Всё сожгу! Я своими мозолями это построил! Понимаешь?! Сво-и-ми и деда твоего! Не отдам!
Лукич громко выругался и, словно на плечи вдруг навалилась непомерная тяжесть, поплёлся в направлении амбаров, где хранились аккуратно сложенные для просушки и обмолота кули ячменя и ржи.
Лошадь, любимая Каштанка, услышав громкий голос хозяина, тихо заржала, словно поддержала его. Однако Степан Лукич её не услышал. Как быть? Как дальше жить?..
Через день, разобрав пять добротных деревянных изб и десяток амбаров, многочисленное семейство Ткачей перебралось в коммуну.
Никита с раннего утра и до поздней ночи носился с председателем, учитывая хозяйство коммуны, записывая важные распоряжения начальника.
Вторую зиму он трудился на благо построения «светлого будущего». Скот – лошадей, волов, коров коммуны – расположили в наспех сооружённом сарае. Сена и соломы заготовили в достатке. Однако зима оказалась суровой, со свирепыми морозами и метелями. Безумствовали недовольные Советской властью. Однажды ночью кто-то зарезал сторожа-скотника, убрал солому из стойла, залил стойла водой и открыл настежь ворота. Когда доярки утром пришли в коровник, то увидели примёрзших к земляному полу коров, коней, волов. Животные умирали. Орлик председателя также оказался примёрзшим к полу. Тот решил: резать животину – будет хотя бы мясо.
Через два дня метель утихла, и председатель поехал в волость доложить о происшествии руководству. В село прибыли чекисты разобраться с произошедшим. А спустя два дня председатель и молодой секретарь коммуны «за саботаж» были арестованы и отправлены в губернскую тюрьму.
Отбывая срок, Никита, умея пользоваться иголкой и нитками, чинил товарищам тюремные робы, а когда о его умениях узнал начальник тюрьмы, выделил комнату и швейную машинка. Он шил одежду начальнику и охранникам, а однажды даже платье сшил жене начальника. Если поначалу срока дни тянулись долго, а ночи были очень короткими, то теперь наоборот: дни стали короткими, а ночи длинными.
Как-то в тюрьму поступили два автомобиля, легковой и грузовой, к ним был приставлен водитель. Никита упросил начальника, чтобы его назначили помощником водителя и быстро освоил азы управления и ремонта авто. А вскоре и сам управлял легковушкой, возил начальника тюрьмы и его супругу по магазинам.
Но… война. Уже через неделю после начала немецкие войска вошли в город. Эвакуировать заключённых не успели, охранники разбежались. Снаряд, выпущенный из вражеского орудия, попал и разрушил угол одного из помещений тюрьмы. Выбравшись через проделанный взрывом проём, заключённые оказались на свободе. Среди них был и Никита. Он подумал, что можно, конечно, вернуться в родной дом, но – война... Кто будет сражаться с врагом? Его место – в рядах защитников Отечества.
Никита с товарищем по заключению, Владимиром Полищуком, прибились к отступающей части. С ними побеседовали, поверили, выдали оружие и зачислили рядовыми бойцами. В одном из первых боёв Владимир был тяжело ранен и скончался на руках друга. Никита вытащил мёртвого товарища из-под огня и передал местным жителям, поклявшись, что после победы найдёт его могилку и установит на ней памятник.
Однажды во время отступления был обстрелян автомобиль, перевозивший боеприпасы. Погиб водитель. Выстроили подразделение. Командир спросил:
– Кто умеет водить автомобиль?
Никита посмотрел направо, налево – тишина. Несмело сказал:
– Я до войны управлял автомобилем, но документа нет.
– Выходи, солдат. Иди, принимай машину. А с документом после войны разберёмся.
С того времени Никита не расставался с «баранкой». Менялись автомобили, а он всё возил и возил грузы фронтовыми дорогами. Потом было тяжёлое ранение, госпиталь под Ленинградом. Вылечившись, вернулся в строй, возил грузы по «Дороге жизни» – ледовой переправе через Ладожское озеро – в блокадный город. Мороз, взрывы, полыньи. Страшно было не за себя, а за товарищей, которые с машинами уходили под лёд. Больно было видеть разорванные взрывами, замёрзшие тела на льду, смотреть на истощённых голодом женщин, детей, стариков.
Сколько совершил рейсов через Ладогу – не считал. Дважды был легко ранен. Один из его автомобилей ушёл под лёд, в образовавшуюся после взрыва полынью. Обморозил руки и ноги.
После прорыва блокады Никиту, как опытного водителя, присмотрел командир батальона. Получил новенький американский «виллис», доехал на нём дорогами войны до Победы. Был Никита Степанович вначале рядовым, а потом сержантом. Медали «За отвагу», «За Боевые заслуги» и другие украсили грудь фронтовика.
После войны сержант возвратился в родную деревню.  Работал водителем, затем его назначили секретарём сельсовета. Трудился честно и добросовестно. Кипы документов, исписанные его аккуратным каллиграфическим почерком, пылятся и ныне в архивах.
Шло время. Никита съездил на место боя, где погиб его товарищ, Владимир Полищук, разыскал родственников. Вместе на могиле установили памятник.
Выйдя на пенсию, Никита Степанович засел за любимую работу – портного. Много сельчан щеголяли в костюмах, сшитых руками фронтовика. С состоятельных граждан он брал деньги или мясо, другое, а для бедных шил бесплатно, особенно школьникам платья и костюмы на выпускные вечера. Построил добротный дом, вырастил сад, воспитал троих детей. Его любили и уважали сельчане. «Стяпанычу», как называли его, было о чём поговорить со стариками и сверстниками, особенно он любил детей, а те его – взаимно.
Однако старые раны и болезни подкосили здоровье фронтовика. Свой семьдесят второй день рождения он встретил на больничной койке. За несколько дней до этого ему было очень плохо. Врачи боролись за его жизнь, а Никита Степанович шутил:
– Что вы суетитесь? Нынче «костлявая» приходила и приглашала в дальний путь. Усмехнулся я ей в ответ. Говорю: «Рано ты пришла, голубка». Она в ответ: «Вижу – ты добрый человек. Ладно, живи». Прижала косу к себе и затарахтела костьми прочь. Так что ещё поживём!..
Потом ему стало лучше, принимал, поздравления родных, друзей, соседей.
В День Победы в больницу заехал проведать любимого дядю племянник Пётр, сын сестры Марии. При его появлении Никита Степанович повеселел.
– Петя, я так хочу испить водицы из моего колодца, хоть глоточек! Помню, на Ладоге, после очередного рейса в Ленинград, мы стояли под загрузкой. Выдалась свободная минута, и я решил написать родным письмо. Присел, опершись о колесо автомобиля спиной, огрызком карандаша стал царапать. – Никита Степанович отдышался: – Вспомнил родной хутор, маму, отца, брата, сестёр, наш двор – и так захотелось испить домашней, чистой, колодезной, холодной водички! Взгрустнул было, а тут команда: «По машинам!». И вскоре мы снова вели машины по льду…
Никита Степанович передохнул и повторил:
– Петя, привези воды из моего колодца, хочу хоть глоток испить студёной, родной.
– Хорошо, дядя.
Вскоре племянник привёз пол-литровую бутылку водицы из колодца, когда-то вырытого Никитой Степановичем.
– Дядя Никита, вот водичка... Сам доставал. Ворот скрипел, так я нашёл солидол и смазал. Вот она, холодненькая.
– Спасибо, Петя! Налей мне в стакан и поставь на тумбочку.
Племянник выполнил просьбу, прощаясь, сказал:
– До свидания, дядя! Выздоравливайте.
Когда Пётр ушёл, Никита Степанович отпил несколько глотков, поставил стакан, на тумбочку, повернулся лицом к стене и притих.
В палату зашла молодая, рыжеволосая, с искрящимися глазами из-под длинных пушистых ресниц, в коротеньком белоснежном халате медсестра. Улыбнувшись, ангельским голоском пропела:
– Дед Ни-ки-та, по-во-ра-чи-ва-емся, ручку подаём. Ваша «чаровница» со шприцом пришла.
Но Никита Степанович молчал. Раньше, когда его посещала «рыжая чаровница», он говорил ей комплименты, отпускал шутки, а теперь...
– Никита Степанович, чё молчим?! Или напраздновались с племянничком?!
А когда медсестра приблизилась к лежащему, то вскрикнула:
– Он... он... Простите меня, Никита Степанович!
Повернувшись к больным, медсестра, через всхлипывания, закричала:
– Боже! Дедушка! Да как же так? – и заплакала навзрыд.
А в это время фронтовик уже преодолел дорогу в другой мир.



***